Датчики не указывали на отклонения от программного плана. Все происходило так, как должно. Мониторы демонстрировали ровные линии, отвечавшие за показатели тела и души. Разрозненность двух составляющих ранее одного целого не пугала. Сейчас был другой случай. Он и сам не мог понять причины своего беспокойства.
Решив, что он не имеет прав вести себя подобным образом, он отошел от мониторов и направился к выходу. Последний взгляд. Он должен был его избежать. Не удержался. Повернулся. Ровное дыхание, едва заметное, удержало его внимание. Поддерживаемое системой жизнеобеспечения тело казалось ещё более беззащитным. Её земное тело было очень схожим на то, что она покинула. Но образ, который она получила на земле, несколько отличался от того, который ей был дан здесь. Сдержанный здесь. Яркий там. Только сейчас он задумался над имеющимися отличиями. Он никогда не собирал вопросы в таком количестве. До определенного момента ему была ясна его роль и полагавшиеся обязанности.
Отгоняя от себя мысли, на которые он имел право, он вышел из комнаты.
Устроившись на полу, она внимательно рассматривала два полотна. Смешение красного, желтого и синего цветов ей казалось несуразным. К счастью, не ей придется лицезреть перед собой эту мазню. Примитивно. Посредственно. Сама бы она такие работы даже не стала бы и оценивать. Но за них полагалась отменная оплата. За безвкусицу. А может она сама перестала понимать, что красиво, а что нет. Может даже она утратила художественное чутье.
Прикрыв глаза, она откинула назад голову и попыталась унестись прочь. Куда-нибудь туда, где нет этой суеты и такой мелочности. В место, где нет ежедневной работы, потребности в деньгах и даже чертовой еде. Так жадно захотелось свободы. Как будто она собрана в воде. Обычной. Питьевой. Без всяких вкусовых дополнений. До жути простой. Не такой, как эта странная жизнь. Вроде бы тоже простая, незамысловатая. По сути, обывателю не приходилось сталкиваться с поисками ответов на какие-то крайне сложные вопросы человечества. Не имелось здесь и тени сказки. Здесь все было чрезмерно просто. Все-таки простота должна иметь границы.
Ада снова посмотрела на картины. Определенно в них не было ни намека на содержание. Странно, что заказчица, особа, избалованная деньгами, усмотрела что-то особенное в хаотично нанесенных мазках.
«Галлюцинации»: заключила художница, удерживая себя от нанесения в уголке полотна авторской подписи с названием изображения.
На часах наметились десять часов вечера. Одиноко стало невыносимо. Скрасить часы ничегонеделанья ни с кем не удалось бы. Она могла позвонить родителям, чтобы услышать тоже, что и обычно. Её семья жила в своем измерении. В том, из которого она не без угрызений совести вырвалась. Она оставила их в ситуации, в которой радость и веселье или даже просто безделье, становились запретными. Но, продолжать угнетать себя означало перечеркнуть жизнь, которую кто-то невидимый и может даже существующий или напротив, нет, дал персонально ей. К жизни она все ещё относилась как к дару. В свои тридцать два года она не разочаровалась в уникальном путешествии по реальности, начинавшей казаться какой-то наигранной, будто неестественной. И эти мысли страшили. Она не имела права сходить с ума.
Теперь приходилось бежать от мыслей. Собственных и страшных. Точнее странных. Раньше она не пыталась рассмотреть жизнь через философскую призму.
Устроившись с ноутбуком на печальном матраце, лишенном тандема с кроватными ламелями, она стала ждать, когда сон сморит её упрямое сознание.
Стук в дверь, отчаянно наглый, заставил её покинуть область сновидений раньше привычного времени. Восемь часов утра. Такого раннего пробуждения она себе не позволяла. Прислушавшись к шуму возле двери студии, она убедилась, что посетитель не намерен отступать от цели.
– Там кто-то есть? – обладатель мужского голоса тарабанил ещё сильнее.
«Нелогичный кретин. Если у тебя сомнения в присутствии человека за закрытой дверью, чего тарабанить?»
Ада продолжала лежать, прикидывая, что лучше сделать: ничего или послать навязчивого незнакомца.
– Ада, открой дверь. Ты же здесь живешь.
Такой поворот заставил подойти к двери.
– Кто?
– Открой дверь. Это же не культурно, – мужчина, стоявший по ту сторону, явно не был склонен к гордости, а потому не ушел бы, не получив хоть какой-то ответ.
– Шумное создание, ты хоть представься.
– Я друг твоей сестры, – в его голосе сквозила убежденность, что он имеет некое преимущество в сложившейся ситуации.
– И чего пришел? – меньше всего Аде хотелось слышать хоть слово о человеке, ставшем причиной её скитаний.
– Я же сказал, что я от твоей сестры.
– Пускай сама приходит. Хотя нет, ей здесь нечего делать, – вспомнив последнюю встречу с сестрой, Ада почувствовала, что на очередную беседу у неё просто не хватит сил.
– Ей нужны деньги, – мужчина был уверен в правомерности своих требований и не собирался отступать.
– Передай ей, пускай не лезет со своими проблемами, – такой поворот разговора она и ожидала, но не имела готовности продолжать оправдываться за то, в чем не была виновной.
– Это не по-человечески, – взывающий к совести продолжал проявлять настойчивость.
– Содержи её.
– Я не могу, – в голосе незнакомца не промелькнуло ни намека на стыд за демонстрируемое поведение.
– Я тем более.
Ада прикрыла уши ладонями. Внутри неё заворочалось возмущение. Дыхание стало прерывистым, предваряя удушающий спазм, возникавший в моменты сильного волнения. Решив не дожидаться начала оного, она принялась искать успокоительное. Редко приходилось прибегать к его помощи с тех пор, как она съехала с родительской квартиры.
Подойдя к окну, Ада долго смотрела в небо. Серое и безграничное оно не пугало и не грозило упасть на неё, как раньше, когда она жила вместе с близкими людьми. С семьей. С каким же облегчением она вышла из дома пять лет назад с рюкзаком и больше никогда не возвращалась обратно.
Улица покрывалась листьями и грустью. Уверенно приближалась пора затишья. Забвения. Времени, когда следует переждать и питать иллюзии. Он давно уже не верил в чудеса. И даже Новый год не воспринимался точкой, с которой прокладывается новый маршрут в лучшее будущее. Для него этой точки не существовало. Она была стерта и не им лично.
Открыв дверь черного входа в бар, он прошел в густую темноту помещения, пахнувшую вчерашним сигаретным дымом. Барная стойка осветилась многочисленными лампочками. Он любил эту атмосферу. Если бы не работа бармена он спятил бы. В этом месте проблемы оставались за порогом. И не алкоголь их тормозил, позволяя отдохнуть тому, за кем они увязались. Что именно на время пребывания в баре разгружало головы посетителей, он пока не понял, но успел прочувствовать. И покидать эту зону расслабления не планировал. Впрочем, и некуда было уходить. Прошлое осталось далеко позади. Оно споткнулось на его следах. Он уверенно ушел вперед. И не пожалел.
В зал вошла первая посетительница. На лице худощавой девушки он заметил знакомое состояние. Она была такой же, как и он – отсеченной от прежней жизни. Свободной. Ничейной.
Истерика рассеялась среди разбросанных вещей. Раскачиваясь из стороны в сторону, девушка входила в состояние, указывавшее на приближение успокоения. Стараясь не шуметь, пожилая женщина прикрыла дверь в комнату. На цыпочках она отправилась на кухню, где за столом сидел муж. Его потухший взгляд остановился на чайнике, давно переставшем свистеть.
– Ну что ты, не расстраивайся, ей уже полегчало, – женский голос не оказал на него должного эффекта.
– Я устал.
– И я.
– За что нам это? – наконец-то он поднял глаза, ища ответ у жены, измученной так же, как и он, приступами дочери.
– Не за что.
– Я её понимаю. Сейчас стал понимать.
– Кого? – женщина не поняла, как можно одобрять истерики дочери.
– Аду.
– Я не знаю. Она решила строить свою жизнь, и может она права, но, когда страдает семья, она не должна позволять себе развлекаться.
– Ты думаешь, она развлекается?
– Наверное же, не страдает, как мы.
– Но она и не должна испытывать то, что мы терпим.
– А кто должен? Ты? Я? Нет. Так вышло. Ада бросила сестру и нас в сложной ситуации, – мать не могла смириться с бегством старшей дочери.
– Мы родители, и в какой-то мере вынуждены это терпеть, а она имеет право на свою жизнь. Не суди дочь. Постарайся понять её.
– А если с нами что-то случится, кто будет возиться с Агатой?
– Нам нужно положить Агату в диспансер, – подавляя внутри себя жалость к дочери, отец выдавил из себя фразу, которую тщательно комкал последние дни, ставшие нестерпимыми из-за участившихся истерик.
– Как ты можешь? Она же наш ребенок.
– А что мы можем сделать? Она не может жить без психотропных препаратов. Сколько мы продержимся в такой атмосфере?
– Нужно найти Аду.
– А она не обязана заботиться о сестре. Завязывай ты со своим странным материнством. Тридцать лет Агате. Она ни дня не работала. Учебу бросила. Она и не пыталась бороться со своей болезнью.
– Она не могла, – женщина укоризненно смотрела на мужа, решившего покончить с ужасом, не заканчивающимся в их доме уже десять лет.
– Ну да. Ей же нужно было употреблять какую-то непонятную химию, – осуждать дочь он уже не боялся. Никакой иной реакции на поведение Агаты у него больше не имелось.
– Ты жесток к ней, – тяжело вздохнула женщина, стараясь не стать на сторону мужа.
– А ты к Аде. Только потому, что она позволила себе жить.
– Не хочешь помогать Агате?
– Как? Я не врач. И ты не специалист. Мы оба просто зрители её представлений. Она жаждет сорваться и снова ощутить, как она это называет, нирвану. Мы нужны как финансовая поддержка.
– Ты что предлагаешь? Бросить её? – вопросы преодолели комок в горле. Ответ измученная женщина знала.
– Положить в психоневрологический диспансер. Я устал. Ты кстати, тоже. Посмотри на себя в зеркало. Тебе пятьдесят восемь лет. Я бы дал семьдесят. Она нас убивает.
Сгорбившийся мужчина, едва несший на себя солидный возраст, отправился в комнату, чтобы урвать для себя пару часов сна.
О проекте
О подписке