Мама, папа, Валя и я

Мой папа, Константин Николаевич Роднин, родом из Вологды. Точнее, из деревни Янино, расположенной прямо под Вологдой. Теперь она уже поглощена городом. Меня туда очень маленькой возили к бабушке. Там до сих пор живет папина сестра тетя Надя. Они все – и бабушка, и двое ее детей – удивительно похожи друг на друга. Папа рано остался сиротой: мой дедушка служил на железной дороге и на работе погиб. Бабушка Варвара детей поднимала одна.

Конечно, больше всего нами – Валей и мной – занималась мама. Причем в первую очередь Валей, потому что она старшая. Я помню две поездки, когда была совсем маленькой – сперва к одной, потом к другой бабушке. К бабушке Варваре в Вологду меня привезли ненадолго, и что мне там больше всего запомнилось – это коклюшки. На них мне бабушка показывала, как плетут знаменитые кружевные воротнички. Коклюшки – небольшой валик, где к каждой палочке привязывается нитка. И потом с их помощью плетется рисунок. Я очень хорошо бабушкино рукоделие запомнила, тем более что потом у нас, девчонок, чуть ли не самым большим украшением на наряде считались вологодские кружевные воротнички, которые бабушка сплела и моей сестре, и мне, и маме… Мы подрастали, и с одного платья эти воротнички переносили на другое. Кстати сказать, самое первое мое «фигурное» платье – не то, конечно, в котором я впервые выступала на соревнованиях, а то, в котором с Улановым на чемпионате каталась, – и было украшено бабушкиными вологодскими кружевами.

Ни вышивки, ни блесток – ничего на нем не было, просто на бирюзовое платье, которое покрасили в мастерских Большого театра, мама нашила бабушкин воротничок, и мой костюм выглядел вполне достойно.

С папиной мамой я как-то сразу сошлась характером. Папина мама была очень худая, очень строгая, но при этом я ее очень любила. Потом она много раз приезжала к нам в Москву. Так как из всей родни и многочисленных друзей только мы жили в Москве, то столица для них начиналась с нашего дома. Я за все детство не помню, чтобы у нас никто не жил. Все время гости из провинции останавливались в нашем доме. Гостиниц тогда почти не было, поэтому если приезжали в другой город, то останавливались у родственников, знакомых, а нередко у знакомых знакомых. И все время у нас на полу кто-то спал, а кто-то еще и на раскладушке размещался.

У бабушки я гостила одна. Папа меня привез в Вологду, оставил на какое-то время, потом забрал обратно. Наверное, у меня остались от этой поездки четкие воспоминания потому, что в те времена мы совсем не путешествовали и каждая такая поездка откладывалась в памяти надолго. Но с другой стороны, уже так много лет прошло, что всякие подробности стерлись. Помню огород в деревне, как мы в нем копались, и мне сейчас кажется, что довольно неплохо там время проводили.

Но сначала я попала на Украину, в Старый Оскол – к маминой маме… Мы их так и звали: мамина бабушка, папина бабушка, а по именам почти никогда. Однажды мы к ней приехали, – думаю, что это был год 1954—1955-й. Мне пять или шесть лет. Долго тряслись в поезде. Это были, естественно, плацкартные вагоны. Народу в них – до дури. Когда сошли с поезда, то не увидели никакого перрона, все совсем не так, как в Москве, даже не было вокзала. Аккуратно так сошли на землю. Нас повезли к бабушке в село. Мы добирались на телеге. Наконец доехали. Естественно, меня стали кормить, так как я весь день ничего не ела. (Я всегда плохо ела и только взрослой спортсменкой узнала, что такое аппетит.) Наверное, у мамы осталась какая-то еда, которую берут с собой в поезд – разные бутерброды, жареная картошка в банке. Когда мама стала разворачивать еду, дети маминой старшей сестры буквально замерли, затаив дыхание. Сколько лет прошло – пятьдесят, если не больше, но это навсегда врезалось в память: их взгляды, то, как они смотрели на белый хлеб – они же его никогда не видели.

Всю войну бабушка и тетя прожили на Украине. Бабушкино село рядом со Старым Осколом, и война прошла через него и туда, и обратно. Несмотря на то что Украину называли житницей страны, дети спустя десять лет после окончания войны видели только серый хлеб, вкуса белого они не знали. А я канючила, не хотела есть, все от себя отодвигала. Они сначала с интересом на меня смотрели, потом им дали бутерброды, и через секунду они всё смели без остатка.

Я у бабушки впервые увидела козу. Почему-то она меня все время хотела боднуть. Я дико возмущалась.

Потом, я совершенно не понимала, почему каждый вечер бабушка стоит на коленях и чего это она все время лбом о пол бьется. Я там впервые увидела иконы… У нас в доме икон никогда не было, в то время, мне кажется, никто, кроме пожилых людей, в церковь и не ходил… Тем более мои родители – коммунисты.

Самым ужасным для меня было то, что я увидела, как бабушка смешивает коровий навоз, глину, солому и всем этим обмазывает… даже не хату, а пол, потому что она действительно жила в самой примитивной мазанке. Я не могла войти в дом весь день, потому что мне казалось, что я вот-вот в какую-то пакость вляпаюсь. Еще новое ощущение: меня положили на бабушкину кровать, где горой подушки, перины, – я с этого острова очень боялась сползти.

Я впервые не только живую козу увидела, но и кур, вообще все то, что называется деревенской жизнью. С мальчишками бегала воровать арбузы. Они всегда нас с сестрой брали с собой. Потом я узнала почему. Так как мы городские девчонки, да еще из Москвы, то сторож в нас солью не мог выстрелить. Мы были вроде щита для всей шайки. Масса необычных впечатлений, даже слишком много для городского ребенка.

В Вологду я приезжала, будучи уже постарше. Вологда – север, там нет такого колорита, как на юге. Даже если у кого и был огород, то там, наверное, только капуста и картошка росли. А на Украине, что в поле, что в лесу, чего только не произрастало – на мой тогдашний взгляд, даже нечто экзотическое. На Украине я в первый раз увидела маленькие арбузы: в Москве продавали только большие, а тут прямо как яблоко. Друзья воровали большие арбузы, а я собирала маленькие. Может, мне их легче было нести, не знаю. С тех пор у меня к маленьким арбузам осталась какая-то необъяснимая любовь.

Много в детстве случилось всяких событий, но эти две поездки, пожалуй, произвели на меня самое сильное впечатление.

Мама, как я сказала, с Украины. До войны жила в селе, потом обосновалась в Харькове. Она училась в медицинском институте, и когда в 1939 году проходила польская кампания, оказалась в действующей армии, потом попала на финскую войну, а потом прошла всю Отечественную. С папой они познакомились на войне. У мамы больше боевых орденов, чем у отца. Может потому, что мама раньше, чем он, столкнулась с войной. У них не только много воспоминаний осталось о войне, но и само отношение к жизни было ею определено. Кроме родственников у нас часто останавливались и боевые друзья родителей.

Как, наверное, любая южная женщина, мама готовила потрясающе. Даже не столько супы и котлеты, сколько десерты. Ее пирожные, что бы мне ни говорили, что бы я ни пробовала – самые вкусные из тех, что я когда-нибудь ела. Она была еще и очень изобретательным кулинаром. Ординарец у папы, когда они служили на Дальнем Востоке, до войны работал главным кондитером в ресторане «Прага», и он многому маму научил.

Мама и папа познакомились в первый год войны. Потом они потеряли друг друга. Папа решил, что мама погибла. Была сильная бомбежка, после которой медицинская служба почти вся оказалась уничтожена, а они в одной части служили, папа – артиллерист, офицер, мама – военный фельдшер. Папа приехал в госпиталь, где служила мама, и ничего кроме воронки не увидел. А потом, где-то в середине войны, их дороги снова пересеклись.

Я так жалею, что подробностей не знаю. Не потому, что я не любила родителей или не интересовалась их жизнью. Сначала была маленькой, мне ничего не говорили. А потом получилось, что я все время безумно занята. Но одно неизменно: я своими родителями всегда очень гордилась. И рада, что принесла им минуты радости и гордости, хотя и хлопот от меня они имели тоже немало.

Я плохо знаю, как они жили в войну. Когда я стала что-то понимать, у меня появился всепоглощающий спорт. Естественно, как любой человек в спорте, я была целиком сосредоточена на себе. Думаю, что мама по-своему страдала от того, что мы не очень интересовались ее жизнью. Но, с другой стороны, именно спорт меня научил никогда не лезть в чужую жизнь. Человек всегда рассказывает о себе ровно столько, насколько он хочет с тобой поделиться.

Вот знаю, что родители познакомились в самом начале войны. А где, не знаю, оправдывая себя тем, что была нелюбопытной. А сейчас понимаю, что была дурой. Сейчас мне кажется, что самая большая моя ошибка в жизни в том, что я родителям уделяла мало внимания. Я старалась им всячески помогать, использовать свои возможности в устройстве их жизни. Но вот так – чтобы вобрать в себя родословное древо, историю их жизни – этого не делала. Они сами не стремились что-то рассказывать, особенно папа – он как северный уроженец всю жизнь был неразговорчивым. Мама же была очень общительной, веселой. Я считаю, все те изменения, что происходили в нашей семье и особенно со мной и с моей сестрой, – это, конечно, заслуга мамы. Только она ценой невероятных усилий смогла перевезти семью с Дальнего Востока в Москву. Моя сестра тогда лежала в специальной гипсовой кровати, потому что мама, будучи беременной, попала в катастрофу, и Валька родилась с большими отклонениями. Сначала даже считали, что у нее чуть ли не туберкулез позвоночника. А на самом деле было разлагающееся маленькое ребрышко. Потом я родилась – вся из себя такая больная. Не знаю, какими усилиями, но мама добилась, чтобы мы с Дальнего Востока перебрались в Москву.

Папа окончил войну подполковником, а в отставку ушел полковником. Мама же институт закончить не успела. Она до войны проучилась три курса, поэтому всю войну служила военфельдшером. А тут и Валька родилась, со всеми ее проблемами, потом я. И мама так и осталась с незаконченным высшим образованием. Хотя после войны она могла получить диплом, но уже двое детей на руках, и ей явно было не до учебы.

Думаю, характером я в нее. К тому же с годами я все больше и больше становлюсь на нее похожей. Я с детства была маминой дочкой. У нас с сестрой разница в три года, и внешне мы абсолютно разные. Никто никогда не скажет, что мы сестры. Валя больше в отца и по характеру, поэтому они тяжело ладили между собой, два довольно упрямых человека. А я южных кровей, как мама, но, конечно, она в любых вопросах мощнее, чем я. Это, может быть, и не выразилось в повседневных делах, таких как воспитание детей, но в глобальных точно – и не только в переезде с Дальнего Востока в Москву, но и в цепочке обменов: сначала одной комнаты на две в коммунальной, а потом их объединение в отдельную квартиру, при том, что никакой опоры в Москве у нее не было… На такое способна только моя мама.

Что такое столица? Раньше ведь, куда бы ты ни ехал, проезжал непременно через Москву. Мне кажется, мама для себя решила, что жить семье нужно в этом городе. И ее девочки должны получить образование только в столице. Москвичка в семье я одна, потому что я единственная родилась в Москве.

Мама была заядлой театралкой. Ей могли позвонить на работу, куда угодно, сказать, что есть лишний билет на новый спектакль. Она срывалась, быстренько приводила себя в порядок и бежала в театр.

Первое время в Москве мама не работала. Мы еще жили в коммунальной квартире, и у нас у первых появился телевизор. Сколько тогда это стоило, я даже не могу себе представить. У нас появилось и пианино. И все дети нашей коммуналки сначала у нас смотрели телевизор, а потом учились играть на пианино.

Мама всегда и во всем должна была быть первой. У Вали продолжались проблемы с позвоночником, ее водили делать специальную зарядку в научный институт, дома были специальные платформы, которые папа мастерил, чтобы Вале позвоночник исправлять. Естественно, ее записали в бассейн – плавание для позвоночника полезно. Следом всю коммуналку, всех детей в бассейн повели – у нас жили пять семей, в каждой семье по двое, – всех повально отдали в плавание. Потом мама увидела, что есть запись на фигурное катание, и повела меня на каток.

Папа нас научил – и Валю, и меня – кататься и на лыжах, и на коньках, потому как для него эти виды спорта были хорошо знакомыми. Но насколько мне все эти упражнения доставляли удовольствие, настолько Валя это дело не любила. Папа Валю сильно и не заставлял – Валя в школе училась потрясающе. Она была круглая отличница с первого класса – без единой четверки. Ее фотография постоянно висела на доске почета школы, что меня страшно раздражало. Мне же все время ставили ее в пример. Не могу сказать, что мы с ней были очень дружны, хотя она как старшая всегда за мной приглядывала. Но мы с Валей пожизненные антиподы. Если меня больше тянуло в физкультуру, я росла активной и даже, можно сказать, шкодливой, то она была фундаментальна во всем – в движении, в принятии решений, в получении знаний. Если она что-то задумает, то, прежде чем действовать, сперва найдет ответы на все возможные вопросы, а до того момента ничего не предпримет. Я, если надо, лечу сломя голову. Она ни при каких условиях так поступать не будет. Она к любому делу подходит подготовленной. Я же, наоборот, слишком часто сначала делаю, а потом уже даю себе отчет, что произошло. За это меня всегда ругал Жук. Он меня переделывал и все же переделал, о чем потом сильно жалел, потому что я никакое его задание не воспринимала, пока он мне его подробно не объяснит. Пошла противоположная реакция. Может быть, защитная.

Валя – научный работник. Папа всегда считал, что его девочки должны получить хорошее образование. Под хорошим образованием он подразумевал, прежде всего, диплом инженера. Любой другой он не рассматривал как достойный. Поэтому Валя – инженер-математик, специалист по счетно-вычислительным машинам (так раньше называли компьютеры). Я считаю, что для женщины, тем более в тот период, это была тяжелая специальность. Я же свое будущее довольно рано связала со спортом. Трудно сказать, кто сыграл большую роль в моем выборе. Изначально на коньки меня поставил папа. Но папа служил, причем шесть дней в неделю. Тем более под Москвой, в Серпухове. Мы не переезжали за ним, мама совершенно четко определила: семья остается в Москве, и мы учимся. Поэтому папа к нам приезжал каждое воскресенье, а мы все каникулы проводили в Серпухове – и летние, и зимние.

Папа зимой в воскресный день обязательно ставил нас или на коньки, или на лыжи. Когда папа был рядом, утро начиналось с зарядки у открытой форточки. Валя все время стонала, да и я с тех пор утреннюю зарядку терпеть не могу: на эту заунывную музыку с утра, на эти открытые форточки у меня жуткая аллергия с детства. Но лыжи совсем другое дело! Пока папа не уехал служить в Серпухов, мы по воскресеньям обычно устремлялись в ближнее Подмосковье, в Подрезково. Всегда с бутербродами, мама их нам наготавливала. Там была лыжная база. А вечером мы на коньках. Лыжи и коньки – это целиком и полностью папина заслуга.

А продолжение занятий – это уже достижение мамы. Валю загрузили музыкой и плаванием, меня отдали в секцию фигурного катания, и еще мама меня водила на хореографию. Я занималась в кружке Дома культуры завода Лихачева, от Таганки, где мы жили, это близко, а мой первый каток – в саду имени Прямикова, тоже на Таганке, прямо за универмагом «Звездочка». Универмаг, как ни странно, остался на своем месте с тех самых пор. Мне кажется, все поменялось на Таганке, кроме этого углового серого здания. Потом на занятия в группу фигурного катания меня стали водить в парк Жданова, уже чуть подальше от дома, туда надо было добираться на троллейбусе.