– Да, – честно признался Курьер. – Мне очень плохо.

Это была чистейшая правда. Так плохо ему не было, даже когда его бездыханное тело везли в реанимацию, когда Персик болел две недели и когда от «кокса» у него случился анафилактический шок.

Но сегодня был особенный вечер – он утратил величайшую надежду своей жизни.

– Ты заблудился.

Курьер насторожился. Не то вопрос, не то утверждение со стороны назойливой пенсионерки очень попало в тему. Проницательная старушенция, возникшая ниоткуда, перестала казаться ему такой уж безобидной.

Он встал, отряхнув с брюк листья и нерешительность:

– Да, верно, ЗАБЛУДИЛСЯ. И мне нужна улица Ромашковая.

– Так это на Юбилейном, у меня там внучка живет.

Брехня! Он прекрасно знал весь Юбилейный район вдоль и поперек. Он бы пьяный и с завязанными глазами выполз из любого закоулка Юбилейного. Не было там улицы Ромашковой!!! Курьер не стал ничего объяснять незваной помощнице, достал сотовый и набрал номер своего дружка, живущего в том самом Юбилейном.

Через минуту он садился в такси, пытаясь утихомирить выскакивающее из груди сердце. Он не благодарил старушку. Скорее всего она была посланцем ВС (Высшей Силы, проявленной в лице колдуна), потому как возникла как раз в тот момент, когда он собирался плюнуть на всё с высокой колокольни и уйти домой, наматывая сопли на кулак. У Курьера был нюх на подобные штучки: где совпадение, а где прописанный сценарий. Бабушка была дутая, стопудово.

Женька объяснил ему, насколько позволяла никудышная сотовая связь, что вдоль набережной на границе с полем возвели три дома, и, вроде как, улицу назвали, не то Сиреневая, не то Розовая, а может и Ромашковая. Женька был там вчера, притаранил цемента и кирпичей на постройку гаража. Курьер был уверен, что гараж давно построен, но это не имело к делу ни малейшего отношения. Его душа уже понеслась, опережая физическое тело. Не то в рай Ромашковой улицы, не то в капкан любопытства.

3

Чудесненькая новая четырнадцатиэтажка поблескивала разноцветной мозаикой в лучах заходящего солнца. Радостное и сверкающее, безмятежное здание ничем не намекало на присутствие вселенских тайн. Постройка как постройка. Рядом – две такие же близняшки, пока недостроенные, обросшие строительным мусором и грудами того самого кирпича, что приглянулся другу Женьке. Мозаика на торце дома изображала цветочки, голубей, счастливые лица и прочую лабуду. Единственным отличием четырнадцатиэтажки от своих сестричек была идеальная чистота. Дом словно вылизали. Ни одной лишней пылинки, ни одного окурка, брошенного рабочими.

Курьер трижды обошел здание, присматриваясь, прислушиваясь и принюхиваясь. Большие лоджии, новизна и чистота радовали взгляд, а вид из окон на берег реки привел бы искушенного домоседа в экстаз. Если бы Курьер был домоседом. Здание-чистюля оставило его настороженно-равнодушным. К тому же, никаких опознавательных знаков, типа название улицы или номер дома, он не обнаружил. Вполне могло оказаться, что домик «левый», и никакая здесь не улица Ромашковая! И квартиры под номером шестьдесят шесть нет и никогда не было. Если обнаружится такая фигня, он пожмет плечами и потопает в ближайший продмаг, затарится пивом и нагрянет к худруку Женьке, пропивать остатки здравого смысла.

Умножив четырнадцать на четыре, он направился во второй подъезд. Если дверь в иной мир есть в этом городе, то она должна быть на третьем этаже безымянного дома с попсовой мозаикой. Двери подъезда были не закрыты. Что ж, хороший знак. Лифты не работали, но он с удовольствием пробежался по широкой лестнице, втягивая носом запах свежей штукатурки. Дом был одинок и только ждал жильцов, готовый принять в свой организм орду злостных паразитов, режущих стены и заплевывающих подъезды семечками.

Через пару дней здесь, как в адском котле, закипят бессмысленные людские страсти, разродятся первые трагедии и алкоголь брызнет на стены, впитываясь едким запахом отравы. Загремит «Русское радио» и слюнявые младенцы нагадят в памперсы, спущенные в мусоропровод. Первые ласточки совьют гнезда под крышей и новоселы отметят первую свадьбу, осыпав подъезд копейками и утраченной невинностью. Вино, фекалии, сперма и кровь заполнят девственно чистые коммуникации дома…

…дверь в квартиру № 66 была приоткрыта. Курьер не спешил заходить. Он прислонился к косяку двери. В квартире кто-то был. Он пожалел, что не прихватил что-нибудь посущественней, чем личное обаяние. Если там сочинская братва, автомат Калашникова будет в самый раз. Преисполненный тишины, он ощупывал пространство.

Тишина тоже прощупывала его. На виски навалилась свинцовая тяжесть. Так, словно он вот-вот умрет. Стало нечем дышать. Глубокая и застарелая боль вырвалась из глубин его мрачного сознания. Курьеру стало тесно внутри своей черепной коробки. Он вылетел в черноту у себя над головой и с ужасом обнаружил, что тела нет у двери в квартиру № 66. Там БЫЛО ПУСТО. Тишина втянула его целиком, вместе с физическим телом.

Потом мир рухнул к чертовой матери. Рассыпался, развалился, рассеялся в прах. Мир, которого никогда и не было.

Его съежившийся разум обступило иное пространство. Единое, кишащее жизнью и осознанием. Огромный, тягучий океан сердец и умов, сплетенный воедино. Он не готов был раствориться в этой каше. Он запретил себе открывать глаза и слышать. И глупо было кричать, что «не прошел всего пути», что он еще нужен на бренной земле, что Персик без него сдохнет от голода… Потому что Курьер не умирал. Даже там, на сочинском вокзале он в сто раз был ближе к физическому концу, чем сейчас.

Сейчас он был всё там же, в том мире, где и всегда, просто с глаз пала пелена привычной картины мира. Он не спал и не терял сознания. Всего лишь вылетел из-под влияния тех полей, что делали мир одинаковым для всех, и сейчас мог бы остаться наедине с мириадами открытых сознаний, человеческих и не только. Никаких образов, предметов, форм, страстей, наслоений, шаблонов, надстроек, – только Курьер и чистая реальность…

Он схватился за голову, которой не было. Его тошнило собственными внутренностями, он пытался вывернуть наружу свою кожу. Выползти из себя, вот чего хотел сам Курьер и мир вокруг.

Нельзя! – Подумал Курьер. Если там, в комнате засада, то его убьют, оплевав смешками.

Он открыл глаза, и минут пять, совершенно безразлично созерцал краску на стене подъезда. Ничего этого нет на самом деле. Ни стены, ни двери, ни криков птиц в небе, ни самого неба. ИЛЛЮЗИЯ.

ГРАНДИОЗНАЯ ИЛЛЮЗИЯ, ЧТО ПИТАЕТСЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СЛАБОСТЬЮ К ПОСТОЯНСТВУ.

Он хотел взвыть, но понимал, что нельзя. Его выкинуло из матрицы. Всего на пару секунд. Достаточно, чтобы ощутить разницу. Но теперь всё вокруг перестало его интересовать. Что он видел все свои тридцать пять лет? Блеклые отблески мира, случайные узоры, принятые за окончательный вариант жизни? Собирался уйти. Его больше не интересовала улица Ромашковая, тайные встречи и мечты о силе. В баню колдунов и журналистов! На что ему мгновенные перемещения и прочие прелести телекинеза, если матрица запустила в него свои корни и сожрала большую часть сознания?

Мне больше не больно, – подумал Курьер, – потому что я мёртв. Я организован так, как не должен быть организован. Я всего лишь чья-то пища и все мои мечты не мои мечты, а порочное смакование матрицей самой себя. Вот и наступили фиолетовые сумерки в твоей душе, герой…

У него возникло единственное желание: погрузиться в теплое неподвижное море, слушать гитару и гармонь, пока бренные останки тела не рассосутся, превратившись в соль. А он еще страдал из-за каких-то мелочей… А он искал легкие пути к истине… А он желал любви и тепла… Матрица давно высосала всё это из его хрупкого тела и выпила, как божественный нектар, оставив пустую, иссушенную саморефлексией оболочку. Как он был жалок всё это время… Спящий в склепе своих пристрастий, он ни разу не проснулся, закостенел и умер от неподвижности, раскидав клочки сознания в пространстве сновидений. Увязав логикой в один узел отрывочные сны, он принял эти видения за иллюзию жизни. Сейчас, когда случайное пробуждение стряхнуло с него удушающие объятия матрицы, Курьер понял страшную истину: все, что у него есть, это гниющее тело и отрывки снов о мире, которого не существует.

Огромный давящий и щекочущий комок эмоций родился у него в груди, разрывая ее жаром и болью. Не имеющий смелости окончить бессмысленное существование, он лежал в новом чистом доме на Ромашковой улице, не понимая, почему иллюзия продолжается. Он скреб ногтями пол, а потом его вырвало какой-то грязью и зеленью. Распятый матрицей, проснулся и уснул вновь, сохраняя обжигающую память о свободе. Как он дальше собирается притворяться быть живым? А откуда-то пахло сладкими сырниками и клубничным сиропом…

4

…залитый зловонной отравой самооткровений, он прогонял черную птицу…

Птица клевала затылок, когтями рвала волосы, щекотала шею острыми перьями. Он хотел сжать ее тщедушное тельце в своих сильных руках и пальцами выдавить жизнь из адского создания. Он ощупывал голову, не находил там никакой птицы и тихо подвывал, не понимая – кто из них более живой – его боль или он сам.

Надо было совершить простые движенья: встать, зайти в квартиру 66. Если там сочинские «доберы» – всё устроится само собой: его боль прекратится, а дух улетит, вслед за назойливой птицей. Это было тяжело сделать, черт бы побрал этот материальный мир! Воздух придавил его своей толщей, стена нанесла ощутимый удар, – лоб вспыхнул очагом новой боли, прогнав птицу. Он взмолился железной бабочке и мертвым принцессам. Суть молитвы была проста: пусть всё прекратится! Он завис между привычным миром: часть Курьера ощущала шероховатую стену подъезда, запах штукатурки, голоса (там, в глубине квартиры 66), а другая видела насквозь каркас дома с попсовой мозаикой, каркас города, каркас планеты. Солнечный ветер обжигал его сознание, растянутое до границ галактики, метеоры рвали дыры в его туманном теле. Он таял, истекая жизненной силой.

Курьер услышал голоса. Тревожные, испуганные. Рыжая журналистка размахивала руками у него перед носом, выписывая замысловатые узоры. Он пытался улыбнуться ей и объяснить, что она НЕ НАСТОЯЩАЯ. Призрак, вздох, сон, отзвук… Персонаж придуманной им иллюзии. Но слова так и не вытолкнулись наружу, как мертвые младенцы, только оцарапали горло…

Дальше ему снилось, что бренное тело положили на диван и второй персонаж сна – паренек с черными волосами – стал отдаляться. Рыжая девка продолжала назойливо лезть к нему, неосторожно хватаясь за обнаженное сердце. Он хотел убить ее своим ледяным дыханием, но увидел над собой ТВАРЬ и забыл о журналистке… Черная тень прилепилась к потолку квартиры 66. Объемная и многорукая, она переливалась изнутри черными жидкостями. Жадная и опасная хищница намеревалась упасть, чтобы… Он не знал, что собиралась сделать эта нежить, но испугался не на шутку, вдруг, обнаружив, что с неимоверным усилием цепляется за обглоданные матрицей останки своего существования. Спрятаться было некуда, и он стал проваливаться в диван. Он тонул в пыльной кожаной обивке, он просыпался мелким пеплом, погружаясь в жидкую текстуру дивана…