Пролог

Абсолютно безлюдный зал без окон и звенящая тишина. Насколько тихо, что слышно, как жужжат светодиодные подсветки под потолком. Стулья подняты на круглые столики и задраны ножками вверх. Подиумы с шестами пусты, а точечные споты у барной зоны возле стеклянной витрины с алкоголем окрашивают помещение в интимный полумрак. Прикольно. Я в таких местах в принципе прежде не бывала, а уж во время закрытия…

– Ну а чё? Всегда хотела попробовать, – убеждаю саму себя и пока никто не видит запрыгиваю на узкую сценку.

Холодный металл вертикальной балки приветливо обжигает ладонь. И как стриптизёрши на нём крутятся? Да ещё так пластично, сексуально, даже с достоинством. Некоторые такое выделывают, что диву даёшься. Красиво преподать себя ведь уметь надо. Не каждой дано. Со мной так точно без вариантов. По грациозности меня перещеголяет и беременная бегемотиха.

Ржу сама с себя, заканчивая тупые попытки повыделываться.

– Нет. Это явно не моя т… – замолкаю, натыкаясь взглядом на не пойми откуда взявшегося Демьяна. Ой. Чё он так быстро вернулся? Стоит, таращится на меня. Хм… что-то как-то неловко. – Я тут это… ну, типа, плюшками балуюсь…

Молчит. Молчит и продолжает смотреть. Пристально, непонятно, безэмоционально. Чего ждать фиг поймёшь: начнёт высмеивать или снова поцелует. С ним вообще не угадаешь на какую реакцию рассчитывать. И это бесит. Дорого бы я отдала за возможность хотя бы пять минут поковыряться в этой странной голове. Особенно в том отделе чертогов разума, на котором висит ярлычок с моим именем.

Вжимаюсь спиной в прохладную поверхность шеста, когда он резво запрыгивает на подиум и оказывается настолько близко, что мы сталкиваемся нос к носу. Почти… ведь я сильно ниже. Невольно задерживаю дыхание, заглядывая в потемневшие голубые глаза. Обычное светлые, они обещают вот-вот разразиться грозовым фронтом.

Чувствую, как меня накрывает этот взгляд вместе с остаточным шлейфом сигарет. До слабости в подкосившихся ногах. Мы в прохладном помещении с работающим кондиционером, а я в летнем платье, однако мне становится нестерпимо жарко. Невыносимо жарко. Тут есть лёд? Даёшь ванную!

Исходящие от Демьяна импульсы передаются мне, пронзая электрическим разрядом. По телу пробегает табун мурашек стоит ему коснуться меня. Он всего лишь невинно убирает рассыпавшиеся по плечу волосы, а меня подкашивает окончательно. Непременно бы грохнулась, не подхвати он меня.

– Ты ведь не интересуешься малолетками. Сам говорил, – шепчу я неуверенно то, что вертится столько дней на повороте в мыслях, безропотно позволяя его рукам скользить вдоль моего тела, тормозя на бёдрах. Удерживая и не только. Чувствую, как жадно впиваются в кожу…

– Я интересуюсь тобой. Другие меня не волнуют.

И что это должно значить? Что я ему реально нравлюсь? Или что он тупо меня хочет? Он же сам буквально несколько часов назад дал понять, что не прочь меня трахнуть. Но и он же говорил ещё кое-что. Нечто куда более важное…

Блин. Вечно скажет так, что нихрена не понятно. Додумывай сама, называется, в меру своих испорченных фантазий. Подробностей всё равно не светит. Пояснительная бригада к таким немногословным персонажам не выезжает. Нервы бережёт и бензин.

– За совращение не боишься сесть? – до сих пор обидно. Шесть лет – не такая большая разница.

Его ноздри сердито раздуваются. Ой, батюшки. Сердится, вы только гляньте.

– Можешь хоть сейчас не язвить?

– Могу. Наверное… – его губы приближаются. Такие манящие, такие… Такие… Снова нервно сглатываю. – Не уверена, что нам стоит это делать…

Не уверена? Да я знаю это. На сто процентов. Мы не просто разные, мы из разных миров. Что из этого может получиться? Мне нужна постоянная движуха, он бы отгородился от людей, будь у него возможность. Я разбешайка, его спокойствию позавидуют Тибетские монахи. Я говорливый Какаду, он молчаливый удав. А удав может и сожрать птичку. Если проголодается. Или если она ему вдруг надоест своей трескотнёй…

– А ты не думай. Оставь это мне, – меня без особого труда закидывают на себя и куда-то несут. А я…а я не сопротивляюсь, послушно разрешая себе не думать и ни в чём не сомневаться.

Глава 1. Ну здравствуй, Питер

POV Тома

Перрон Московского вокзала разрывает истошный вопль. Рядом с ним завывания сирены во время срочной эвакуации показались бы ласкающей слух лунной сонатой. Вылетаю из раскрывшихся дверей новенького, ещё пахнущего краской поезда и мчу сквозь шарахающуюся в стороны толпу. Судя по непонимающим глазкам они всё ещё ищут бедного кота, которого переехало на рельсах. А это не кот. Это я кричала. На радостях.

– Виу, виу, виу! – с визгом запрыгиваю на высокого парня с коротким ёжиком волос. Шанс быть красиво пойманной не оправдывается. Такое срабатывает только в постановочных фильмах. И не с первого дубля. Едва не встречаюсь затылком с асфальтом, но меня успевают кое-как удержать.

– Куда копыта замахнула, кобылка? Тебе ж уже не шесть, – со смехом пыхтит брат, помогая подняться нерасторопной тушке имени меня. Его взгляд тормозит на моём носу, в левой ноздре которой блестит цветная стразинка. – Это что, пирсинг?

– Нет, что ты. Гречку прилепила на жвачку, – хихикаю я, высовывая язык и хвастаясь металлическим шариком. – И тут, – заправляю крашенные чёрные волосы за ухо, показывая россыпь маленьких серёжек. – И тут.

– Ты из себя дуршлаг решила сделать? Зачем столько дырок? Стоять, а что за наскальная живопись? – рукава лёгкого ажурного платья беспардонно задираются, выставляя бренчащие браслеты и мелкие татуировки, разбросанные по коже на обеих кистях. – Скажи, что это переводные!

– Ага, щаз! Маму чуть инфаркт не хватил, когда она увидела.

– Да ещё бы! Ты за кой чёрт это сделала?

– Захотела и сделала, – сердито надуваю губы.

И чё ему не нравится? Вот эту розовую пироженку я хотела набить ещё в четырнадцать. Она смотрится смешной, но я тогда сама нарисовала эскиз, так что это, типа, ностальжи. А птичье перо где-то в шестнадцать загорелась сделать, но родители встали в позу: мол, чтоб до совершеннолетия не смела себя уродовать, наше слово главнее президента и вообще, не спорь со старшими, не доросла ещё.

Ну ок. Я и не спорила. До совершеннолетия так до совершеннолетия. Так что в прошлом году в день рождения была сделана первая. Через пару дней вторая. Дальше ещё парочка крупных, а остальные уже мелочёвка: молния, звёздочки, надписи, бантики. Мои любимые булавки. Их у меня три. В общей сложности на мне насчитывается около тридцати татух. Самая большая размером с ладонь, самая маленькая —с ноготь большого пальца. И нет, я не сумасшедшая. Мне нравится.

– Ты ещё ног не видел, – многозначительно играю бровями. И пока не увидит. Лёгкие вязанные сапожки прикрывают украшенную нарисованным браслетом лодыжку.

– У тебя с кукушкой всё в порядке? – братик в шоке. – Тебе ж с ними жить.

Ой, бли-и-а-ан. Ещё один со своей шарманкой. Я дома это слушала чуть ли не каждый день, а теперь что, повторение?

– Да ладно? А я думала, что как змея – полиняю и всё слезет. Отвянь, человече! Моё тело – моё дело. Что хочу, то и делаю, – тороплю его хлопком по сильному плечу. Ух ты, с прошлого раза возмужал. Качается что ль? – Так и будем лясы точить? Погнали, шофёр! Я за четыре часа Сапсана успела проголодаться. Жрать хочу, как бобик. Давай в Бургер Кинг зайдём? Я гуглила, он тут рядом.

– Потом бургерами травиться будешь. Мы на машине. Дёмыч ждёт у вокзала.

– Что за Дёмыч?

– Друг. Он нас подвезёт. Ему всё равно по пути.

– До тебя идти минут пятнадцать. Или ты переехал?

– А зачем тащиться на солнцепёке с чемоданом, когда можно доеха… Стоп, – меня подозрительно оглядывают. – Ты что, пустая приехала? Где вещи?

Секундный ступор… и тут до меня доходит.

– ТВОЮ Ж… – со всех ног несусь обратно к нужному вагону, придерживая слетающую с головы шляпку-котелок и распихивая нерасторопных. Это ж надо. Я так обрадовалась, когда увидела в окна Даню, что напрочь забыла про громоздкий чемоданище. Странно, что рюкзачок додумалась с бокового крючка прихватить. Моей везучести хватило бы оставить его в Москве. Вместе с паспортом и билетом.

Слава любимым кренделям с шоколадом, посыпанным сверху кокосовой стружкой, поезд ещё не уехал. Да и шмотки обнаруживаются на месте.

– Ну ты растеряша. Не так тебя назвали, совсем не так, – хмыкает братец, дожидаясь на платформе и забирая багаж.

– Вот уж спасибо, мне и с моим хватает обзывашек.

За столько лет целый список набрался. "Тома сиди дома". "Тома-гнома". "У Томы не все дома". "Томка-котомка". "Тамарка-запарка". "Тампакс", чтоб его. Ну и, конечно же, короночка: "мы с Тамарой ходим парой". И это я так, что с ходу вспомнила. А когда моё имя через "О" пишут, это уже вообще финиш! Я Тамара, сцуууки, ТАМАРА. Тамара Радова. Приятно познакомиться.

Направляемся к выходу, маневрируя мимо недавно прибывших, растерянно задравших подбородки и изучающих табло. Я нечасто куда-то езжу, а потому для меня атмосфера вокзалов имеет особую ценность: запахи, звуки, женский голос в динамиках, всегдашняя суматоха. Даже голуби под купольным потолком зала ожидания и то особенные! Откуда они там? Сидят себе на потрескавшейся от времени лепнине и с заговорщицким "курлык-курлык" раздумывают, на кого бы шмальнуть гранату счастья и богатства.

Спускаемся по лестнице и выходим через качающиеся дверцы с символичным полустёршимся "ход". А где "вы"? Эй, я вас спрашиваю: куда девали “вы"? Ай, да неважно! Просто отпад. Уже чувствую накрывающие меня мурашки при виде памятника городу герою и архитектурную красоту невысоких зданий. До дрожи. Обожаю Петербург. Всегда хотела здесь жить. И, наконец, скоро осуществлю мечту. Если поступлю в институт. Я ж тут для этого. В понедельник начну кататься и подавать документы.

– Налево, – зависаю от восторга, так что Дане приходится призывно утянуть меня за собой, чтобы я не создавала своими царскими формами тощей секильдявки (по версии мамы) пробку.

– И где твой друг?

Нужен ли он? Я бы пешком прогулялась. Хочу отходить каждую дорожку, каждый закоулок. Сегодня же и начну. Поем и пойду гулять. Пока пятки до крови не сотру.

– Вон стоит, – брат кивает в сторону припаркованной в не очень-то положенном месте тачки, мигающей аварийками, и тут моя обалдевшая варежка раззевается.

– Ни ху-у… хурма ж себе, – присвистываю я, когда мы направляемся к чёрному массивному Гелику¹. Это что ж у Дани за друг такой, что разъезжает на подобных машинах? Прям интересно стало.

Ладно. Сейчас как раз и познакомимся.

– Дарованьки, – юрко проскакиваю назад, замечая сидящего впереди водителя. Пока могу рассмотреть его только в профиль. Густые тёмные вьющиеся волосы, серёжка в правом ухе, хаос мелких родинок на щеках и шее. И, наверное, дальше они тоже есть, но под чёрной футболкой не видно.

Тишина. На меня ноль реакции. Сидит, чирикается в айфоне.

– Дарова, говорю, – протягиваю в щель между сиденьями руку. – Я Тамара.

Вот её таки соизволяют заметить, без особого восторга разглядывая маленький вытатуированный бриллиантик на безымянном пальце под второй фалангой и крохотную звёздочку под большим.

– Давно откинулась? – спрашивает он. Какой мягкий, вкрадчивый голос.

– В смысле?

– Я думал, татухи на пальцах делают только зеки.

Моя конечность, не дождавшись рукопожатия, уязвлённо сжимается в кулак. Ошибочка. Нормальный у него голос. Самый обычный. Такой у всех засранцев.

– А я думала, серёжки только девочки носят, – парирую я. – Одолжить блеск для губ?

Вот теперь ко мне оборачиваются, удостаивая вниманием. Ух. Голубые глаза у парня – это удар ниже пояса. Нокаут, я бы сказала. А тут ещё такие пронзительно чистые, без примесей серого, что прям… вау. Непослушные кудри падают на крутой упрямый лоб. Губы плотно сжаты. Глаза прищурены, как у хищника. Прямо дикий кот. И красивый кот… сволота ж ты такая.

Нас отвлекает хлопок закрывшегося багажника и дальше обмен колкостями не продолжается.

– Уже познакомились? – Даня с беззаботной улыбкой усаживается на пассажирское сидение рядом с другом, не подозревая о том, что только что возможно предотвратил бойню.

– Ага. Дружок у тебя само очарование, – поудобнее устраиваюсь в просторном салоне, отворачиваясь к окну. – Правда клептоман. Хотел заиграть мою помаду, – хмыкаю себе под нос, щекой ощущая непонимание. И злость. Непонимание у одного, злость у другого. Где чьё, полагаю, несложно догадаться.

Гелик трогается с места и, огибая Площадь Восстания, сворачивает на Невский проспект. Центральный район, откуда рукой подать на главные достопримечательности. Даня выбрал офигенное место, где осесть.

Я тоже хочу снять квартиру поблизости. Какой смысл переезжать в город мечты, чтобы жить на отшибе? Да, цена вопроса кусается, но тут-то ты знаешь, за что платишь и вообще… мечта в деньгах не соизмеряется. Это слишком мелочно.

Открываю окно, чтобы вдохнуть прохладу, дующую с каналов, когда мы пересекаем Аничков мост. Чистый кайф. Магия. Высовываю голову, подобно собаке, пытаясь разом объять необъятное. Сколько красоты. Дух захватывает.

Немного не доезжаем до знаменитого книжного магазинчика Зингера, сворачивая направо и оставляя за спиной величественный Казанский собор. Эти колонны, этот размах… А-а-а! Скорее бы там побродить. Сил уже нет, хочется выскочить на ходу. Чувствую себя маленькой девочкой в отделе кукол. Рай.

Сворачиваем под арку между прилегающими стык в стык домами и тормозим в кривом внутреннем дворике жилого колодца. Мудрёная архитектура кажется мудрёной только на первый взгляд, ведь, наверное, каждый знает, что вся эта тесная застройка задумывалась исключительно в целях прибыли: минимум незанятого места – максимум дохода. Да и город развивался на тот момент семимильными шагами, а стремительный рост населения требовал ответных действий.

Гелик тормозит. Усё. Прибыли.

– Спасибо, – благодарит брат нашего провожатого. Дёмыча, так же он его вроде назвал. Полагаю, это сокращение от Демьяна. Хм… клёво. Сильное имя.

– Не за что. На созвоне, – сухо кивает тот. – Позже скину адрес.

– Добро. Систр, выползай, – велят мне, и я с огромным удовольствием подчиняюсь. Тачка класс, а вот с водителем вышла лажа. Если бы это было такси, я бы поставила ему… ха, да я бы позвонила на горячую линию и потребовала уволить хамло.

Жду на улице, пока Даня наговорится и снова полезет в багажник. Так тихо и спокойно в этом закутке. Ни души. Только обшарпанные стены со старой краской, бесчисленное количество окон и два подъезда с просевшим от времени козырьком. Пардон, парадные, а не подъезды. Парадные, поребрик, шаверма. Парадные, поребрик, шаверма. Я ж заучивала в дороге…

Вытянув губы, бездумно кусаю внутреннюю сторону щеки, наматывая на палец торчащую с рукава нитку, пока в какой-то момент на уровне интуиции не поднимаю глаза. Смотрит. Дёмыч-то. На меня. Через зеркало бокового вида. И чё, спрашивается в задачнике, смотрит? На мне узоров нет… А, не. Как раз есть таки. Хех. Ну ладно. Тогда пущай смотрит. Разрешаю.

– Идём? – брат маячит на горизонте, направляясь к подъезду… Да ну блин! Сорри, парадной. Сложно будет переучиваться.

Нутро старого дома встречает нас запахом чеснока и жареной курицы за одной из дверей. Восхитительный аромат, аж слюнки текут. Мой желудок реагирует незамедлительно, вызывающе громко заурчав.

Поднимаемся на четвёртый этаж. Лифта нет, так что Даня прёт чемодан на себе, как истинный рыцарь… Как истинный рыцарь ордена свинот.

– Тры-ы-ындец… – озираю брезгливым взором свалку обуви в маленькой прихожей, которая стараниями невразумительной планировки сразу переходит узким коридором в кухню. Где едва ли лучше. Натуральная холостяцкая берлога. Полки пустые, а на горизонтальных поверхностях завалы. Тюль задвинута в угол к батарее, открывая вид на жилые окна напротив. Не люблю когда так. Чувствуешь себя в аквариуме. – Признавайся честно, – первым делом зашториваю нас от посторонних. Да, тюль прозрачный, но хоть немного поможет. – Девушки спасаются отсюда бегством и до секса не доходит?

– Вот только с тобой я про секс и не разговаривал.

– А чего нет? Как будто я не палила дома, когда ты смотрел порнушку и копошился у себя под одеялом.

Брат брезгливо морщится.

– Какая гадость.

– Согласна. На тот момент меня не тошнило только потому что я была мелкой и не понимала, чем именно ты там занимался.

У нас с Даней разница в шесть лет. Вроде бы немного, но когда тебе десять, а ему шестнадцать – настоящая пропасть. У него в развлечениях дискотеки, компашки, гулянки и девчонки. У меня же самое большое счастье – кукольный дом для Барби и разрешение попозже лечь спать, ведь завтра не в школу.

Однако несмотря на очевидные расхожести в интересах я просто обожала его. И обожаю до сих пор. В детстве мы частенько дрались, причём дрались ого-го, до вывихнутых пальцев как-то дошло дело, но он всё равно оставался для меня идеалом и образцом подражания.

Я вечно таскалась за ним по пятам, до истерики ревнуя к скоропортящимся подружкам и хвастаясь буквально каждому прохожему на то, что у меня есть такой вот защитник, который любого порвёт за свою маленькую принцессу. Растерзает, как Тузик грелку.

А как я этим пользовалась! Ходила аки королева. Весь двор и вся школа знала – Томку Радову обижать нельзя. Иначе её брат натянет вам трусы на уши. А я, гадюка такая, шкодничала намеренно, в половине случаев являясь инициатором учинённых разборок. Знала же, что мне всё равно ничего не будет.

Несложно догадаться, что со мной было, когда в семнадцать Даня, разругавшись с отцом, уехал сюда на ПМЖ. Несколько месяцев ходила живым трупом и рыдала навзрыд в подушку, заливая горе молочными коктейлями, но потом ничего… привыкла. Человек ко всему привыкает, такая уж у него приспособленческая особенность.

Копаюсь на обеденном столе среди груды коробочек и вскрытых упаковок в поисках съедобного. Печенье, чипсы, недоеденные пончики, пустая тара из-под магазинной лазаньи, банка с маринованными огурцами и… невскрытый пакет манки? Чта-а-а? Манка то в этой компашке как затесалась? Она тут вроде местного заправилы?

– Так что там с девушками-то? – с хрустом надкусываю выуженный из шуршащей пачки хлебец. Завтрак чемпиона. Вернее обед, если судить по времени.

– Что конкретно тебя интересует? Есть ли у меня кто-то? Или насколько активна моя половая жизнь?

– И то, и другое. Я ведь тут подзависну на какое-то время и мне не хочется причинять неудобства. Так что, если понадобится часок-другой личного пространства, только скажи. Улетучусь по щелчку.

– Успокойся. Не потребуется. У меня сейчас затишье. Довольно давно.