Валерий Стефанович оглядел сотрудников. Часть из них, кто работает уже больше семи лет – Сидягин, Покровский, Мацко, Ненашев – быстро спрятали следы недоумения от его речи и смотрели на него с тем выражением, с которым иной муж смотрит на любимую жену-истеричку, закатывающую очередной скандал на тему: «Как ты неэстетично ешь суп!» Новички, сбитые с толку его теплой улыбкой и разочарованным тоном, сдержанно пошумели и приготовились внимать, желая лучше понять своего босса и сделать все, чтобы порадовать этого чудесного человека с красивой копной темных, немного волнистых волос, грустными добрыми глазами и неограниченными возможностями.

Что уж говорить, почти все они хотели быть на него похожими. Сотрудницы находили его весьма импозантным, для некоторых он был постоянным участником их девичьих грез, всем остальным очень нравилась его простота, с которой он объяснял сложные вещи, его готовность поверить в их гениальность, способность вдохновлять на невероятные свершения и короткая дистанция: от него не исходило ни холода, ни заносчивости, свойственной людям его масштаба. Рядом с ним они верили в то, что смогут воплотить задуманное и преодолеют любые преграды. Иными словами, они плотно сидели «на крючке» его веры в их талант и сверхспособности и готовы были на все, чтобы не разрушить это высочайшее доверие.

Четверка «бывалых» при этом почти дословно знала, что последует за началом вдохновляющей речи их босса, поэтому все четверо уткнулись в бумаги, чтобы в их взгляде случайно не прочиталось усталое умиление, с которым взрослый смотрит на безудержно фантазирующего ребенка, еще не знающего, что жизнь непременно внесет коррективы в его вдохновенные фантазии. Во многом благодаря этим четверым, самым устойчивым и надежным, собственно, и удавалось удерживать и даже понемногу (а временами и достаточно активно, в зависимости от рынка) растить то, что есть.

Они любили его каждый по-своему. Сидягин – по-отечески, поскольку был лет на пятнадцать старше. Покровительственно и строго относясь к своей жене и сыновьям, он и на босса немного переносил отеческое отношение, впрочем, делал это предельно уважительно, заботливо и даже в чем-то лучше, чем к собственным сыновьям: как к самому старшему, талантливому сыну, чего-то важного, однако, не понимающему о жизни. Впрочем, чего именно, Сидягин и сам бы не смог сформулировать.

Покровский относился к начальнику с восхищением и опаской, потому что в производстве он понимал все, а вот в бизнесе – не очень, и как из всего получаются такие огромные деньги, он никак не мог постичь. Несмотря на приличный заработок, которым распоряжалась его хваткая и практичная жена, он жил скромно и не мог понять, почему нельзя остановиться и радоваться тому, что уже работает. Зачем продолжать создавать и строить все новое и новое, ведь за всем этим большим хозяйством не уследишь? Да и к чему столько денег вообще? Кому-то, может, и нужно, но уж точно не боссу, тому как будто деньги и не в радость.

Мацко, будучи сам достаточно амбициозным, устремленным в своих профессиональных желаниях не просто далеко за горизонт, а в стратосферу, босса отлично понимал, грандиозные планы его поддерживал, смелостью мысли и дерзостью идей был всегда впечатлен, но временами опасался, что многого не предусмотрели, кое-чего не учли, и, просыпаясь от ставшего уже привычным кошмара – рушащейся Вавилонской башни, поглотившей под своими развалинами весь строивший ее народ, он бросался проверять бреши и дыры в договорах и контрактах, боясь подвести гениального босса и хорошего человека под грандиозный цугундер, соотносимый с размерам их компании.

Ненашев, вытащенный Валерием из-под судебного разбирательства, в которое тот влип на прежнем месте работы (главный бухгалтер в таком деле присел бы крепко), был ему бесконечно предан, работал безукоризненно и честно. Периодически его изумляли принимаемые боссом очевидно невыгодные финансовые решения, но, задав неприличный для его положения вопрос: «Вы уверены, Валерий Стефанович?» и получив ответ, всегда с невозмутимым лицом проводил многомиллионные транзакции. Значит, так нужно, боссу виднее.

Совещание закончилось с заходом солнца, вместо золотой пыли комнату заполнили сумерки. Алевтина тихо вошла и включила свет почти одновременно с завершающими словами босса:

– На сегодня все, всем спасибо. И помните, что обычный человек, зайдя в тупик, идет обратно и ищет, где выход, а талантливый воспринимает тупик как дверь, к которой надо просто подобрать ключ.

Молодые задвигали стульями и, возбужденно переговариваясь, двинулись в свои офисы, на ходу пересматривая планы на вечер, ведь им еще предстояло подумать о двери, которую надо открыть, и желательно как можно скорее, чтобы шеф не заподозрил их в отсутствии талантов.

Четверка не торопилась уйти, и Валерий Стефанович присел в кресло. Алевтина почти тут же внесла поднос, на этот раз с чаем: молочный улун для Мацко, черный с молоком для Сидягина, а остальным простой черный.

– Послушай, Валерий! – начал Сидягин (он единственный из всех называл босса на «ты»), расстегнув пиджак и ослабив галстук (к вечеру он всегда страшно уставал от этой «удавки», к тому же пиджак вот уже некоторое время стал ему слегка не по размеру и стягивал грудь и живот). – Ты хочешь открыть в новом квартале еще четыре новых компании, дело, конечно, хорошее, идеи замечательные, но…

– Спиридон Фомич, дорогой, я знаю все твои «но», даже не начинай. Ситуация на рынке сейчас малопрогнозируемая, а когда она у нас была иной? У нас на стройке проблемы, завод еще так и не заработал, форс-мажор на четвертом участке, закон новый ввели, без ножа нас режут. Все знаю. Но! Мы не можем просто остановиться и решать проблемы, нам нужно двигаться вперед. Если мы не ставим себе смелых целей, мы топчемся на месте. По стройке вопрос решает Меркушев…

– Он не решает, он в больнице, у него предынфарктное состояние, – доложил Покровский с полным ртом, некстати захрустев печеньем, так как за минуту «до» осознал, что сегодня весь день ничего не ел.

– Предынфарктное? – Валерий Стефанович с испугом и легкой тоской прислушался к собственному сердцу, которое уже давно давало сбои, стуча после шестой чашки кофе, как ему вздумается. – Ну значит, зам Меркушева решает. Кто у него зам?

– Зам у него молодой парень, вы его недавно взяли. Григорьев, кажется, по фамилии. Справится или нет – кто знает.

– Ну так возьми под свой контроль, поддержи Григорьева, пусть решает, раз он зам. И с четвертым участком надо решить вопрос, Спиридон Фомич.

– Так решаем, там непросто все, нужно урегулировать вопрос с ведомством.

– На переговоры с ведомством сходи, пожалуйста, ты, Олег Владимирович. Если что, я подключусь, – Валерий повернулся к Мацко, так некстати чувствуя, как внезапно покидают его силы, и если бы он только мог, то дотащился бы до дивана в комнате отдыха, рухнул бы и проспал на нем лет сто, не меньше. Вместо этого они еще минут двадцать обсуждали, что неотложного кому предстоит сделать в ближайший день, помимо того, что у каждого из них на завтра уже давно и плотно запланировано.

На этот раз он не притронулся к чаю, и когда коллеги ушли, он еще какое-то время помечтал о том, чтобы, не вставая, как-то перенестись на диван. Потом все же встал, подошел к стеклу, за которым футуристично сверкал огнями Сити, опять на минуту представил себя птицей и поплелся в комнату отдыха, но не дошел до нее, свернул к себе в кабинет, сел в кресло, обхватил голову руками и на минутку закрыл глаза.

* * *

Альбина случайно заснула на солнце. Полосатый шезлонг был таким упругим, но мягким, полотенце – огромным и идеально махровым, тело как будто погружалось в нежный хлопок на полметра, ее тонкая рука с идеальным маникюром так прекрасно смотрелась на подлокотниках хорошего дерева, что она сфотографировала ее несколько раз: раза три с длинными, уже чуть загорелыми ногами и бассейном на заднем плане и еще раза четыре с бокалом шампанского, придвинув его прямо к телефону. Рассмотрев фотографии в телефоне и слегка отредактировав их для сториз, фото с шампанским все-таки удалила (пошлость какая, сейчас любая фоткается с шампанским у бассейна) и опустила спинку шезлонга. Натруженная утренней разминкой спина расслабилась, и Альбина, повернувшись на бок, незаметно для себя уснула.

В это время игривое солнце Таиланда заглянуло за край зонта и вскоре уже щедро изливало ультрафиолет на стройную, тронутую лишь легким двухдневным загаром фигуру уже не юной, но прекрасно сложенной девушки, почти калачиком свернувшейся на левом боку.

Спалось ей глубоко и сладко, впервые за многие месяцы. Ведь когда ты медийная фигура, и почти каждая собака тебя знает, ты не можешь стоять, говорить, жестикулировать, улыбаться так, как тебе вздумается. Еще пять лет назад, когда ее карьера в инстаграме только начиналась, она прошла курс по правильному позированию: руки должны не прилипать к телу, чтобы казаться худыми; ноги – под нужным углом к камере, чтобы казаться длинными; поворот головы должен выгодно подчеркивать скулы; улыбаться нужно, не сильно растягивая губы. Правильный ракурс, выгодная сторона, нужный угол, свет на лицо…

За пять лет тело привыкло принимать правильные позы, зато минимум неудачных фотографий, даже когда тебя внезапно фотографируют посторонние. Когда-то ее совершенно сводили с ума ее ужасные виды в чужих сториз. Теперь другое дело – тело в любом состоянии принимает нужные, более-менее фотогеничные позы, и ее не поймаешь на неудачном ракурсе и странном выражении лица, поэтому выглядит она в свои «чуть за сорок» значительно лучше, чем в молодые, но неопытные двадцать.

Но сейчас, этим ранним и душным восточным майским днем Альбина спит как девчонка, согнув ногу и положив руки под щеку. Так расслабляются только младенцы на руках у хорошей матери. Ей снится бескрайний луг, трава высокая, ей почти по пояс, птицы поют, пахнет водой, где-то близко река. Ей жарко и так хочется быстрее добежать до воды, скинуть любимое желтое в синий василек платье, сбросить сандалики и плюхнуться в прохладу, визжа от неожиданного перепада температур и удовольствия. Но ноги увязают в земле, бежать все тяжелее, луг переходит в свежую пашню, чернозем жирный и засасывает ее, будто болото. В какой-то момент она уже не в силах вытащить маленькую ножку, увязшую в черной земле, и падает, с ужасом думая о том, каким черным теперь станет ее любимое платье. Она не может подняться, земля держит ее, солнце печет, и никто не приходит к ней на помощь.

Звонок телефона врывается в сон, и она с облегчением понимает, что все же может пошевелиться, тянется за телефоном и отвечает на вызов.

– Агата, у нас полный пипец! – в трубке зазвучал бас главного менеджера по тренингам – мускулистой, как борец, и чернобровой Карины, которую она, как и всех сотрудников, выдрессировала называть ее только псевдонимом – Агата Спасская. Альбина Свистулькина не может быть звездой. Карина прекрасно знает, что Альбина в отпуске, и если она все же звонит, значит, точно случилось что-то серьезное. – У нас одна участница совершила суицид. Она, конечно, не умерла, ее спасли, но муж ее оказался юристом, узнал, что она «наша», и теперь подает на нас в суд.

Альбина, ощупывая свой горящий бок, с трудом встает с шезлонга и идет к себе в бунгало, в тень, к кондиционеру, к стакану с ледяной водой.

– Ну, разберись, узнай, кто ее курировал, что у них там случилось, позвони Андрею Васильевичу, обрисуй ему ситуацию, спроси, грозит ли это нам чем-то. Чего ты от меня-то хочешь?

– Да я уже все сделала, курировала ее Нина Семашко, говорит, обычная тетка, лет сорока пяти, уже с нами проходила «Ты этого достойна», особых свершений у нее тогда не наблюдалось, записалась на «Твой великолепный век», прошла больше половины, они как раз только провели посвящение в Богини, как на следующий день ее бросает молодой любовник, уезжает в другую страну, и одновременно в этот же день она случайно на улице застает мужа с любовницей, вероятно, ее это очень расстраивает, она идет домой и глотает горсть каких-то таблеток.

Хорошо еще, что в тот день ее сын раньше из института вернулся. Так теперь этот ее муж-изменщик, чудило, на нас в суд подает, каково?! Андрей Васильевич сказал, чтобы про суд не напрягались, замучаются доказывать, что это из-за тренинга.

Но! – Альбина, жадно напившись воды со льдом, опустилась в плетеное кресло, положив на стол длинные ноги. Телефон на громкой связи продолжал басить, и она морщилась то ли от самого звука, заглушавшего пение птиц, то ли от всех этих рабочих новостей, которые в отпуске всегда так некстати. – Подруга, которая, оказывается, всегда отговаривала ее от участия в наших тренингах, обратилась в прессу.

– И что это еще за хрень под названием «пресса»? Ты что имеешь в виду? В «Комсомольскую правду», что ли, обратилась или в «Московские новости»? Кто их теперь читает, – Альбина с неприятным подозрением и предчувствием осматривала свое красное правое плечо; неприятное жжение на правой щеке она попыталась успокоить, прижав к щеке запотевший стакан.

– Да если бы! Она связалась с самой Сосницкой, и та теперь хочет взять у тебя интервью по поводу наших женских программ. Представляешь, под каким соусом они все это могут подать, особенно, если ты не согласишься. Или ты согласишься дать ей интервью? Что мне ответить их администратору? Он будет перезванивать завтра утром.

У Альбины екнуло: об интервью с Сосницкой мечтает, конечно, каждая, и она не раз уже в уме перебирала луки, в которых она хорошо бы смотрелась на этой встрече, обдумывала локации, примеряла разные имиджи от «простой девчонки, как будто давно знакомой с Сосницкой» до «таинственной женщины, говорящей многозначительно и загадками, заставляющей зрителя гадать, что же именно она имела в виду». Но приглашение на интервью она, конечно, представляла себе в несколько других обстоятельствах.

– Скажи им, что у меня плотный график, и дату мы можем согласовать где-то примерно через месяц. Ничего, подождут. Это и не отказ, и этой гребаной подружке нам будет нечего вменить, но и время для подготовки тогда у нас есть.

– Все, поняла, ты – гений, как всегда. Кстати, раскрутку «Тебе положено счастье» мы уже начали, тексты написаны, ждем твои фото, в плане стоит со среды, так что ждем, у тебя же фотосессия завтра? Может, интервью это нам как раз поможет дораскрутить, потому что поток «стареньких» понемногу снижается, нужна «новая кровь». А на «счастье» должна клюнуть молодежь, а то эти дамы бальзаковского возраста как-то туговато идут в тренингах, не хотят меняться, портят нам статистику.

– Ты это… не грузи про возраст, нам самим-то помнишь сколько? – Альбина подошла к зеркалу, и боковой свет предательски подсветил слегка опавший овал и намек на борозды от носа к губам. Морщины были истреблены усилиями косметолога, но закон тяготения побеждал инъекции коллагена, к тому же вечный выбор «лицо или фигура» у Альбины всегда совершался в сторону фигуры, а значит, постоянное похудение не помогало лицу выглядеть молодым и свежим. Но правая щека! Совершенно красная! – Черт! Вот же хрень какая!

– Случилось что? – Карина удивилась внезапной смене настроения всегда такой уверенной начальницы.