Глава 4

Лицо Олябьева было абсолютно безмятежным, без малейших признаков любопытства. За свою жизнь он видел слишком много трупов, и даже в более безобразном состоянии, поэтому вздувшееся тело утопленницы не вызывало у него никаких эмоций, кроме чисто профессионального интереса.

– Девицу вначале крепко избили, – сказал он, обтирая руки спиртом, – затем прикончили и после того бросили в воду. Так что об утоплении и речи нет. Убийство, самое примитивное убийство. Вероятно, она сопротивлялась, под ногтями видны следы крови, а может, и просто грязи. Об этом я скажу точнее после детального обследования и вскрытия. Но на груди и предплечье хорошо заметны синяки и ссадины. Горло перерезано махом, но не ножом, края рваные. Похоже, что орудовали осколком стекла, вернее, бутылки. Возможно, ее убили в пьяной драке.

– Но по виду она не простого сословия, – заметил Алексей. – Одежда приличная, приобретена не в дешевой лавке. Явно состоятельная барышня.

– И что же? – усмехнулся Олябьев. – Считаешь, что в состоятельных семействах не случается пьяных драк?

– Но почему она босиком? Без чулок и башмаков? В мае погода стояла холодная, и девица одета явно не по-домашнему. Может, ее изнасиловали, прежде чем убили?

– Вскрытие покажет, но одежда почти не пострадала, и прочие детали дамского туалета на месте, так что внешних посягательств на ее честь не наблюдается, – ответил Олябьев.

Он повернулся к Тартищеву, который разговаривал со становым приставом Таракановым, широколобым и толстогубым, с маленькими хитроватыми глазами и плохо выбритым подбородком. Седые усы уныло свисали по краям его рта, а правой рукой он держался за раздувшуюся щеку. У пристава страшно болел зуб, и поэтому на все вопросы он отвечал медленно и с трудом.

– Эй, любезный! – окликнул его Олябьев. – Можно увозить труп. – И спросил у Тартищева: – Хотите еще раз взглянуть?

– Нет, и так все ясно, – отмахнулся Федор Михайлович, – постарайся завтра к вечеру показать мне результаты обследования, а ты, – повернулся он к Алексею, – с утра дашь объявление во все газеты о том, что найден труп неизвестной женщины… Словом, не мне тебя учить, что написать.

– Слушаюсь! – ответил Алексей. – Позвольте заняться мельником?

– Давно пора, – кивнул головой Тартищев и поверх его головы посмотрел в сторону пруда. – Куда Иван подевался?

– Верно, что-то отыскал? – предположил Алексей. – Ведь не на прогулку пошел!

Тартищев направился к телеге с высокими бортами, дно которой устилала солома. Два одетых в немыслимое рванье мужика, бродяги, которых привели из холодной для свершения столь неприятной процедуры, как погрузка тела утопленницы, ухватившись за края брезента, волоком подтащили его к телеге и замерли, не зная, что делать дальше. Из-за чрезмерной хилости сложения они не смогли даже оторвать свой скорбный груз от земли.

На помощь к ним подоспели два сотских и урядник Гордеев. Кое-как тело уложили в повозку, закрыли брезентом, возница взгромоздился на дощечку-сиденье, перекинутое с одного борта телеги на другой, два полицейских стражника и урядник пристроились сзади, и Тартищев махнул рукой:

– Трогай!

Возница взмахнул кнутом, заскрипели колеса, и две мосластые лошаденки потянули за собой повозку с трупом.

Из ближних кустов показался Иван. Сапоги его, колени, руки и даже подбородок – все было перепачкано землей, а на штанах висели гроздьями старые колючки чертополоха и сенная труха.

– Фу-у! – Он вытер рукавом лоб. – Вокруг запруды обежал. В дальнем конце на берегу нашел старую колею. Видно, еще по весне, когда самая грязь, подъезжали, да у воды виднеется несколько старых следов ног. Часть из них точно мужские, потому что в одном месте ясно просматривается отпечаток подошвы мужского сапога. Я его на всякий случай срисовал. – Он протянул лист бумаги Тартищеву. – Смотрите, две набойки: на носке и каблуке. И даже все гвоздики пересчитал. А вторые уже не разобрать, мужские или женские, но по размеру гораздо меньше первых.

– Умелец! – усмехнулся Тартищев. – Знатно у тебя получилось! Прибереги! Возможно, это тоже улика. – И вернул рисунок Ивану.

– Понял. – Вавилов спрятал лист в нагрудный карман тужурки.

– Так, говоришь, двое побывали? – уточнил Тартищев. – А не может так случиться, что вторые следы принадлежали убитой барышне? Вдруг там на самом деле убийца и его жертва прогуливались?

– Определенно сказать ничего не могу, – покачал головой Вавилов, – следы точно разные, но принадлежали ли они убитой, тут уж – увы! – пока не ясно. Отпечатки заплыли, каких-то особых примет не разглядеть. – Он сердито сплюнул на землю. – Одна теперь надежда, если кто по объявлению в газете отыщется.

– То и удивительно, – покачал головой Федор Михайлович, – что никто не заявил о пропаже. Будь она из хорошего семейства, тотчас бы хватились. Разве одиночка какая? Так и у нее должны быть друзья, подруги, поклонники, наконец.

– А может, ее из соседней губернии нам подкинули? – с надеждой в голосе спросил пристав. – Отсюда верст сорок всего, через горы перемахнуть и…

Тартищев покосился на него и ничего не сказал, но Тараканов мигом замолчал и снова схватился за щеку.

– Ближний свет через горы трупы тягать, – не сдержался Вавилов, – наш это труп, доморощенный.

– Платье на утопленнице действительно напоминает покроем одежду гувернантки или учительницы, – заметил Алексей. – Вполне вероятно, от нее избавились по причине адюльтера. Такое частенько бывает, когда глава семейства кладет глаз на молодую учительницу своих детей.

– Ты имеешь в виду, что от гувернанток часто избавляются подобным способом? – усмехнулся Тартищев. – Насколько мне известно, их попросту увольняют без рекомендаций, а порой и без жалованья. Не знаю, кому убитая могла так насолить, если разделались с ней столь жестоко. Обычно так расправляются с жертвами в крайней степени ярости. Но с трупом, не находите, обошлись хладнокровно, упрятали в мешок, доставили к пруду, привязали жернова и после спустили в воду. У убийц явно было достаточно времени, чтобы управиться со своими делами. И они не боялись, что их заметят. Так что, вполне вероятно, ты их следы обнаружил, Иван. Надо будет еще раз пройтись к пруду, чтобы все осмотреть должным образом.

– Похоже, они действовали ночью, – заметил Алексей. – И труп мог привезти кто угодно и откуда угодно. Тут на пять верст вокруг ни одной деревни до самого Залетаева.

– Ладно, не будем пока гадать. – Тартищев взглянул на часы. – Сначала осмотрим следы, а то до темноты часа два осталось, а после займемся мельником и его домочадцами. – Он повернулся к становому приставу. – Тараканов, вели всем оставаться в доме, чтобы не разбежались раньше времени. Сколько их?

– Да трое всего, – поморщился пристав. – Сам Петухов, мельник то есть, его супруга да сын, но он того, немного умом тронутый, заместо батрака все работы справляет. Дочка еще была, да только ее к тетке в Каинск отправили, тут, вишь, женихов справных трудно сыскать.

– А что же работников не возьмут? – поинтересовался Вавилов. – Или бедствуют? Деньжат не хватает?

– Да у них работники и впрямь надолго не задерживаются, – пояснил пристав, – скуповат Петр Евдокимыч, прижимист, у него кажная копейка гвоздем прибита. Расплачивается или мукой, или картошкой, а чаще – отрубями. Не всякий работник на такое согласен. Вот и бегут люди. Правда, один больше чем на полгода задержался, да с месяц назад тоже утек. Теперь сами на себя жилы рвут.

Они сели в коляску и направились к противоположному от мельницы краю запруды. Каменная плотина перегородила небольшую речушку, которая разлилась на добрую версту во все стороны, заполнив собой ложбину между двумя грядами невысоких, поросших хилым лиственничным лесом холмов. У противоположного берега виднелись похожие издали на нерастаявшие льдины огромные стада гусей. Постоянный их гогот и хлопанье крыльев долетали сюда слабо, но все-таки были слышны, так как звуки по воде разносятся гораздо дальше, чем по суше.

Сначала они остановились на плотине. Здесь крики гусей были слышны сильнее и заглушали все остальные звуки. Пристав показал сыщикам створ, сквозь который спускали излишки воды. На дороге, ведущей через плотину на другую сторону запруды, все еще валялись обломки сучьев, лохмотья подсохших водорослей и два увесистых обломка старых жерновов, затрудняя проезд.

– Что это такое? – удивился Тартищев. – Почему жернова не убрали с пути?

– Сей момент, сей момент! – засуетился пристав и, спрыгнув с коляски, попытался поднять обломок жернова с земли. С большим трудом ему удалось оттащить его в сторону. Второй он осилил только с помощью Алексея и сказал, отдуваясь:

– Тяжелы, чертяки! Одному не поднять!

Тартищев молча наблюдал за ними из коляски. Затем приказал Олябьеву:

– Ну-ка достань те веревки, которыми жернова привязывали.

Олябьев послушно открыл свой сундучок и извлек из него два обрезка пеньковой, раскисшей в воде веревки. Узлы на ней не стали развязывать, ее просто разрезали, освободив мешок с трупом от груза, который удерживал его у самого дна.

Федор Михайлович, не обращая внимания на тряску (коляска катила по полю, сплошь усеянному норками сусликов), некоторое время тщательно рассматривал узлы, затем вернул веревку Олябьеву и заметил:

– Морской узел. Брамшкотовый. Преступник явно прошел флотскую школу.

– Моряк? – Алексей и Иван переглянулись. – В наших сухопутных краях?

– И что здесь удивительного? – строго посмотрел на них Тартищев. – Он может быть из купцов, из военных, даже из духовенства. Но тот, кто ходил в море, знает, как завязывается шкотовый узел или, к примеру, булинь… Без этой науки моряк – не моряк.

– Ну вот, еще одна загадка. Теперь надо искать моряка, – недовольно пробурчал Вавилов.

– Ничего, зато такие подсказки значительно сужают круг поисков. Моряки, учительницы… Не так их много среди наших обывателей.

Коляска спустилась в неглубокую ложбину, по дну которой тянулся замеченный Иваном след колес. Злоумышленники явно были из местных жителей или из тех, кто раньше тут не раз побывал, так как ложбина была самым удобным местом, чтобы скрытно подобраться к воде. Края ее поросли тальником и бурьяном, и даже всадник мог проехать здесь, не рискуя быть замеченным со стороны мельницы.

Сам след едва просматривался, и только зоркие глаза Ивана сумели разглядеть затянутые песком и заросшие травой две узкие полосы – остатки колесной колеи. Впрочем, Алексей и сам, доведись ему осматривать окрестности, непременно и прежде всего самым тщательным образом исследовал бы ложбину. Он уже отметил для себя, что именно здесь труп могли незаметно спустить в воду.

Сыщики вышли из коляски. Тартищев, расставив ноги и заложив руки за спину, некоторое время смотрел на воду, затем повернулся к Алексею.

– Дно здесь каменистое, но все же труп не зацепился. Видно, течение было сильным во время дождей. Ишь куда уволокло! – И он кивнул в сторону противоположного от их берега запруды.

– Что-то сомневаюсь я по этому поводу, – сказал Алексей. – Ширина пруда здесь с версту или чуть больше. Это какой же силы поток должен быть, если мы с Таракановым вдвоем едва один жернов подняли, а их два, да еще дно каменистое? Нет, с таким грузом труп не унесло бы так далеко! Одно из двух: или его бросили в воду недалеко от мельницы, или жернова привязали позже, когда мешок с трупом всплыл в первый раз.

– Что-то ты не то городишь, Алешка. – Вавилов из-под руки оглядел пруд. – Выходит, кто-то утопил девку, а после вернулся, чтобы привязать камни? Почему тогда он сразу этого не сделал?

– Я вообще удивляюсь, зачем потребовалось везти труп за тридевять земель? – сказал Алексей. – Гораздо проще было закопать его в тайге, завалить камнями или бросить в реку, чем топить в запруде. Преступники не могли не знать, что рано или поздно его все равно найдут! Может, на это все и рассчитано? Может, кто-то захотел подставить мельника? Отомстить ему? Свалить на него вину?

– Слишком сложно это, Алеша, – сказал Тартищев, – в здешних краях если и мстят, то гораздо проще. Могли мельницу, к примеру, поджечь, но подбрасывать труп в надежде, что ее хозяина заподозрят в убийстве? Нет, это маловероятно!

– И все-таки не стоит сбрасывать со счетов даже самые невероятные версии, – ответил Алексей. – Может статься, что сюда приезжала из города компания молодых людей, к примеру, на пикник. Крепко выпили, распалились, всплыли прошлые обиды, ревность… То да се! Слово за слово, вспыхнула ссора! В результате труп… Бросили его в воду, а после вернулись и, чтобы замести следы, упаковали его в мешок, привязали камни…

– Хватит, – махнул рукой как отрубил Тартищев, – по сути, у нас пока одна версия, ничем существенным не подтвержденная. Надо допросить мельника и его домочадцев да посмотреть, что Олябьев нам предложит после вскрытия. Тогда будем говорить и решать более конкретно. – Он направился к коляске и сел на сиденье рядом с экспертом. – Мы сейчас возвращаемся в город, а вам придется основательно попыхтеть ночью, чтобы к утру у меня на столе лежали протоколы допросов и осмотра места происшествия. Желательно, чтобы они были подкреплены какими-то уликами и вещественными доказательствами. К семи утра я пришлю за вами коляску. – Тартищев нахлобучил на голову фуражку и приложил ладонь к козырьку. – Честь имею, господа агенты, и не забудьте, к утру я должен быть уверен, что вы не зря государевы пироги едите!

– После таких слов сухарь в горло не полезет, не то что пироги государевы! – проворчал Иван вслед начальству, чья коляска через пару минут после столь теплого напутствия Тартищева скрылась из виду.

– Да уж, – вздохнул в ответ Алексей, – пироги эти горькими слезами да потом политы.

– Ага! Еще мозолями да шрамами, как булка изюмом, напичканы, особливо теми, что на заднице отсвечивают, – неожиданно рассмеялся Иван. – Чего вдруг расклеился, Алешка? Что нам, впервой по ночам работать? – И, не дожидаясь ответа, затянул во все горло: