Глава 10

В огромной комнате известного в городе заведения, именуемого в народе Домом для престарелых, а в официальных бумагах значащегося как санаторий-пансионат для пожилых людей «Счастливая старость», громко играла музыка. Такое веселье здесь случалось не особенно часто, только по большим праздникам, к коим относились, безусловно, Новый год, День Победы и Восьмое марта, а также по дням рождения живущих здесь пенсионеров. Администрация пансионата не особенно любила такие дни – суеты много, хлопот хоть отбавляй, да и денежные расходы значительно увеличивались, но сделать ничего не могла, ведь марку хорошего заведения нужно было держать и пафосное название «Счастливая старость» как-то оправдывать.

В этой большой комнате, именуемой директором пансионата голубой гостиной, а жителями – игровой комнатой, повсюду стояли столы, на которых лежали всевозможные настольные игры, иногда и вправду увлекающие довольно требовательных и даже порой капризных обитателей заведения. В углу стояло черное пианино, накрытое пыльным чехлом неопределенного цвета, возле окна в огромной кадке произрастал неизвестный цветок, больше похожий, по мнению старшей медсестры, на африканскую пальму, а подле стен, выкрашенных в насыщенный голубой цвет (собственно, и давший название гостиной), уже порядком выгоревший, располагались громоздкие, но не очень удобные диваны. Эта большая комната, служившая местом празднования знаменательных дат, видела и много слез, и много радости на своем веку. Здесь знакомились, прощались, веселились, ссорились и даже влюблялись пожилые люди, навсегда поселяющиеся в Доме для престарелых, обещавшем сладкую, беззаботную и, что особенно важно, безбедную жизнь.

За столом слева расположилась группа мужчин, а точнее, стариков, увлеченно играющих в шахматы. Вернее, играли-то только двое, а остальные азартно болели, что-то громко советовали и укоризненно вздыхали, когда только что сделанный ход был, на их взгляд, неверным. Чуть в стороне, на угловом диване сидели три дамы преклонного возраста. Они явно молодились и кокетливо поглядывали на окружающих их стариков, чуть скашивая глаза и морща при этом чрезмерно напудренные носики. Дамы выглядели немного смешно, но все прощали им их кокетство, понимая, что каждый сам для себя решает, чем развлекаться и как проводить свободное время. Справа от входа за большим столом сидели несколько старушек, старательно двигающих длинными спицами и сосредоточенно шевелящих губами – считать петли их научила молоденькая девочка, приходящая по четвергам и ведущая кружок вязания. Еще несколько человек активно двигались по комнате, подходя то к одним, то к другим, смеясь, подпевая громко играющей музыке или споря о чем-то.

В общем, пансионат «Счастливая старость» жил своей обычной жизнью – неторопливой, размеренной и привычной. На первый взгляд казалось, что все обитатели этого казенного дома были безмерно счастливы и абсолютно спокойны. Но за этой привычной размеренностью и неторопливым спокойствием скрывались глубоко похороненные, спрятанные от чужих бестактных глаз и любопытных ушей бурные эмоции и былые страсти, семейные трагедии и терзающие душу потери близких и родных людей. Старость одинока по своей сути, и здесь, в пансионате, создавалась лишь видимость возможного счастья, иллюзия всеобщей радости и бесконечного успокоения.

Возле окна, выходящего в сад, одиноко сидела пожилая дама. Она внимательно и сосредоточенно глядела в окно, ничего, однако, там не видя. Даму звали Любовью Григорьевной. Старушка страдала болезнью сердца, которая называлась так мудрено, что и выговорить-то не всегда получалось. Дане памятью у нее иногда возникали какие-то проблемы. Сегодняшний день она могла бы повторить в точности до каждой секунды, а вот то, что происходило с ней пять, десять, а тем более пятнадцать-двадцать лет назад, она порой вспоминала с трудом. Вообще эта дама казалась странным существом, в ней все было чересчур: слишком худа, слишком молчалива, слишком интеллигентна и воспитана. Обитатели заведения глядели на нее кто с сожалением, кто с жалостью, кто с сочувствием, а кто-то даже с опаской – неизвестно, что может выкинуть эта странная особа… Кому-то старушка казалась высокомерной, кому-то ужасно жалкой, а кому-то – необычайно интересной.

Ну что ж… У каждого из нас своя мера странности и порядочности, и те, кто ей не соответствуют, естественно, кажутся нам необычными и удивительными.

Любовь Григорьевна часами сидела возле окна, то дремля, то бодрствуя, то что-то бормоча себе под нос, то даже что-то напевая. Много и часто она читала, но чаще бесцельно глядела в окно, и тогда выглядела сонной или рассеянно-отчужденной, с потухшим, блуждающим взглядом. Однако в иные моменты все переменялось… Порой взгляд ее вдруг прояснялся, разум, словно очнувшись после глубокого наркоза, пробуждался, и она, будто найдя самое себя после долго отсутствия, просветленно улыбалась. Взгляд ее вспыхивал, освещаясь мгновенной радостью и счастьем, память, постепенно угасавшая в последнее время, сполна возвращалась к ней, и тогда она, беспомощно оглядываясь и как-то по-детски светло улыбаясь, судорожно вскакивала и почти бежала в свою комнату Добравшись до нее, Любовь Григорьевна поспешно распахивала прикроватную тумбочку и, достав оттуда большой блокнот и ручку, начинала быстро-быстро что-то писать, низко склонившись, судорожно сжав пальцы и старательно выводя непослушные буквы.

Сегодня пансионат «Счастливая старость» жил привычной, размеренной жизнью. Дом он и есть дом, хоть для стариков, хоть для молодых – ничего особенного, все как всегда, все по строгому распорядку: завтрак, обед, ужин… И только смерть кого-нибудь из обитателей этого заведения сбивала привычный ритм существования и на некоторое время отвлекала стариков от обычных занятий. Что ж тут скажешь, жизнь – не простая штука, и для кого-то уход из нее – горе, а для кого-то просто возможность избавиться или ненадолго отвлечься от ненужных хлопот и затрат.

Александра Львовна, всю жизнь отдавшая медицине, и в том числе этому пансионату, пришла на работу, как всегда, за полчаса до положенного времени. Теперь она опять работала, а что делать? Пять лет назад мама Варвары ушла на пенсию, собираясь посвятить себя внукам и заслуженному отдыху. Но человек предполагает, а Бог располагает… Их спокойная, безмятежная жизнь закончилась в тот момент, когда огромная машина пронеслась, уничтожая все на своем пути. Смерть любимого зятя и долгое лечение дочки внесли свои коррективы. Поначалу Александра Львовна занималась исключительно домом и детьми, а потом, сообразив, что и ее деньги будут не лишними, вернулась на прежнее место, только уже, конечно, на полставки – и годы не те, да и домом все-таки заниматься надо. Здесь, в этом Доме, ставшем для нее за столько лет привычным и родным, женщина чувствовала и свою нужность, и какую-то защищенность. Работа для стариков – это ведь и некое спасение, и гавань, где они прячутся от своих переживаний, домашних забот, да и просто тягот преклонного возраста. Она любила, не торопясь переодевшись в кабинете, спокойно пройти по давно знакомым коридорам, заглянуть в гостиную, побывать на кухне, контролируя чистоту и соблюдение санитарных норм. Несмотря на то что она и сама давно официально значилась пенсионеркой, Александра Львовна в силу характера не переставала следить за собой: и волосы, совершенно седые, аккуратно укладывала, и халатик белый любовно отглаживала, и спину, согнувшуюся под тяготами времени, старалась держать прямо. Усидеть дома после трагедии дочери женщина не смогла – и деньги, естественно, нужны, да и общения с людьми не хватало. Пансионат, несмотря на свою казенность, был все-таки не самым плохим местом, где могли оказаться больные и прожившие довольно длинную жизнь люди. Здесь прилично кормили, пытались развлекать, как-то занимали досуг пенсионеров, время от времени обследовали у специалистов. А Александра Львовна, как штатный терапевт, заботливо и внимательно следила за проживающими там стариками, стараясь вовремя если не подлечить, то хотя бы оказать необходимую первую помощь.

Сегодня женщина спешила в голубую гостиную. Зная наперечет всех жильцов, она особенно переживала за нескольких. И вовсе не потому, что они казались ей особенно одинокими или несчастными. Больше всего ее беспокоила их отчужденность и демонстративная независимость. Среди таких ее подопечных, тревожащих и притягивающих одновременно, Любовь Григорьевна являлась самой необычной. То, что дама могла совершенно отстраненно часами сидеть в кресле напротив окна, сутками молчать и не реагировать на обращенные к ней слова, казалось Александре Львовне по меньшей мере странным. Странным, если не сказать больше… Приглядываясь к необычно худой и молчаливо-суровой даме, Александра Львовна, как врач, старалась ей, конечно, не докучать, но исподволь все время ее разглядывала, пытаясь разгадать какую-то скрытую от посторонних глаз тайну. Ей казалось, что в жизни этой странной женщины была какая-то тайна. Все, совершенно все в этой очень пожилой даме казалось Александре Львовне необычным и загадочным. Она, кстати, уже не раз пыталась заговорить с Любовью Григорьевной, но та, внимательно выслушав обращенный к ней вопрос, лишь вежливо благодарила и деликатно отворачивалась, словно опасаясь слишком назойливого внимания.

Итак, сегодня, войдя в голубую гостиную, Александра Львовна внимательно окинула привычным профессиональным взглядом большую комнату. Все как всегда: и группки азартно играющих стариков, и увлеченные вязанием престарелые дамы, и мило сплетничающие на диване седые подружки – всё неизменно в этом благословенной обители. Она усмехнулась, ведь и сама не молоденькая, а вот же привыкла к своим подопечным относиться снисходительно, любовно-ласково. Но тут какое-то внутреннее беспокойство заставило ее озабоченно оглянуться по сторонам… так и есть! Возле окна в привычном кресле не оказалось Любови Григорьевны.

– Ого! – чуть слышно произнесла женщина, в которой тут же проснулись и профессиональная озабоченность, и чисто человеческое беспокойство, – что случилось?

Резко повернувшись на довольно истертых крошечных каблучках стареньких, но очень удобных туфель, Александра Львовна поспешно двинулась по длинному коридору. Беспокойство накрыло ее сразу и, не слушая никаких разумных доводов, подгоняло буйную фантазию. Стремительно подойдя к нужной комнате, чуть задержавшись и мягко постучав в дверь, женщина слегка приоткрыла ее, затаив дыхание.

Увиденное вызвало у врача некоторое недоумение…

У крошечного стола, стоящего впритык к кровати, сидела, чуть согнувшись, Любовь Григорьевна. Неотрывно глядя на лист бумаги, она старательно шевелила губами и увлеченно что-то писала в большом блокноте.