Первой, кого встретила Тайка, выйдя из больницы, была Василиса Алексеевна. Старшая повариха с желтым следом от синяка во весь правый глаз заохала, запричитала, засморкалась в передник.

–А похудела ты как, Таюшка,—качала головой Васька.—А глаза-то провалились…

–Не верь ей, Тайка,—обняла подружку Ольга Каблукова.—Выглядишь ты замечательно, я бы даже сказала, значительно.—Она отстранилась, пытливо глянула в лицо.—Уж не влюбилась ли ты часом?

Тая улыбнулась и пошла за шкаф, где они обычно переодевались. Из сумки вытащила выстиранный и отглаженный матерью халат, натянула тапки и встала к разделочному столу. Говорить не хотелось, слушать болтовню девчонок было неинтересно. Руки Тайки ловко управлялись с мясом, а мысли были далеко. В голове, не переставая, звучал голос покойной соседки по палате, а каждое её слово болью высекалось в мозгу.

К концу смены девчата с недоумением смотрели на Таисию, перемаргивались, пожимали плечами.

–Ты новую квартиру свою видала?—поинтересовалась Каблукова.—Может, тебе помощь нужна…ну там помыть, почистить после прежних жильцов. Ты только скажи.

–Правда, Тайка,—поддержала Ленка Доскина,—ты не стесняйся. Мы вон в выходной соберемся все вместе да и придем…

–Спасибо, девчата, не надо,—тихо отказалась Таисия.—Отец уж обо всем побеспокоился.

–Ну, смотри, подруга,—не унималась Ленка,—если что понадобится, скажи. Я тут в магазине такие обои видела, закачаешься. Тут полосы золотые, а в них сиреневые цветы и золотые же лепестки…

Но её никто не слушал. Все устали и спешили по домам. Разобрали сумки, заперли двери и двинулись каждый в свою сторону.

Таисия медленно переставляла ноги. Старалась дышать правильно, как учили в больнице. За спиной послышались торопливые шаги.

–Тая, постой!

Василиса Алексеевна догнала её, подхватила под руку.

–Я так переживала,—тихо начала она.—Из-за меня все это…—не то спросила, не то утвердила Васька.

–Не выдумывай,—Тайка освободилась от руки старшей поварихи.—Выпила я тогда лишнего, вот и скрутило меня.

–Ты понимаешь,—не отставала Васька,—я тогда перебрала, вот мне черт знает, что и пригрезилось,—лицо женщины пошло пятнами.—Со сна я тебя за мужа своего приняла, понимаешь?

–Да-да, понимаю,—девушке был неприятен этот разговор, хотелось избавиться от провожатой.—Вы меня простите, что я вам в глаз…

Васька вскинула руку к лицу.

–Да что ты! Это меня муж за то, что ночевать домой не пришла. И не думай даже…

–Хорошо, не буду.

Тайка остановилась на углу, возле булочной.

–До свидания Василиса Алексеевна. Пойду я.

Избавившись от Васьки, Таисия зашла в булочную, купила докторскую булку. Врач велел сесть на диету, но она не верила в то, что можно избавиться от десятков килограммов. Тем более что физические нагрузки ей запрещены. Можно только шагом и не более двух часов в день.

Тайка улыбнулась, подумав о том, сколько километров она накручивает на жаркой кухне, какие баки поднимает и снимает с плиты, как ей приходится орудовать тяжеленным ножом и железным молотком для отбивных. Её труд можно сравнить с трудом шахтера, только таких толстых шахтеров не бывает. Неужели нет никакого способа избавиться от этого мяса и сала, мучающих её с малолетства? Она на любой согласилась бы, Господи!

Правду люди говорят, что торопливые, необдуманные просьбы до Господа быстрее доходят и быстрее им исполняются. Может, тогда и началось исполнение пророчества покойной соседки по больничной палате?

Деповских, что каждый день в столовую приходят, поварихи знают не только в лицо. Кто и как живет, чем занимается после работы, чья жена изменяет, а кого теща донимает—все доподлинно известно девчатам. Поэтому, когда в столовой появилось новое лицо, они тут же постарались разузнать о нем все. Как всегда больше всех постаралась Ленка Доскина.

–Зовут Славкой Кукиным,—рассказывала она, усевшись рядом со всеми над ведрами с картошкой.—Зек, отсидел восемь лет. Первый раз за хулиганство, а второй за драку с поножовщиной. Поселился в общаге, у Петровича в бригаде слесарит. Двадцать девять лет, не женат.

Поварихи ловко спускали кожуру с картошки, торопились быстрее закончить и по домам, потому в подробные расспросы не ударялись. Завтра будет время все обсудить. И только Тае очень хотелось выведать всю подноготную нового слесаря. Вчера она впервые увидела Кукина, а сегодня он заговорил с нею. Девушка подумала, что не произвела на него впечатления, потому что от первого же его слова замерла колодой и только хлопала коровьими ресницами да тупо кивала на каждое его слово. Она и разглядеть его толком не смогла. Помнит только, что на руке, которой он тарелку брал, на верхних фалангах синело: «Слава», а когда взглянула на него, то в глаза бросились железные зубы с левой стороны сверху. С правой-то стороны зубы как на подбор ровные да белые, а слева—железная броня.

Сидя сейчас в подсобке, Тайка не могла вспомнить, о чем он её спросил, и поэтому ругала себя последними словами. Училась бы у Ленки, которая за словом в карман не полезет, любому мужику голову задурит, несмотря на то, что сама из себя не видная. Зато на язык бойкая. А она, Тайка, не имеет опыта запросто общаться с мужчинами.

Нож с хрустом вошел в картошку, вильнул в сторону и чиркнул по пальцу. Девушка про себя ругнулась, в сердцах окунула порезанный палец в ведро с картошкой и исподлобья глянула в сторону Ленки Доскиной. Если сейчас не заинтересовать нового слесаря, так на своей жизни может поставить крест, потому что эта проныра, как пить дать, окрутит новенького. Не зря же она сегодня причипурилась, словно на свидание: платочек на шею повязала, халат укоротила дальше некуда, а уж лицо намазала! Уведет, уведет Славку!

Наконец картошка почищена, поварихи засобирались по домам.

–Тай, ты идешь?—позвала Ольга.

–Не жди,—отрывисто бросила её Тайка и пошла к своему столу, где на специальной подставке стояли у неё разделочные ножи. Она собрала их, обернула толстой коричневой бумагой и сунула в сумку поверх кастрюльки с котлетами и вермишелью. Ножи Таисия доверяла точить только отцу, который был мастером в этом деле. Все соседи несли к ним ножи, ножницы, топоры и пилы.

Тайка шла домой, а в глазах стоял Славка Кукин. Он, конечно, сильно отличался от других деповских парней и мужиков как внешностью, так и повадками. Был он смуглым от природы, чернявым, худым и жилистым. Лицо у Славки было узкое, нос с горбинкой, большой рот с узкими, но ярко-красными губами. Двигался он по-особому, словно преодолевая встающие перед ним преграды: плечи ходуном ходили и ноги выписывали сложный рисунок по земле. Говорил Славка вкрадчиво, большими предложениями, вставляя в свою речь непонятные книжные слова. Когда он хотел кому бы то ни было понравиться, то состряпывал на лице такое выражение, что легко обманывал любого. Годы заключения многому его научили, в том числе тому, как определять, кто есть кто. Поэтому Славка в два счета разгадал невостребованную мужской половиной депо Таисию, увидел в её глазах женский голод и тайную мечту о том единственном, который оценит девушку и поведет её в загс.

Для Славки же Таисия была находкой, подарком судьбы. Он был не из тех, кто ищет любви, ухаживает, дарит подарки, а предпочитал другой расклад: позволить женщине любить себя, ублажать его и дарить ему маленькие и большие жизненные радости. У Кукина был опыт пристраиваться к тоскующим по мужской ласке женщинам, и менять свои запросы он не собирался.

Поэтому напрасно Тайка, понурив голову, брела к дому родителей. Её судьба была предрешена, оставалось только подчиниться. Что и сделала она в ближайшие дни, когда Славка на глазах у всех отозвал её в сторонку и начал убеждать девушку в своей любви «с первого взгляда». Его слова, масленый взгляд и чуть ощутимое поглаживание пальцами пухлого локотка Таисии сделали свое дело. За раздачу девушка вернулась уже невестой Славки Кукина.

Ленка с досады плюнула в картофельное пюре, а потом и вовсе скрылась в подсобке, чтобы хлебнуть из заначенной бутылки, оставшейся после последней вечеринки.

В доме же Пановых стоял переполох. Роман Петрович был категорически против ухажера своей дочери, чутьем распознав в слесаришке бездельника и нахала. Татьяна Васильевна помалкивала, надеясь на благоразумие дочери, а сама ночами перебирала спрятанное в старом сундуке приданное. Но Тайку отговорить от необдуманного шага никто не смог, и через полтора месяца в маленькой квартирке, где стараниями Романа Петровича был наведен полный порядок, игралась свадьба.

После зоны и грязного общежития квартира Тайки показалась Славке раем. Две комнатки и кухонька были вылизаны до стерильности, дровяная печь всегда была раскалена докрасна, в холодильнике не переводились мясные блюда, а в графинчике в серванте—водочка.

Свадьбу сыграли в субботу, в воскресенье гости скромно похмелились, а в понедельник все вышли на работу. За исключением Славки, который устроил для себя медовый месяц. Тайка была не против, тем более что новоиспеченный муж встречал её в разобранной постели, на которой валялся весь день, делая лишь перерывы на завтрак, обед и ужин. Он картинно протягивал к молодой жене руки, звал её «пончиком» и «карамелькой», при этом в его горле что-то булькало и скрипело, и Тайка воспринимала эти звуки за голубиное воркование.

Наконец-то и на её долю досталось то, что делает женщину, как она думала, счастливой. В постели Славка был бесстыдным, изобретательным и совершенно равнодушным к потребностям жены. Главное, чтобы свою похоть удовлетворить. А что чувствует при этом молодая, его не заботило. Когда через две недели после свадьбы Тайка заикнулась о ласках да любовных играх, Кукин рассвирепел, вскинулся, как бешенный, и пошел осыпать Тайку грязными ругательствами за то, что она до него уже «набралась опыта».

–Ну и кто же тебя ласкал, кто с тобой в любовные игры играл?—сипел в лицо мужчина, схватив её за волосы.—Я этому уроду ноги повыдергиваю! Говори, с кем ты…?

Тайка испуганно таращила глаза, от боли и страха её мутило, и она не могла взять в толк, что так рассердило мужа, откуда у него такие подозрения.

Первый скандал был недолгим, но Тайка и думать забыла о том, чтобы упрекать Славку за неласковость с нею. С того памятного дня Кукин стал грубым, придирчивым и всем недовольным. Он безжалостно мял грудь Тайки, бесцеремонно валил её на постель в любой момент, как ему вздумается, ударами колена раздвигая ей ноги. Она сносила все безропотно, хотя иногда задумывалась, для чего ей сдалось это замужество.

Славка не работал, жил за её счет, а когда однажды она попыталась указать ему на недопустимость подобного положения вещей, зверски избил её и пообещал изуродовать, если она станет «доставать его своей душевной простотой».

Задумалась Тайка о разводе, да не тут-то было. Кукин в красках расписал, что с ней будет, если она подаст заявление.

–Ты меня знаешь,—цедил он сквозь зубы, развалясь на стуле за накрытым к ужину столом.—Я два срока отмотал, еще один—не проблема. Я тебя, суку, вначале по дружкам своим пущу, а потом в землю зарою, чтобы ты своим хайлом не котлеты жрала, а могильную землю. Ясно я выразился?—и расхохотался мерзко, а потом взял тарелку с гречневой кашей, политой гуляшом и кинул в лицо жены.

Но это были только цветики. Дальше больше, и житья не стало Таисии. Вся грязь, накопившаяся в Славке за годы заключения и прежней, по-видимому, неблагополучной жизни, хлынула на Тайку и затопила её целиком. Она стала поломойкой и снабженцем для своего мужа, который начал откровенно пить, приводя таких же дружков, которые оставляли после себя разбитую посуду и загаженный пол.

Дом, в котором жили Кукины, удобства имел на улице, но выпивохи не утруждали себя походами к сараю, а справляли нужду то в ведро для мытья пола, а то и вовсе в таз с замоченным бельем. Прежде ухоженная квартирка превратилась в логово пьяницы и дебошира.

Уставшая за смену в столовой, Тайка отмывала квартиру, выслушивая при этом, какая она «дрянь-баба», которая не может «обслужить» мужика. Распалившись своими же попреками, Славка кидался на жену, выкручивал ей руки, щипал и заставлял делать вещи, которым, как справедливо подозревала Таисия, обучился в тюрьме. Ей было тошно, мерзко, но она подчинялась, иначе муж, свирепее, лупил её почем зря то кулаками, а то и вовсе хватал табурет. О спину несчастной Тайки в щепки разлетелись три из четырех кухонных табурета, а Кукин уже вожделенно поглядывал на ножи.

–Ты сколько будешь терпеть эти издевательства?—возмущались женщины на работе.—Погляди на себя, в кого ты превратилась.

–Почему в милицию не заявишь?—упрекала её Ольга Каблукова.—Я только раз участковому пожаловалась, так мой и притих тут же. Им, если волю дать…

Склонившись над столом, Тая глотала слезы и представляла то, что предрек ей Кукин в случае обращения «в органы». Ей недоставало характера, чтобы противостоять страху перед мужем, ей было стыдно перед людьми и горько оттого, что не послушалась отца, который предостерегал её от поспешного замужества.

–Дочка, поверь, из тюрьмы нормальными не выходят,—убеждал он Таисию.—Погоди, узнаешь, почем фунт лиха. Лучше в девках остаться, чем за такого замуж идти. Ну, ты хоть поживи с ним для начала, не оформляйся.

Но слова отца пропали втуне. Тайка влюбилась, и ухаживания неизвестно откуда взявшегося Славки Кукина, были ей слаще меда. Не знала она тогда, что где мед, там и деготь. Другому ложки хватит, чтобы от бочки меда отказаться, а в её бочке дегтя только ложка меда и была.

Весть о беременности жены Кукин воспринял оригинально. Он вначале внимательно поглядел на её живот, потом потрогал ширинку брюк и заявил:

–Если щенок не в меня пойдет, придушу.

Действительно, родится мальчик. Юрик. Был он таким же смуглым, как Славка, чернявый и вертлявый, не давал спать ночами, а когда мать совала ему грудь, больно прихватывал деснами сосок, выжимая из Таисии слезы. Кукин сыном был доволен, воспитывал его на свой манер, словно растил не мальчика, а цепного кобелька. Отец обожал доводить сынка до слез тумаками, щелчками или зверскими гримасами. Когда мальчонка огрызался, Кукин хватал его за шиворот и выбрасывал в холодный тамбур и наслаждался истошным воем обиженного ребенка.

Соседи удивлялись, что, терпя издевательства, сынок все же больше был привязан к отцу, чем к доброй матери. Мать он изводил капризами, истериками и просто хулиганскими выходками, когда опрокидывал со стола ненавистную ему манную кашу.

Славка все так же не работал, а когда пришло время Таисии выходить из декретного отпуска, наотрез отказался приглядывать за ребенком. Пришлось ей устраивать малыша в ведомственный садик, но там он продержался недолго и сильно заболел. Нянькой стала бабушка, которая внука не любила, а зятя и вовсе ненавидела. Те отвечали ей той же монетой: внучок не давал ни минуты покоя, а зять при встречах поносил разными словами, мечтая «сплясать на их могилке».

Года в три Юрик стал оставаться с отцом дома. Он не докучал сильно отцу, возясь тихонько в своем углу с игрушками или колупая штукатуреные стены. Любимым занятием мальчика было издеваться над приблудным котенком. Котенок чувствовал себя спокойно, только когда дома была Таисия, а без неё его подстерегала опасность или быть размазанным по стене пинком вечно угрюмого и мучимого похмельем хозяина дома, или замученным цепкими ручонками мальца, который неоднократно пробовал сжать тонкую шейку котенка сильными не по годам пальцами или отделить хвост от туловища. Котенку, если он не успевал выскочить в дверь следом за хозяйкой, приходилось весь день прятаться в темном углу за шкафом. Но Юрик был хитрым, выманивал котенка ласковым «кис-кис» или кусочком колбаски, а потом терзал и мучил его, слушая душераздирающее мяуканье бедного животного.

–Ты чего его мучаешь?—заплетающимся языкам спрашивал отец.—Оторви ему башку да в ведро кинь.

Поощряемый отцом, мальчонка пытался сделать задуманное, но каждый раз котенку чудом удавалось избежать смерти.

Однажды Таисия застала сына за подобным занятием, молча отобрала котенка, дала сыну подзатыльник и отправилась к соседке, попросив ту пристроить животное в добрые руки.

–Эх, Таисия, Таисия!—запричитала соседка.—Что за жизнь у тебя такая? Не жилось тебе в покое, замуж вышла. Вспомни,—заглянула ей в глаза,—какая пышечка ты была, царица просто. А сейчас на кого похожа?

Тайке давно говорили, что она изменилась внешне, но она не придавала этому значения. Но на этот раз соседка подвела её к зеркалу. Застиранное темно-сиреневое шерстяное платье с белым воротником, прежде внатяг сидевшее на Таисии, сейчас болталось на ней как вещь с чужого плеча. Исчез двойной подбородок, опали груди.

–У тебя, помнится, пятьдесят восьмой размер был, а сейчас,—почесала переносицу женщина, осматривая Тайку,—самое большое пятидесятый, да и то вряд ли. Если так дальше пойдет, так скоро от тебя кости да кожа останутся. Подумай, девонька, хорошенько. На черта он тебе сдался, пьяница и бездельник. Гони ты его в шею!

Но Тайка не гнала, боялась. А потом и вовсе отупела от беспросветности своей жизни, ничего не стала чувствовать, перестала думать, противиться. Она по инерции ходила на работу, приводила квартиру в порядок после очередного сборища дружков мужа, стирала, утюжила, пришивала пуговицы, делала какие-то покупки. Юрик по-прежнему оставался дома с отцом, а тот и не возмущался больше. Часто, приходя со смены домой, Таисия заставала мужа и сына крепко спящими. Она тогда поворачивалась и потихоньку закрывала дверь, уходя к родителям.

Супруги Пановы за время замужества единственной дочери сильно постарели, постоянно болели, места себе не находили от беспокойства. Дочь, как могла, успокаивала родителей, старательно скрывала синяки на теле, приносила им что-нибудь вкусненькое и развлекала рассказами, услышанными от других поварих. Родители очень жалели Тайку, кляли себя, что не отговорили от замужества, винили себя во всех несчастьях.

Нормой стало для Пановых поздно ложиться спать, всякий вечер ожидая, что Таисия прибежит к ним, спасаясь от крепких кулаков мужа. Однажды зимой в одной сорочке приползла, избитая, истерзанная. На утро Роман Петрович пошел поговорить с зятем, но только драка у них вышла. Хорошо, что под руку отцу топор попался, что лежал под лавкой возле печки, не то бывший зек покалечил бы пожилого человека. Панов хотел в милицию заявить, да дочь отговорила. Отец, крепя сердце, согласился, но предупредил, что если Славка на порог к ним явится, убьет. А там пусть в тюрьму сажают, зато будет знать, что одним злодеем на свете меньше стало.

Время шло, жизнь Таисии, если и менялась, только в худшую сторону. Кукин пил и безобразничал, таскал вещи из дома, крал у жены деньги из кошелька. Они уже давно не спали вместе, потому что Славка в одночасье потерял мужскую силу. Но виновной в этом, по его мнению, была все та же Тайка.

–Что ты за уродка такая, что у мужика на тебя не стоит?—донимал он её злыми упреками.—Я до тебя кем был, помнишь? Жеребцом! Это ты, квашня, меня испортила…

–Так уйди, чего прилип,—отвечала Таисия.—Баб полно, любую выбирай.

–Вон ты как заговорила, сука!—ярился Кукин.—Меня высосала, а теперь выкинуть хочешь, как вещь ненужную?! Другой на примете? Ах, ты, коровища!

Славка налетал на жену, изо всей силы бил её кулаком в лицо, под дых, по печени. Тайка выставляла вперед руки, защищая голову, толкала его в грудь и, не дожидаясь пока он поднимется, убегала в другую комнату, закрывалась на железную задвижку. Дверь была крепкая, как ни пытался Славка её выломать, ничего не выходило. Не совладав с дверью, Кукин крушил все, что попадалось под руку, безобразно матерился и выкрикивал угрозы в адрес жены.