Анастасия дернулась, как от пощечины. Боже, этого гнусного человека она любила! Почему раньше она не видела его лживых, алчных глаз, влажного кроваво-красного рта вампира? Правду люди говорят: любовь зла, полюбишь…и такое чудовище!

Ладно, пусть насладится своей победой. Деньги ничто по сравнению с её доброй репутацией. Она отдаст ему столько, сколько он потребует, и забудет о нем навсегда. Навсегда! Навсегда!

Заключительная часть бала прошла для Анастасии как в тумане. Заметив её отчужденное лицо, рассыпались кавалеры. Муж всё с большим удивлением глядел на нее, поминутно вопрошая, не заболела ли она. Наконец она ответила, что у нее действительно разболелась голова, и они покинули блестящее собрание. Она не заметила, как проехали путь от города до Лыкова, не помнила, как её раздели и уложили.

Афанасий испугался, когда у нее началась лихорадка, не отходил от постели жены. В бреду Анастасия кого-то молила оставить её в покое, требовала укрыть в потайном месте сына Павлика, бежала по бесконечной лестнице вслед за сестрой Александрой. Афанасий мало что понял из бессвязных выкриков жены, но заподозрил, что лихорадка связана с сильным впечатлением из прошлой её жизни, еще до замужества.

Четыре дня Анастасия пробыла в бессознательном состоянии. Доктор поставил диагноз – нервное потрясение. Афанасий долго перебирал в памяти лица на балу. Именно на балу, решил он, Анастасия встретилась с кем-то, кто вызвал у нее душевную болезнь. Кто же это был? Что между ними произошло?

Выздоравливала Анастасия медленно и трудно. На каждый шум за окном резко вскидывалась, тревожно спрашивала, кто прибыл. Но постепенно нервы её пришли в норму, и жизнь потекла как прежде. Без изменений.

Единственно, что произошло через две недели после бала, это принятие на работу в качестве горничной некой Глафиры Трохиной, тихой, старательной молодой женщины, которая взяла на себя все заботы об Анастасии Куприяновне.

Никто и подумать не мог, что через Глафиру идут бесконечные просьбы-приказы обо всё увеличивающихся суммах, которые Анастасия выплачивала в обмен на молчание своего бывшего любовника Трохина.

…Ближе к полудню в комнату проскользнула Катя. Вопросительно глянула няньку.

– Спит, – ответила нянька. – Больному человеку сон – первое лекарство.

– Она баню просила.

– Баню? – недоверчиво протянула старая. – Не замечала я, чтобы Анна была охотницей до бани.

– Так ведь спина болит, – заступилась Катя. – Да и доктор говорил, что баня при болях в спине полезна. Вот мой батюшка рассказывал, как на Пасху…

– Зачем мне знать, что твой батюшка на Пасху натворил? Болтушка ты. Подожди, спрошу, когда проснется.

Тяжело скрипнуло кресло под грузным телом няньки. Полог колыхнулся в одну сторону. «Анна» лежала, уставившись в потолок, в лице забота. Она слышала, как пришла Катя, и что говорилось про баню.

«Анна» взглянула на няньку и стоящую за ее спиной горничную. Она сомневалась, дойдет ли до бани, не станет ли ей хуже?

– Баня готова? Это хорошо. Помогите подняться.

Катя протянула руки, «Анна» ухватилась за тонкие запястья, нянька ловко придерживала за спину. Спину, как огнем, жгло, сводило все мышцы, перехватывало дыхание. В какой-то момент «Анна» хотела отказаться от задуманного, но пересилила свою слабость. Потихоньку дело двигалось. Вот уже она на ногах, на нее накинули теплый халат, поверх закрепили теплый платок. Попробовали на ноги надеть домашние туфли, но отекшие ноги не влезли. Нянька кинулась к комоду и из нижнего ящика вытащила пару вязаных шерстяных носков с красными стрелками. Катя натянула носки на ноги «Анне», и они втроем медленно двинулись к двери.

«Анне» было любопытно, что она увидит за дверью: что за дом, в котором ей теперь предстояло жить, каков интерьер. Не забыть, подумалось ей, про опасную лестницу, с которой «она» упала.

Но особо разглядывать ей не пришлось: от боли слезы застлали глаза, и она сквозь дрожащую влагу смогла немногое разглядеть по пути. Ковры, портреты на стенах, люстры, мягкие диванчики вдоль стен. Все как в кино про пушкинскую эпоху.

Подошли к злополучной лестнице. Нянька с горничной переглянулись за спиной «Анны», потом с состраданием посмотрели на нее.

– Я с этой лестницы упала? – спросила «Анна».

– Да, да. А там, внизу, тебя Влас и нашел.

– Круто, – многозначительно произнесла больная.

– Крутая лестница, – подхватила нянька. – Мне как нож острый подниматься по ней. А уж после того, как ты…, то вовсе бы не видеть ее.

– А это что за дверь? – поинтересовалась «Анна», кивая на дверь как раз напротив первой ступеньки.

– Это покои вашей матушки, барышня, – начала Катя, но не успела закончить, как дверь отворилась, и на пороге появилась женщина средних лет, скромно одетая, но держащаяся с большим достоинством.

– Добрый день, Анна Афанасьевна. С выздоровлением вас, – женщина низко поклонилась. – Мне Анастасия Куприяновна уже рассказала, что с вами все в порядке. Господь услышал наши молитвы, сберег вас о смерти. Радость-то какая!

– Это Глафира, горничная вашей маменьки, – шепнула незаметно Катя, в то время как женщина трижды перекрестилась, непроизвольно глядя на лестницу.

«Анна» мысленно измерила расстояние от двери комнаты, откуда вышла Глафира, до верхней ступеньки лестницы.

Идеальное место для убийства. Толкнул и спрятался за дверь. Секундное дело. А шансов остаться в живых после падения с такой высоты никаких. Странно, что девица себе шею не сломала, а только спину ушибла. Повезло-о-о.

Кивнув приветственно горничной «матери», «Анна» ступила на лестницу. При этом она почувствовала такую боль, что пожалела, что затеяла этот поход в баню. Слезы ручьем полились, и она хотела уже остановиться. Но внизу хлопнула дверь, послышались уверенные шаги и стук плетки о голенище сапога. Это был Павел.

– Павел, – непроизвольно позвала «Анна». Павел удивленно поднял голову, увидел сестру, заметил ее скривившееся от боли, залитое слезами лицо и вмиг взлетел наверх.

– Далеко ли собрались, красавицы? – подмигнул он Кате.

Щеки горничной порозовели, глазки так и заиграли.

– Барышня в баню хотят, – игриво дернула плечиком Катя, не обращая внимания на укоризненное покачивание головой няньки. – Да вот не получается никак: от каждого шага у сердешной дух захватывает. Не знаем, чем помочь.

– А я знаю! – Павел подхватил «Анну» на руки и, прижав к себе ее легкое тело, пошагал вниз.

«Анне» было больно, очень больно, но сказать об этом Павлу она не могла. По крайней мере, так она скорее преодолеет весь путь по этой чертовой лестнице, не будет риска еще раз упасть от неловкого шага.

Через несколько секунд они уже стояли внизу. «Анна» с любопытством оглядывала огромный холл со стеклянными дверями, широкий коридор, уходящий вправо и влево, кадки с декоративными растениями, скульптуры в нишах и старика, восседающего на высоком стуле у двери, выходящей на широкое крыльцо.

Увидев барышню, старик резво вскочил со стула и замер в почтительном поклоне. «Анне» открылась розовая лысина с редкими кустиками волос за ушами.

– Привел Господь видеть вас в добром здравии, уважаемая Анна Афанасьевна, – распрямился старик в ливрее. – Эк, напугали вы старика, я чуть было разума не лишился, когда вас вот здесь на полу нашел, – старик захлюпал носом.

«Анна» внимательно поглядела на старика.

– Тебя ведь Власом зовут?

– Как же, барышня, точно так, Власом, – старик удивленно заморгал.

– И кем ты служишь, Влас?

Влас в недоумении поглядел на Катю и няньку.

– Привратник я. Мое дело дверь открыть, закрыть, господам доложить да за порядком здесь, внизу, смотреть. Все скажут, что я службу исправно несу, ваш батюшка доволен мной… – Влас совсем сник под странным взглядом молодой хозяйки.

– А не видел ли ты, Влас, – продолжала допытываться «Анна», – как я упала?

– Как лежали внизу, видел и побёг тут же сообщить. А как вы упали, барышня, нет, не буду греха на душу брать, не видел. Только вы не подумайте, что я уходил по своим делам, пост свой бросил. Не было такого.

– А может, заснул невзначай? – понимающе спросила уже уставшая стоять девушка. Пот покрыл ее виски и верхнюю губу. Ноги заметно подрагивали, и она все чувствительнее обвисала на руках Кати и няньки.

Старик испуганно вскинулся.

– Как можно-с…Да я.. верой и правдой, – старик стал тереть глаза.

– Да не винят тебя ни в чем, – прикрикнула на него нянька. – Ну, заснул, беда небольшая. Не видел, так не видел.

Влас опустил покаянно голову.

– Правда ваша, барышня, может, и задремал. Но вот что скажу: помню я голоса наверху. О чем говорили, не разобрал, но говорили тихо и спокойно. Не ругались, не ссорились. Потом шум какой-то. Я подумал на крыльце: встал, дверь открыл – никого. Потом дверь затворил, повернулся…а тут вы и лежите.. Уж потом я сообразил, что шум этот оттого, как вы падали.

Старик еще ниже голову опустил.

– Говоришь, не ругались наверху? – вступил в разговор Павел.

– Нет, барин. Точно помню, что разговор тихий был. Да и не прислушивался я сильно. Не моего ума дело чужие разговоры.

– Спасибо, Влас.

– За что, барышня? Я все как есть на духу… Уж не прогневайтесь на старика за его слабости.

– Что ты! Я не сержусь.

Влас снова поклонился, бормоча слова благодарности, а женщины двинулись по левому коридору вглубь дома.

– Спасибо тебе, Павел, – обернулась «Анна», – дальше я сама смогу.

Павел от души улыбнулся и, насвистывая, стал подниматься по лестнице верх.

– Я к маман, – сообщил он. – Она за мной посылала, а я задержался.

Значит, когда я у лестницы стояла да с Глафирой разговаривала, Анастасия Куприяновна у себя была. Ишь ты, и не вышла даже, не поинтересовалась, куда я направилась, не посочувствовала. Запомним!

В сопровождении своих сиделок «Анна» брела в баню, преодолевая боль в спине и начавшееся головокружение. Она ругала себя за то, что рано поднялась, за свое безумное желание попариться, вымыться. Силы были на исходе. Не дойдет.

Но она дошла, а когда входила в теплое нутро парилки, пахнущее липовым цветом, березовым веником и хлебом, уже не жалела, что потратила столько сил. Она опустилась на широкую скамью, позволила Кате раздеть себя.

Часа через полтора «Анна» без сил лежала в своей комнате, укутанная в мягкое покрывало. Она блаженствовала. Тело после бани было не только чистым и благоухающим, но и невесомым. Спина, конечно, болела, но не было изматывающей душу стянутости мышц, не было похожих на укусы пчел уколов вдоль позвоночника. «Анна» с улыбкой вспоминала, как две румяные крепкие девки в широких рубахах и закрученными на затылках волосами под руководством Кати охаживали ее в парной вениками. Только там она осознала преимущество быть госпожой. Она и пальцем не пошевелила, а девки, видимо, следуя заведенному ритуалу, не только напарили и помыли ее, но и размяли каждую косточку, каждую жилку. И все это с приговорами, с загадочными прибаутками.

Пар был легкий, душистый, вода в меру горячей, веник почти не дотрагивался до ее тела, останавливался в миллиметре от кожи, обжигая и массируя. В бане не было привычных «Анне» шампуней, мыла и прочих прибамбасов двадцать первого века, но волосы после бани стали шелковистыми, блестящими, кожа бархатистой.

«Анна» чувствовала, что и в душе стало чище и спокойнее: смылись горечь потерь, страх перед будущим, сомнения. Наружная чистота странным образом дисциплинировали мысли, делали сознание четким, логичным.

Ей в некоторые минуты казалось, что она присоединилась к неизвестному космическому источнику и черпает там чистую энергию, духовные силы, психическое равновесие. Теперь она готова была сразиться с неведомым врагом, начать новую жизнь. Она знала, что эта жизнь будет непростой, ей многое придется сделать, чтобы не потеряться, не сгинуть в неизвестности, не сокрушаться о случившемся.

Пришла Катя и принесла морс.

– Барышня, выпейте, это клюква на меду. Мой батюшка сам готовит, говорит, лечебный напиток.

«Анна» с жадностью приникла к бокалу.

– Катя, есть хочется.

Горничная взмахнула руками. Кинулась к двери, крикнула кого-то.

– Сейчас, барышня. Повар уже извещен, что вы поднялись. Приготовил специально для вас ваше любимое.

– ???

– Забыли вы, конечно… – Катя стала перечислять, какие блюда предпочитала Анна, вставляя незнакомые, по-видимому, французские слова.

«Анне» названия ничего не говорили, но бульона она бы с удовольствием съела. А еще помидоров соленых и чаю крепкого, черного. Ну, можно чуть сливок добавить.

Интересно, в доме чай пьют? А кофе? Как утром без кофе? Ладно, не в жратве счастье. Привыкну к тому, что подают, а там закажем. Девица я богатая, могу собственного повара иметь.

В другое время она бы с удовольствием помечтала о том, какие преимущества дают большие деньги. Мысленно перепланировывала бы квартиру, купила антикварную мебель, эксклюзивные ковры. А еще финскую сантехнику, кожаные диваны, кресла…Да мало ли что можно сделать, будь у нее много денег? Например, поехать всей семьей к морю…

Со своей семьей…В своем нынешнем положении её мысли постоянно возвращались к тому, кого так внезапно оставила, и, видать, навсегда. От этого все внутри у нее переворачивалось, сжималось в тугой комок, ударяло в голову, и ей стоило больших трудов не выть и не биться в бессилии головой. Аппетит мигом пропадал.

Пока Катя болтала, принесли поднос с тарелками. «Анна» с помощью горничной удобнее устроилась среди подушек и с жадностью набросилась на обед.

Выходит, я целую неделю ничего не ела. Вынужденная диета, хотя тело теперь у меня и без того тощее, по сравнению с тем, что было раньше. Значит, не придется мучить себя разгрузочными днями, диетами, калориями. У-у-у, как вкусно. Пирожки во рту тают, оказывается, они с рыбой. Я такой раньше и не пробовала. Так, а это что? На пирожное похоже, но приторно. Вместо земляники, лучше бы апельсин. Вот теперь бы чаю или кофе.

– Катя, скажи, в доме кофе есть?

Горничная повернулась. На лице крайняя степень удивления.

– Кофе только ваш батюшка пьет да Иохим. Неужто захотите такую горечь… Я бы в жизни не взяла в рот.

– Иди, принеси кофе, большую чашку.

– Пойду скажу Иохиму, пусть приготовит, как для самого Афанасия Петровича, – горничная направилась к двери. – Я сейчас.

У двери она остановилась, смущенно посмотрела на «Анну».

– Чтобы вас никто не беспокоил, барышня, я вас на ключ закрою.

– С ума сошла?!

Катя дернула плечиком, округлила глаза и подняла вверх палец, словно предупреждая о чем, и вышла. Только юбка закрутилась винтом, а в замке дважды повернулся ключ.

Боится меня одну оставить, без присмотра. Верно, тот случай с подушкой вспоминает. Интересно, было это на самом деле или Кате привиделось? Вначале лестница, потом подушка, в третий раз может не повезти.

«Анна» лежала на прохладных простынях, почти не ощущая боли. Её глаза бродили по комнате, останавливались на уже знакомых предметах. Лучи заходящего солнца играли на богатых окладах икон, отражались зайчиками на противоположной стене, словно на гладкой поверхности моря. Она вспомнила похожий вечер позднего лета, когда…

Нет, нет! Никаких воспоминаний. Не рвать себе душу. Пусть заживет рана в сердце, тогда можно будет предаваться воспоминаниям. Еще не время.

За дверью послышались шаги и приглушенные голоса. Ключ повернулся в замке. На пороге стояла Катя, а за ее плечом маячил неопрятно одетый, давно не стриженный, но тщательно выбритый мужчина. Близко посаженные глаза, вытянутый череп и квадратный подбородок выдавали немца или прибалта. Шагнув в комнату, посетитель галантно отвесил поклон, поздоровался и застыл с важным видом в трех шагах от постели «Анны».

– Это Иохим, барышня, – пояснила Катя.

– Я пришел удостовериться, высокочтимая госпожа, что вы действительно пожелали кофе, который в России мало популярный, особенно в провинции, – Иохим говорил с заметным акцентом. – Мы, немцы, уважаем сей напиток, потому что он бодрит и придает мыслям ясность.

Иохим подошел ближе и протянул «Анне» жестяную коробку с разрисованной крышкой. Крышка закрывалась на мизерный крючочек, а на крышке был изображен эпизод разгрузки неграми старинного парусника. Видны были даже мелкие детали, такие, например, как ожерелья на шеях черных рабов, подзорная труба в руках капитана, полосатая бандана на голове боцмана.

Немец открыл жестянку, чтобы «Анна» в полной мере могла насладиться ароматом заморского напитка. Она ощутила легкий запах обжаренных зерен и еще какой-то посторонний запашок. В молотый кофе, явно, было что-то добавлено.

– С чем у вас кофе, уважаемый? – стараясь сохранить серьезный вид, произнесла женщина. – Я чувствую постороннюю добавку, но … что это могло быть?

Иохим поднял брови чуть ни ко лбу.

– Высокочтимая госпожа имеет тонкое обоняние, если смогла заметить аромат корня цикория, который я добавляю, потому что знаю его целебные свойства. Этот корень…

– Не надо, Иохим. Про цикорий я знаю, – начала «Анна», но, встретившись с удивленным взглядом Кати, прикусила язык. – Не помню, кто мне рассказывал или я читала, – стала она путаться.

Иохим деликатно не заметил смущения барышни и продолжал расхваливать кофе.

– Я немедленно иду заварить вам чашку кофе и самолично вручить вам!

– Если вас не затруднит, добавьте в чашку немного сливок.

– О-о-о, вы знаете толк. Иду и скоро вернусь.

Сделав поворот через левое плечо, Иохим чуть не строевым шагом вышел из комнаты, «Анна» же решилась поглядеть на горничную.

– Сама удивляюсь, что на меня нашло. Вот ничего не помню, а про цикорий вспомнила.

– Барышня, голубушка, может, память к вам возвращается. Хотя как знать, вы раньше кофе не пили, любили лимонад да морс. Еще черешневый компот часто просили.

– Я, Катя, сама не ведаю, что со мной, – пришлось оправдываться «Анне». – Какие мысли еще в голову придут.

Катю давно мучил один вопрос, и она решила, что пришел момент, когда она может его задать.

– Спросить я хочу, да все не решаюсь. Уж не прогневайтесь… – Катя замялась, на щеках пятнами румянец заполыхал.

– Говори.

– Вы, барышня, раньше, до того, как упали, на дню раз пять подойдете к иконам. Молились усердно. Вас даже маменька богомолкой звала в насмешку. А тут ни разу и не взглянули на образа…

Вот глазастая, все-то она примечает. Боже, что дальше будет? Я не вписываюсь в эту жизнь. Сейчас Катя, потом остальные начнут замечать несуразность моего поведения, моей речи. Как оправдываться будем?

Только сейчас в полной мере женщина осознала, на какой опасный путь встала, присвоив имя, судьбу и состояние другой. Пока она в постели, ее странности не так заметны. Но придется встать, общаться с семейством, с другими людьми. У настоящей Анны, наверное, и подруги были, и поклонники. Все привыкли к одной Анне, а у них появилась другая. Не может она измениться враз. Придется контролировать каждое свое слово, каждый жест. Сможет ли она? Потеря памяти, конечно, подходящая причина измениться, но не все можно списать на это. Надо изо всех сил стараться вжиться в реальность, стать современницей.

– Правда, Катя, не стою я перед образами, а как мне встать? – лихорадочно начала оправдываться «Анна». – Встать самостоятельно я не могу, ты меня и на горшок сажаешь. Шагу без посторонней помощи ступить не могу, а ты…Да разве я не молюсь? Кому как не ему и пожаловаться мне. А ну как калекой на всю жизнь останусь! Подожди, еще горб вырастет.

Катя виновато прильнула к руке «Анны».