Наши святые

Если мы новый христианский народ (и народ, который хочет быть самостоятельным, не зависимым от Византии) – значит, у нас должны быть не только свои храмы и монастыри, но и свои святые. Но для того, чтобы канонизировать святого, должно быть составлено его житие. А значит, появляются первые жития: Житие Бориса и Глеба – князей, убитых по наущению их брата, Святополка, Житие Феодосия Печерского, одного из основателей Киево-Печерской лавры. Св. страстотерпцы Борис и Глеб – первые канонизированные и признанные Византией русские святые; преподобный Феодосий Печерский был канонизирован следующим, даже раньше, чем его учитель, преподобный Антоний Печерский.

Житие – особый жанр церковной литературы, в котором рассказывается история жизни праведника, подвижника, мученика, святого. Это жизнеописание всегда составлялось после смерти человека и содержало сведения о его подвигах веры, чудесах, знамениях.

Постепенно житий становилось все больше, и их стали объединять в своды, которые назывались Четьи-Минеи (то есть «ежемесячное чтение»: жития расположены там по дням, когда церковь отмечает память святых, а дни идут в календарном порядке).

В древнерусской литературе авторов житий обычно интересуют не индивидуальные качества их героев, а воплощенная в них святость. Первые русские жития еще сохраняют индивидуальность героев: мы видим кротость и эмоциональность князя Бориса, суровость и строгость преподобного Авраамия Смоленского… Но постепенно общие качества берут верх над индивидуальностью – и уж если святой свят, то он, по словам Дмитрия Сергеевича Лихачева, «свят до полной абстрактности» – он не земной человек со своим характером, а воплощенная святость. Воин – само мужество, древнерусская литература обязательно заметит, что воин даже ран не чувствует в пылу сражения. Князь, если уж он благоверный, правит мудро, защищает вдов и сирот, поступает по совести, строит храмы, не обижает бедных, а в трудной ситуации полагается на Господню волю. Если его канонизируют и прославляют – то за это, а не за внешнеполитические успехи, например.

Это еще одно важное качество древнерусской литературы: в ней еще нет индивидуального начала. Она еще не открыла характера, личности. Герой изображается так, как предписывается литературным этикетом: существуют специальные правила и даже специальные языковые формулы для изображения святого, князя, княгини, врагов. Герои получаются условными, воплощающими или добродетель, или порок. И это нормально для детства литературы – а Средневековье для большинства европейских литератур – это именно детство.

В книжках для маленьких детей добро есть добро, а зло есть зло, они однозначны и понятны. Так и в средневековой литературе: человек сам выбирает, по добру или по злу поступать, поэтому праведник добр, а грешник зол, но еще может раскаяться. Позднее грешникам даже приписывали дополнительные грехи (например, позднейшие вставки в «Повесть временных лет» подчеркивали, что князь Владимир, креститель Руси, был исключительно женолюбив – совершенно как библейский царь Соломон, – чтобы еще заметнее был контраст с новым Владимиром, в крещении Василием, который стал свободен от прежних грехов и возлюбил добродетель).

В древнерусской литературе еще практически нет автора. Этикет предписывал автору самоуничижение: он умаляет себя, чтобы возвеличить важность того, о чем рассказывает. А тексты, существовавшие без указания автора, позднее могли приписать кому-то из Отцов Церкви, например Иоанну Златоусту. Понятия «авторское право», «плагиат», «заимствование», «цитирование» появятся через много столетий: сейчас автор (даже не всегда автор – часто составитель) нового текста опирается на известные ему образцы, берет из них все, что соответствует его задаче.

Наши правила

Детство человека – время, когда ему задают нормы поведения и показывают примеры. Так и детство литературы – время моральных заповедей, поучений и образцов. Делай так, не делай этак – и будет все правильно и хорошо.

Поэтому жанр «поучения» – очень важный жанр. Князь Владимир Мономах в своем «Поучении» проповедует своим детям и внукам евангельские истины: «Если вам Бог смягчит сердце, пролейте слезы о грехах своих, говоря: “ Как блудницу, разбойника и мытаря помиловал Ты, так и нас, грешных, помилуй“. И в церкви то делайте, и ложась. Не пропускайте ни одной ночи, – если можете, поклонитесь до земли; если вам занеможется, то трижды. Не забывайте этого, не ленитесь, ибо тем ночным поклоном и молитвой человек побеждает дьявола, и что нагрешит за день, то этим человек избавляется. Если и на коне едучи не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеете сказать, то «Господи помилуй» взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молитва всех лучше, – нежели думать безлепицу, ездя. Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души. Говоря что-либо, дурное или хорошее, не клянитесь Богом, не креститесь, ибо нет тебе в этом никакой нужды. Если же вам придется крест целовать братии или кому-либо, то, проверив сердце свое, на чем можете устоять, на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей»^[2]. Это малая часть советов, которые князь Владимир, «сидя на санех» (сейчас бы сказали – стоя одной ногой в гробу), дает детям и их детям.

Ведите себя по-божески и по-человечески, завещает он, и все у вас будет хорошо.

Мир древнерусской литературы – особенно ее киевского периода, – как и детский мир, устойчив, стабилен и понятен. В нем ясно, где верх и низ, что хорошо и плохо. В нем нет вымысла: зачем выдумывать, если Господь и так все хорошо устроил, надо стремиться познать Его замысел. Выдумка – ложь, а ложь – от дьявола.

Как ребенок любит читать и перечитывать одну и ту же сказку много раз, так и древнерусская литература предпочитает предсказуемость новизне, привычность, традиционность – неожиданности. Все персонажи играют свои роли: князья правят и ходят в походы, княгини их ждут из походов и совершают богоугодные дела, святые молятся, по их молитвам происходят чудеса, воины воюют, грешники грешат и иногда потом раскаиваются… Все они – не столько живые люди, сколько условные персонажи, воплощенные роли. Но каждый из них сам выбирает вектор – к добру устремляться или ко злу, Богу служить или дьяволу.

Для писателя в Древней Руси его труд – очень ответственное занятие, форма служения Богу. Книга нужна, чтобы просвещать людей светом истины, исправлять сердца, давать хорошие примеры, а не отвлекать их вымыслом, не развлекать. Книгу пишут на века – на дорогом и прочном пергамене, над ней долго трудятся писцы; книга – почти священный предмет. Она должна воспитывать человека, быть поучительной, правильной. Когда писатель пишет, он следует самым высоким образцам, – он совершает свое служение, делает это так, как положено, как будто совершает давно заведенный обряд.

И конечно, в древнерусской литературе тоже есть свое высокое и низкое: именно сейчас в ней на века складывается иерархия чтения: на вершине – Священное Писание; ниже – труды Отцов Церкви, затем жития и патерики. Потом – апокрифы. И только потом – литература познавательного и светского характера: хроники, исторические повести, сборники естественно-научных и этико-философских текстов. Особое место занимали жанры риторические: слова и поучения, которые, конечно, тоже носили назидательный характер.

Нет, разумеется, древним людям тоже было свойственно влюбляться, печалиться, радоваться, слушать занимательные небылицы – но для всего этого у них был фольклор: сказки, былины, песни, плачи, прибаутки. Кстати, юмора древнерусская литература была очень долго лишена: она была делом серьезным и не поощряла никакого смехотворства.

Мы в мире

При этом древнерусская культура открыта новым знаниям и впечатлениям – но в первую очередь таким, которые способны пролить на душу свет христианской веры, очистить от греха.

Уже первые тексты древнерусской литературы демонстрируют высокую образованность автора, их открытость миру книжной культуры: они опираются на византийскую традицию, которая основана на Священном Писании, с одной стороны, и сохраняет античное наследие – с другой. Отсюда – и богатый символизм, и развитые приемы ораторского искусства.

Древнерусская литература способна говорить о сложнейших материях, обсуждать глубокие философские вопросы, строить изысканные риторические конструкции, играть аллитерациями, нанизывать цепочки синонимов и антонимов.

Древнерусская культура не замкнута; человек живо интересуется другими странами, историей, устройством мира (удовлетворить этот читательский интерес призвана переводная литература, переводят в этот период много и охотно). Более того, люди и сами готовы совершать долгие и трудные путешествия и рассказывать о своих впечатлениях. Так рождается жанр хождений, или хожений (путешествия в самом деле по большей части были пешими), – рассказов о паломничествах в святые места, о посещении других стран.

Первое произведение в этом жанре – «Хождение» игумена Даниила, написанное в начале XII века: рассказ о трудном и опасном путешествии в Святую землю, которое он совершил между 1106 и 1108 годами. Игумен Даниил, человек образованный и наблюдательный, сообщает читателю множество интересных сведений: от того, как сейчас выглядит Гроб Господень, до того, что выращивают местные жители для пропитания: «Безводно то место: ни реки, ни колодца, ни источника нет вблизи Иерусалима, но только одна купель Силоамская. Но дождевой водой живут все люди и скоты в городе том. И хлеба хорошие родятся около Иерусалима в камнях тех без дождя, но так, Божиим повелением и благоволением. Родятся изрядно пшеница и ячмень: ведь, одну кадь посеяв, берут девяносто кадей, а другой раз сто кадей за одну кадь. Это ли не благословение Божие земле той святой! Много виноградников около Иерусалима и деревьев фруктовых многоплодных, смокв, шелковиц, маслин, рожков; и другие все различные деревья без числа по всей земле той растут»^[3].

Жанр хождений пользовался большой читательской любовью. Скорей всего, читать о путешествиях любили и в XII веке, но об этом трудно судить: списки рукописей сохранились только более позднего времени. Затем путешествия практически прекратились, став слишком опасными или вовсе невозможными из-за военных действий. И лишь через несколько веков читателям снова стали доступны истории о далеких странствиях.

Мы воюем

После смерти Владимира Мономаха в 1125 году Киевская Русь распалась на множество удельных княжеств. Киев перестал быть не только политическим, но и литературным центром: за столетие между смертью Владимира Мономаха и началом ордынского владычества в Киеве не появилось ни одного значимого литературного произведения, если не считать Киево-Печерского патерика и Киевской летописи. Зато в удельных княжествах наступает пора расцвета: их главные города – Владимир, Ростов, Суздаль, Смоленск, Галич, Полоцк, Чернигов – растут и хорошеют, в них строятся каменные церкви, которые украшают лучшие художники. В крупных городах появляется свое летописание – а со временем и своя литературная школа.

У каждой летописи – своя стилистика, свой характер: киевляне любят пышные славословия, особенно умершим князьям; владимирцы не упускают случая напомнить, как благословенна Владимирская земля, которой покровительствует образ Владимирской Божьей Матери, склонны к морализаторству и не устают восхвалять своих мудрых и благочестивых князей; новгородцы пишут просто, кратко и придерживаются сухих фактов.

Самым важным жанром сейчас становится повесть: очень много всего происходит в наступившие неспокойные времена, и важно сохранить память о событиях – а события эти, как замечала чуть позже Галицко-Волынская летопись, – «о бесчисленных ратях, и о великих деяниях, и о частых войнах, и о многих крамолах, и о частых восстаниях, и о многих мятежах»^[4].

Главы удельных княжеств состояли в родстве друг с другом, однако постоянно оспаривали друг у друга наследство, претендовали на уделы друг друга и нередко обращались к помощи степного кочевого народа – половцев, чтобы отвоевать у соперника ту или иную землю. Половцы сами то и дело совершали набеги на южные земли. В крупнейшем литературном памятнике XII века – «Слове о полку Игореве» эта ситуация описана горестно и лаконично: «Борьба князей с погаными прервалась, ибо сказал брат брату: «Это мое, и то мое же». И стали князья про малое «это великое» молвить и сами на себя крамолу ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую»^[5].

Золотое, безмятежное младенчество русской литературы кончилось. Теперь ей предстоит осмыслять, что такое предательство, горе, страдание. Мир не пошатнулся, древнерусский человек не усомнился еще в мировой гармонии и Божьей справедливости – скорее, счел, что это наказание за грехи, и даже понятно за какие: жадность, своеволие, гордыню, желание славы, желание чужого добра. Говоря о нашествии врага, суздальский летописец замечает: «По грехам нашим, приидоша языци незнаеми…» А галицкий сравнивает пришедших врагов с ветхозаветными моавитянами – древним народом, который победил евреев, впавших в грех, и занял их земли.

Поражение – всегда наказание за грехи. А победа – это не мы победили, это Бог нам помог, потому что правда за нами.

Древнерусской литературе свойственно искать аналоги происходящему в Библии и объяснять библейскими примерами сегодняшние события. Мы видели, как летописцы искали аналогов крестителю Руси князю Владимиру среди апостолов, теперь видим, как современные летописцу события рассматриваются сквозь призму библейской истории.

У тогдашнего человека совсем другое представление о времени. Лучше всего это объяснить на примере празднования Пасхи: в православном христианстве этот праздник – не воспоминание о воскресении Христа, а само воскресение, которое совершается снова и снова, здесь и сейчас, и жизнь прямо сейчас побеждает смерть – отсюда и всеобъемлющая пасхальная радость. Так и жизнь, которую проживают частные люди и народы, – это тоже часть всемирного цикла.

И люди в литературе ведут себя как положено части повторяющейся истории, вечно рассказываемой сказки: правильно играют свои роли, произносят положенные по роли слова. Повторяющиеся диалоги, эпитеты и характеристики – все это, кроме того, сближает древнерусскую литературу с фольклором.

Древнерусская литература совмещает почти несовместимое: попытку сохранять верность историческим фактам с приверженностью к прямолинейным библейским аналогиям, христианство с язычеством, фольклорную напевность с мастерски сплетенной книжной речью, нейтральность хронициста с лирической взволнованностью, стремление сохранять историческую дистанцию с острой наблюдательностью очевидца (так автор «Слова о полку Игореве» подмечает, как упоенное недолгой победой над половцами Игорево войско швыряет в непроходимую грязь взятые у поверженного врага дорогие одежды, чтобы проехать по ним; так автор Киевской летописи, описывая сражение, рассказывает, что в тумане можно было видеть «толико до конець копья»). Все это создает совершенно особый художественный мир, и мир этот не так уж легко постичь сегодняшнему человеку.

Особняком, конечно, стоит «Слово о полку Игореве» с его огромной лирической и эпической мощью – несмотря на то, что рассказывает оно не о крупной военной победе, а о рядовом и неудачном походе не самого знаменитого князя. «Слово» не похоже на другие произведения древнерусской литературы с их четкой жанровой организацией: это не лирика и не эпос, не поэзия и не проза, не хроника и не воинская повесть – и в то же время это все вместе, сразу. Сюжетная канва повести – не главное для автора, отсюда и его забегания вперед и назад, отступления в сторону: для него неудачный поход Игоря Святославича – повод для горячей речи о самом главном: о судьбе Русской земли и населяющих ее людей. Может быть, она потому так и близка к фольклору, что именно фольклор позволял древнерусскому человеку делиться тревогой об ушедших на войну, оплакивать павших, восхищаться мужеством воинов: в фольклоре были былины, песни, плачи… И недавно народившаяся, только формирующаяся литература охотно черпала из этого источника то, чего ей, книжной, нравоучительной, умственной, недоставало: лирическую силу, яркую выразительность, певучесть.

Ведущим жанром в это время становится повесть: очень уж стремительно происходят события, очень о многом надо рассказать потомкам. Повести о конкретных исторических событиях обычно входят в состав летописей. Из исторической повести можно выделить особый жанр воинской повести. Ее предметом сначала становятся междоусобные распри князей, их походы на половцев, призывы к единению, затем, со второй трети XIII века, – борьба против ордынского владычества, за независимость Руси (привычное слуху название «татаро-монгольское иго» историки сейчас уже не считают корректным).

Как отмечал исследователь древнерусской литературы Олег Викторович Творогов, в XIII – начале XIV века развитие литературы замедляется. Замедляется и развитие культуры: больше не строят каменных соборов. Археологи находят в исторических слоях, соответствующих этому времени, следы многочисленных пожаров – и при этом культурный слой после пожаров беднее допожарного, а иногда на месте сожженного поселения уже ничего не появляется.

В литературе главенствует воинская повесть. В русские летописи времен ордынского владычества включаются повести, рассказывающие о главных событиях XIII–XV веков: «Повесть о битве при реке Калке», «Повесть о разорении Рязани ханом Батыем», «Сказание о Мамаевом побоище», «Повесть о нашествии Тохтамыша» и др. Литература описывает разорение городов и истребление жителей, оплакивает убитых и горюет о погибающей родной земле. Одно из самых примечательных произведений этого времени – коротенький фрагмент утраченного большого текста «Слово о погибели русской земли после смерти великого князя Ярослава», необыкновенно живое и поэтическое описание Руси: «О, светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озерами многими славишься, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами Божьими и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты преисполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!»^[6].

Главной темой литературы становится патриотизм: прославление своей страны, ее воинства, ее князей, рассказ о подвигах, радость побед.

Воинская повесть пишется по строгим канонам. На Русь нападают враги – и может быть, это воздаяние за грехи. Откуда взялись враги – никто не понимает: «Придоша языци незнаеми, их же добре никтоже не весть, кто суть и отколе изидоша, и что язык их, и котораго племени суть, и что вера их», – говорит летописец, рассказывая о битве при Калке.