Глава 6

5 марта 1940 года, Одесса

– Крестовская, срочно пройдемте со мной в кабинет!

Едва Зина переступила порог кафедры, как лицом к лицу столкнулась с заведующей. Обычно такие столкновения всегда заканчивались дежурным обменом любезностями, пусть даже сквозь зубы. Но в этот раз такого обмена не последовало. Лицо заведующей было мрачнее тучи и предвещало близкую бурю.

Крестовская была готова к бурям, они ее не пугали. Однако это не доставляло ей радости. Бури она выдерживала, но за спокойствие слишком дорого приходилось платить. И в первую очередь – острым чувством беспомощности, которое охватывало ее каждый раз, когда она сталкивалась с людской глупостью и несправедливостью. Ведь все эти спланированные нападения были в первую очередь абсолютно несправедливы. И было очень больно признать, что ее только терпят. Терпят – в угоду страшным «высшим силам», даже не догадываясь о том, что ей, Зинаиде Крестовской, эти высшие силы внушали такой же ужас, как и всем остальным.

Зина вздохнула и, набравшись терпения, решительно шагнула в кабинет следом за заведующей.

Однако там ее ждал сюрприз. Как оказалось, внутри было полно людей. Помимо заведующей кафедрой, которая тут же поспешила юркнуть в дальний угол, в кабинете были председатель профкома, начальник отдела кадров, заместитель ректора по научно-воспитательной работе. А за столом заведующей, с таким важным видом, словно он занимает свое место, разместился председатель парторганизации – суровый мужик лет 60-ти с лицом закаленного в боях большевика. Зина несколько раз сталкивалась с ним, и уже успела оценить его неуживчивость, придирчивость и тяжелый характер.

Он не преподавал, не занимался никакой научной работой, однако ни одно собрание, ни одно назначение на работу без него не обходилось. Ему принадлежала реальная власть – та власть, которую боятся и по сравнению с которой все выговоры, даже с занесением в личное дело, всегда казались детским садом в песочнице.

Зина в растерянности остановилась посреди кабинета, в первые секунды у нее даже сбилось дыхание. Но она тут же постаралась взять себя в руки. Какого черта она ведет себя как перепуганная девчонка? В конце концов, пусть это они боятся ее, ведь она – тайный осведомитель НКВД. Даже сотрудник. Тут Зина помимо воли тяжело вздохнула: скажи ей кто-нибудь, что она будет тосковать о Бершадове, она бы расцарапала этому наглецу лицо!

И дело было не только в том, что Бершадов был единственным, кто мог ее защитить – от всех этих, да и не только от них. Без Бершадова Зине было скучно, невероятно скучно жить. Ей хотелось видеть его умное лицо, а не вот эти постные рожи, похоже, собиравшиеся устроить какое-то непонятное судилище. А то, что это судилище, Зина поняла сразу. Ей уже доводилось слышать о таких случаях, когда в чем-то провинившихся сотрудников вся эта компания резко брала в оборот. Интересно вот только, в чем провинилась она?

– Товарищ Крестовская, – откашлявшись, начал первым председатель профкома, – на вас поступил сигнал.

– Сигнал? – Зина удивленно приподняла брови, пока не зная, или обороняться, или сразу атаковать.

– Вот этот! – Резкий голос партийца заставил всех вздрогнуть. – Подойдите к столу, Крестовская!

Зина повиновалась. Хотя ей очень сильно хотелось послать этого старого хмыря, но она подошла. Прямо перед ее лицом партиец потряс бумажным листком – это был какой-то текст, отпечатанный на обычной пишущей машинке. Но прочитать его он ей не дал.

– Позвольте ознакомиться? – Зина все же решительно протянула руку.

– Не положено! – отрезал главный допрашивающий и перевернул листок текстом вниз. – Поступил сигнал о том, что в своей комнате, в комнате коммунальной квартиры, предоставленной вам государством, вы проживаете с мужчиной, который не является вашим законным мужем. Сожительствуете, так сказать.

– Ну и что? – Зина ожидала чего угодно, но только не этого. Поэтому она растерялась – но только на пару секунд.

– Как ну и что? Крестовская, вы издеваетесь? Ваше аморальное поведение позорит облик советской гражданки, доброе имя советского преподавателя! Вы студентам пример подавать должны, а вы позорите всю советскую мораль! Такое поведение не достойно советского человека!

– Эй, притормозите! – выдохнула Зина. – Допустим, это мой муж.

– Значит, вы признаетесь в этом факте? – Партиец насупил брови.

– Это мой муж, – отрезала Крестовская, чувствуя, что проваливается в какую-то пропасть.

– Товарищ из отдела кадров! – рявкнул партиец.

– Да… э… – Худенькая женщина в очках так боялась строгого партработника, что дрожала всем телом, – вот копия паспорта товарища Крестовской, из которого следует, что товарищ Крестовская разведена решением суда Центрального района города Одессы и в законном браке не состоит.

К концу этой тирады голос ее звучал все тише и тише и наконец совсем затих. Зина подумала, что эта должностная тетка сейчас упадет в обморок от переживаний.

– Дайте ей кто-нибудь воды! – засмеялась она, однако ответом ей было молчание.

– Итак, в законном браке вы не состоите, – сказал партиец. – Ну что вы можете сказать в оправдание вашего аморального поведения?

– Какое вам дело, с кем я живу? – вздохнула Зина.

– Во-первых, поступил сигнал. А во-вторых, вы работаете в коллективе!

– Коллектив коллективом, но это моя личная жизнь, – пожала Зина плечами.

– У советских людей нет личной жизни, – впервые подал голос председатель профкома, – коллектив – на первом месте!

– Вы позорите облик советского человека, – повторил партиец.

– Живу с кем хочу и как хочу, – отрезала Крестовская.

– Только из уважения к вашим заслугам мы решили поговорить с вами лично, а не вынести обсуждение вашего вопроса на общественное собрание перед всем коллективом, – подала голос заведующая кафедрой, которой, как бы она ни хотела, все же не удавалось скрыть удовольствие в глазах.

– Мне что, вам спасибо сказать? – съехидничала Зина.

– Обязательно! И не раз! – громыхнул партиец. – Хотя бы за то, что мы оставили этот сигнал у нас, а не передали дальше в соответствующие органы.

– А вы передайте! – ухмыльнулась она. – Может, меня расстреляют за то, что я сплю с мужчиной, который не является моим законным мужем.

Все онемели. Тишина стояла такая, что Зине вдруг показалось, что время остановилось.

– Крестовская! – выкрикнул партиец, и от его окрика все словно пришли в себя. – Ваша наглость переходит все границы! Или в вашем поведении есть преступный умысел?

– Вы больной на голову, – пожала плечами Зина, который было уже все равно.

Собрание пришло в движение – все одновременно зашевелились, заерзали, зашептали: «Какой ужас… неслыханно… возмутительно… безобразие… скандал…»

– Если вы не измените ваше отвратительное поведение, нам придется распрощаться, – снова заговорила заведующая.

– Нашли, значит, повод, – горько усмехнулась Крестовская, которой все стало ясно.

– К тому же, вы не член партии. А для преподавателя, который призван воспитывать и учить подрастающее поколение, это абсолютно недопустимое поведение, – заявил партиец. – Вы ведь собираетесь вступать в партию большевиков?

– Не собираюсь, – ответила Зина и добавила, понимая, что подписывает себе приговор: – Не хочу.

Все собравшиеся снова зашептались, выражая свое крайнее возмущение. Это было абсолютно дрессированная публика, и время от времени Зина читала нескрываемое удовольствие в глазах главного партийца, привыкшего к абсолютному подчинению. Ему подчинялись все. Кроме нее.

– Мы даем вам время, чтобы исправить ваше возмутительное поведение, – партиец приподнял краешки губ, и Крестовская поняла, что ему нравится играть в эту страшную игру – подавить и растоптать.

– А как я должна его исправить? – ухмыльнулась она. – Расстаться с человеком, которого я люблю? Ради вас всех?

– Ради себя, Крестовская, – партиец сокрушенно покачал головой. – Вы хоть понимаете, что никто не возьмет вас на работу, если вас выгонят из института?

– Это еще не самое страшное в жизни, – Зина прямо посмотрела ему в глаза.

– Крестовская, вам следует быть аккуратнее в своих высказываниях, – партиец действительно получал удовольствие от этой игры, – когда-то они обернутся против вас.

– И против вас тоже, – в тон ему отрезала Зина. – А можно узнать, кто именно написал этот донос? И кому он адресован?

– Ректору института, – ответил партиец, – а написал сознательный советский гражданин, который не смог равнодушно наблюдать, как на его глазах совершается безобразие и попирается советский строй. Именно такие честные люди и стоят на страже интересов нашей страны.

– Честные, – улыбнулась Зина.

– Крестовская, внимательно обдумайте все то, что вы сегодня услышали. Вы можете идти, – партиец поджал губы.

Зина пулей вылетела из кабинета, сжимая кулаки. Она не сомневалась, что заведующая была счастлива, получив долгожданный повод избавиться от нее. Но больше обиды и разочарования в людях, с которыми она проработала не самые плохие годы своей жизни, Зину безумно мучило только одно: кто написал эту пакость?

Кто написал донос? В тот день все прошло кое-как, потому что Зина действительно убивалась этой мыслью. И продолжила думать по дороге домой.

Кто написал донос? Соседи по коммунальной квартире? Им Зина прямо представила Виктора – мой муж. Откуда они могли узнать, расписана она с Виктором Баргом или нет? В ее комнате живет мужчина. Всем было сказано, что это муж. Зине не 20 лет, чтобы устраивать пышные свадьбы. К тому же, она уже была замужем. В таком возрасте, как у них с Виктором, можно тайком расписаться в обычной одежде и скромно поужинать в своей комнате. Откуда же соседи могут знать, что это не так?

Второй вопрос: кто знал, что Зина преподаватель мединститута? Из всех соседей по коммунальной квартире только одна тетя Валя знала, где именно работает Зина, но в ней Зина была уверена на все сто.

Тетя Валя знала всю ее семью – маму, отца, бабушку. Маленькой держала Зину на руках. Она не написала бы этот донос. Никогда. К тому же, тетя Валя человек малограмотный, необразованный, работает продавщицей в булочной по соседству с домом. Откуда у тети Вали доступ к печатной машинке, чтобы напечатать эту пакость? Да она наверняка машинкой вообще не пользовалась никогда в жизни!

Подруги? У Зины не было подруг. После Маши Игнатенко и Дины Мартыновой она поняла, что женская дружба заканчивается для нее очень плохо. К тому же по натуре Зина была одиночкой, она не нуждалась в друзьях. Наедине с собой ей было спокойно и комфортно.

Значит, подруги исключались – по причине того, что их просто не было в окружении Крестовской, в ее жизни. Сотрудники на работе, коллеги? Но ни с кем в институте Зина не сошлась близко, со всеми держала дистанцию. Никто из коллег даже и понятия не имел, с кем она живет – с мужем, родителями, с детьми или с сорока котами… И уж тем более никому из сотрудников Зина не сообщала о том, что в ее квартире поселился Виктор Барг.

И вот тут возникал третий вопрос: печатная машинка. Зина отчетливо разглядела, что текст написан не от руки. Значит, автор – человек грамотный, умеющий печатать. И в доме этого человека, или на его работе, находится печатная машинка.

Внезапно ее осенила одна мысль. А что, если донос написала Лора Барг? Зина чувствовала, что Виктор продолжает тайком общаться с Лорой, и той могло очень не нравится, что ее брат живет у Зины. Лора, конечно, догадалась, что Крестовская знает о ней всю правду, и могла попытаться устранить ее.

Да, но Лора не дура, она давно догадалась о связи Зины с НКВД и прекрасно понимала бы, что за такой донос ее никто не арестует.

А вот человек, не знающий о тайне Зины, мог бы подумать, что ее арестуют. Особенно, если этот человек знает Зину, ее характер, и догадывается, что в ответ на вопрос о личной жизни Зина начнет хамить. Значит, логически следует, что донос написала не Лора Барг. Кто же тогда?

И, главное, какую цель преследовали этим? Чтобы ее выгнали с работы, арестовали, предали публичному позору перед всем коллективом… Какую цель преследовал автор – устранить или опозорить? Если опозорить – это месть. Мало ли кому Зина успела насолить. А вот если устранить – тогда вопрос становится совсем другим. Тут уже все серьезно.

В таких расстроенных чувствах Крестовская наконец добрела до своего дома, так и не приведя в порядок свои мысли. Увидев ее лицо, Барг перепугался.

– Что с тобой? Что произошло? – Виктор всегда умел читать по ее глазам.

– Меня собираются выгнать из института за то, что я живу с тобой, – тяжело вздохнула Зина, падая в кресло.

– Что за чушь?! – всплеснул он руками.

– Вовсе не чушь. Кто-то написал на меня донос. Сегодня устроили публичное судилище. Не совсем, конечно, публичное.

– Кто написал? – Виктор сел в кресло рядом с ней.

– Я не знаю. Мне же не показали. Но этот кто-то очень хорошо осведомлен о моей личной жизни и знает, что мы с тобой не расписаны, – вздохнула Зина.

– Соседи, – мрачно произнес Барг, – мне они давно не нравились. Сплетники.

– О чем им сплетничать? Ничего же не знают.

– Ну, знают или не знают, а сплетничают, – сказал Виктор. – Люди ведь глупы.

– Да уж… Теперь, по советским законами, меня выгонят из института.

– Тогда нам нужно срочно пойти и расписаться, – сказал Виктор.

– Ну уж нет! Только из-за того, что какая-то тварь написала на меня донос? – взвилась Зина. – Я скорей уйду из института. Мне давно хотелось оттуда уйти. Скучно.

– Любовь моя… – Виктор порывисто встал со своего кресла, и обнял ее, – любовь моя, я с тобой. Что бы ни произошло, я с тобой. Даже если ты уйдешь с работы, не беспокойся – я достаточно зарабатываю, денег нам хватит.

– Дело не в деньгах, – попыталась возразить Зина, но Барг крепко прижимал ее к себе.

– Я знаю. Я просто хочу, чтобы ты знала – я с тобой. Всегда тебя поддержу, всегда буду рядом. Но и ты, любовь моя, должна быть осторожнее. Я не хочу тебя терять.

– Что ты имеешь в виду? – подозрительный ум Крестовской сразу заметил: что-то не то.

– Я имею в виду, что тебе нужно вести себя потише. Не хамить им. Не ввязываться в рискованные дела. Не встревать в опасные истории. Я просто хочу, чтобы ты думала о нас. О том, что мы вместе.

– Я все время об этом думаю, – буркнула Зина, которой не понравились слова Виктора.

– Вот и хорошо. А пока тебе надо отдохнуть. Я ужин приготовил. Сейчас накрою на стол. Посидим спокойно. Не переживай. Рано или поздно выход покажется даже там, где выхода нет.

А потом они сидели при уютной ночной лампе, за столом с остатками ужина, сплетничая обо всем. И мягкое облако тепла, как пушистое, уютное одеяло, обволакивало сердце Зины. И в этом тепле таяли острые колючки обиды на людей, пронзившие мягкую плоть ее сердца, такую жесткую от пережитого, но одновременно – самую ранимую.

Крестовская была счастлива. И это счастье уютно помещалось в ее ладонях так, что она готова была бороться за него. Даже если потребуется, разорвать в клочки свою душу. Это придавало ей уверенности в том, что счастье не покинет ее долго. И Зина таяла в этой уверенности, как снег под дождем.