Глава 7

Дом был построен в стиле швейцарского шале и увенчан мрачной готической башней, одиноко торчащей посреди крыши. От дома несло огромными деньгами и полным отсутствием вкуса.

– Ты ничего не понимаешь и не можешь понимать, – сказал Вирг Сафин, когда я поморщилась, – по статусу я вынужден жить в таком месте. Это статусный дом, а башню я пристроил сам!

Я остановилась перед самым входом, не решаясь войти, и уставилась на «статусный дом». Просто невероятный статус!

Шпиль острой башни вонзался в сумеречное небо, пронзая его, как в самом глубоком сексе. В беспощадном и глубоком сексе, когда о своем удовлетворении думает только один партнер.

– Ты здесь живешь? – я обернулась. Сафин догнал меня возле дома и подошел совсем близко. А у меня, как всегда, перехватило дыхание! Я не думала даже о том, что меня допустили в «святая святых», и Сафин привез показать свой дом.

– Да, я здесь живу. Это самый дорогой загородный район. Дом в этом месте означает, что ты чего-то в жизни достиг. Для меня это знаково. Это статус. На самом деле в этих краях, на этой улице не живет ни один фотограф или художник. Только я. Поэтому я придаю этому дому важное значение. Я купил его таким.

– Но ведь он тебе не нравится.

– Ты проницательна. Да, мне не все в нем нравится, поэтому я сделал несколько пристроек и добавил свою башню. Получилось не очень хорошо, зато я стал спокойнее относиться к нему.

– Что в башне? Твоя спальня?

– Нет. Моя мастерская. И туда никто, кроме меня, не войдет. Кто нарушит это правило – жестоко поплатится.

Помню, что его взгляд почему-то испугал меня до смерти. А по коже, по всему телу, прошел ледяной озноб.

Приближался день рождения Вирга Сафина – 8 ноября. Это совсем вогнало меня в депрессию. Что можно подарить человеку, у которого есть все? И что я могу подарить человеку, если о его отношении к себе я и понятия не имею? К тому же я совершенно не знала, как привык проводить Вирг Сафин этот день, и что он планирует на 8 ноября. Никаких сообщений от него не было.

Утром, почти на рассвете, меня разбудил мобильник. Взглянув на экран, не поверила своим глазам! Вирг Сафин.

– А знаешь, я по тебе соскучился. Сегодня еду домой и решил прихватить тебя с собой.

– Едешь домой? – разговаривать с Сафиным – все равно что разговаривать с инопланетянином.

– Я в офисе был, в центре. Сплошные дела. Не офис – прямо шоу-рум! Вот сегодня еду к себе – посмотришь мой дом. Ты ведь еще не была у меня дома. Сегодня хороший повод. Так что собирайся, заеду за тобой в шесть вечера. Просто выходи к подъезду.

Сходя с ума от нетерпения, я рванула в ванную, чтобы успеть хотя бы вымыть голову. В ванной, потянувшись, чтобы включить душ, в глаза бросились уродливые шрамы на моих запястьях.

Сафин достал из кармана маленький ключ нестандартной формы (я никогда не видела таких) и отпер входную дверь.

– У тебя много охранников?

– Хватает. Здесь везде охрана. Комар не пролетит, мышь не проскочит. Каждое новое лицо фиксируют камеры на жесткий диск охранного компьютера на центральном пункте охраны, и автоматически заносят в базу данных. Так что ты в этой базе уже есть.

Мне было абсолютно все равно, что он говорит, и, перепугавшись, что по своей странной проницательности он это заметит, быстро пошла вперед к открывшейся двери в дом.

Его руки, быстрые, как свет, перехватили меня за плечи, рванули к себе. Неожиданно я забилась в мощных тисках его крепких объятий. Задыхаясь, оказалась прижатой к его груди. Наклонившись, он коснулся моих губ – быстро, мимолетно, но так сладко, что от этой сумасшедшей истомы все мое тело превратилось в судорогу страсти, бешеным напором сотрясающей каждую клетку моего существа. Это легкое, но чувственно-сладостное прикосновение губ было похоже на прикосновения ангела – словно ангел, пролетая, коснулся моих губ своим легким крылом.

– Подожди… – Сафин перестал целовать мое лицо, и я почти физически ощутила острую боль, – не так. Ты войдешь в мой дом не так.

Дальше произошло то, что трудно объяснить. Сафин вдруг резко, рывком, поднял меня на руки и понес, крепко держа на вытянутых руках. Я вскрикнула от испуга. Ощущение это было самым невероятным из всех, что я испытывала в своей жизни. Никто и никогда не поднимал меня на руки, никто и никогда не нес меня на руках!

Я чувствовала, как сквозь плотную ткань кожаной куртки бьется его сердце. Так, на руках, он перенес меня через порог.

– Я хочу, чтобы только так ты вошла в этот дом, – сказал Сафин, и глаза его при этом были абсолютно серьезными, – как моя единственная любовь, как моя судьба. Как мой венчальный знак. Как единственный венец, достойный меня, награда всей моей жизни. Моя единственная любовь, моя истина, мы повенчаны с тобой на небесах. Это знак нашего венчания.

Это был древний ритуал, мистический, как сама жизнь. И от красоты этого таинственного и светящегося любовью ритуала, от мистической сущности и волнующей красоты его жеста я, как последняя дура, заплакала. Обильным потоком слезы просто лились по моему лицу, когда Вирг Сафин переносил меня, как новобрачную, как жену, через порог своего дома. Так, невенчанной невестой и судьбоносной незаконной женой я и вошла в его дом.

Комнату заполнял аромат спелых персиков. Спелые, сочные персики в ноябре! В самом центре небольшого итальянского столика (я сразу поняла, что этот изящный позолоченный антиквариат с точеными, вручную вырезанными из красного дерева ножками стоит целое состояние) стояло огромное металлическое блюдо, наполненное ослепительными яркими плодами! Огромные, сочные, золотисто-красные южные персики, с румянцем на бархатистой кожице и запахом лучше любых духов. Эта картина, почему-то прочно врезавшаяся в мою память, радовала взгляд и сводила с ума! Тем более что логика разумно подсказывала: какие персики в ноябре?

Но они были, эти персики. Они существовали в реальности. Они лежали на блюде, стоявшем на изящном столике, и, словно посмеиваясь, смотрели на меня. И все это было в светлой, овальной комнате с эркером и золотисто-бежевыми стенами, изящной мягкой мебелью и светильниками из разноцветного стекла, рассеивающими жизнерадостный свет! От света этого становилось легче на душе. Я словно плыла в облаке. Мои крылья были невесомы, мне было так хорошо, как никогда еще не было.

Комната находилась на втором этаже. Опустив меня в холле на пол, Сафин принялся показывать свой дом. Внутри он показался мне еще больше, чем казался снаружи. Он был просто огромен! Особенно добили меня зимний сад на первом этаже и крытый бассейн. Рядом с бассейном была какая-то выложенная мозаичным мрамором баня (Вирг Сафин объяснил – турецкий хамам) и нечто вроде спортзала, в котором не было ни одного тренажера.

Сафин сказал, что спортзал был уже в планировке, и он не стал ничего менять. Но сам он спортзалом не пользуется, потому, что не любит спорт. «От спорта мне становится на душе плохо. Словно тупею», – сказал Вирг Сафин, и я полностью согласилась с ним.

На первом этаже была библиотека, где было совсем немного книг («Не люблю читать. Книги меня пугают. Как по мне, так все книги – отражение больной фантазии автора, ничего больше», – сказал Вирг Сафин). Еще меньше было настоящих картин («Не терплю большинство современных художников. В большинстве случаев это просто раскрученные дешевки и бездарности. Ни за что не стал бы держать в своем доме современные картины!»).

Дальше на первом этаже были гостиные и гостевые комнаты. Все очень дорогое, обставленное эксклюзивной мебелью, и парадно-официальные. Парад долларов и евро. Но, несмотря на свою роскошь, эти комнаты выглядели пустыми – в них не было души.

Личные покои Сафина располагались на втором этаже. В конце коридора я увидела лестницу.

– Она ведет в башню, в мою мастерскую-студию, – пояснил Сафин, – Он закрыт.

Сафин махнул рукой в сторону запертых дверей («гостевые спальни, кабинет и моя – увидишь ее потом») и провел в полуоткрытую дверь, первую от лестницы. Чем это было «увидишь ее потом», я так и не поняла: обещанием или угрозой?

– Итальянская комната. Моя самая любимая, – пояснил Сафин. – Я специально обставлял ее так, чтобы в ней было уютно, тепло и светло.

– Почему итальянская? – удивилась. – Ты так любишь Италию?

– Не об этом речь! – Сафин небрежно махнул рукой. – Конечно, Италия хороша, и отдыхать на Адриатике здорово. Но я назвал ее итальянской, во-первых, потому, что всю мебель выписал из Италии. А во-вторых, потому что… ты не поверишь! Я страшно люблю пиццу.

– Пиццу?! – я смотрела на него во все глаза.

– Ну да! Вкус из детства. Когда я ем пиццу, у меня возникает такое светлое, радостное чувство. Вот я и придумал сделать комнату, в которой бы возникало такое светлое, радостное чувство, как в детстве, когда я впервые в жизни попробовал пиццу. Знаешь, это было, когда впервые в жизни я оказался в самом настоящем кафе и попробовал пиццу. Это было для меня таким немыслимым счастьем! Я такого никогда не испытывал – ни до того дня в детстве, ни позже. Вот я и решил сделать себе комнату, которая чуть-чуть будет напоминать, вызывать это ощущение.

Рассказ Сафина автоматически зафиксировался в моей голове и словно отложился в определенную папку. И я еще раз дала себе слово фиксировать, откладывать в памяти такие моменты, чтобы разгадать тайну жизни Вирга Сафина.

Когда же я увидела эту комнату, то поняла, что он имеет в виду. Эта комната была такой, из которой не хотелось уходить, не говоря уже о роскошно накрытом столе, стоящем посередине.

По краям стола стояли вазы с огромными букетами роз: ярко-алыми и белыми. Розы источали такой же пьянящий аромат, как и персики. И, смешиваясь, запахи создавали какую-то диковинную смесь. Было лучше, чем самые дорогие духи, правда!

Оторвав взгляд от персиков, я разглядела огромную коробку с конфетами, пирожными в шоколадной глазури, торт и дорогое шампанское (кажется, настоящий «Дом Периньон» – я боялась поверить своим глазам).

– Сладкий стол, – пояснил Сафин, – это я специально придумал приготовить все самое сладкое и вкусное, что мы не едим каждый день. Здорово, правда?

Я кивнула, недоумевая, как в Вирге Сафине уживается что-то от ребенка. Ну кто еще, кроме не повзрослевшего ребенка (или взрослого, лишенного детства) будет поедать сладости в таком количестве? Тем не менее идея была замечательной – у меня аж потекли слюнки!

– Торт и пирожные, кстати, тоже из итальянской кондитерской. А розы для доказательства того, что из всех роз самая красивая – ты!

На это и сказать было нечего. И я ничего не сказала.

– Знаешь, что сегодня за день, и что мы будем праздновать? – сказал Сафин, усаживая меня за стол в удобное полукруглое кресло, – завтра мой день рождения. Я хочу встретить его утро с тобой, а отпраздновать неофициально хочу сейчас.

– Но праздновать заранее плохая примета! – брякнула я, но Сафин не рассердился, а улыбнулся.

– Это все дурацкие забобоны. Их придумывают сами люди, чтобы усложнить себе жизнь.

– Разве ты не будешь праздновать с близкими?

– Моя самая близкая – ты. На самом деле у меня будет и официальный статусный день рождения в крутом ночном клубе, где пресса, телевидение, крутые гости. Все это через неделю, наверное. А мой тайный, интимный день рождения будет сейчас.

– Но я не знала и не взяла с собой подарок.

– Не страшно. Успеешь вручить. Мой самый главный подарок – ты.

– Я спросила о твоих родителях или родственниках. О твоих родных.

– У меня никого нет, – и добавил, перехватив мой взгляд, – мои родители умерли давно, а в семье я был единственным ребенком.

– Извини. Я не хотела, – смутилась я.

– Ничего. Знаешь, ты единственный человек в мире, которому я об этом сказал. Обычно я не рассказываю такие подробности.

– Кто же тебя воспитывал? Или они умерли, когда ты был уже взрослым?

– Жизнь, – Сафин нахмурился, я поняла, что переборщила с вопросами и испугалась, что все испортила. Он поймал мой взгляд и добавил, чтобы я успокоилась, – они умерли, когда я был уже взрослым. Мне был 21 год. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе. Они были в машине вдвоем.

– Извини…

– Не будем больше об этом. Давай праздновать.

В воздух взлетела пробка от шампанского, и я засмеялась. Не отпив ни глотка, я уже была пьяной от этого невероятного дня. Сафин присоединился к моему смеху, как вдруг я заметила одну вещь: он выглядел очень счастливым и смеялся вместе со мной, но глаза его не смеялись.

Пузырьки от шампанского казались мне разноцветными. Для меня в тот самый момент они были настоящими молекулами счастья. Какая разница, что выражали его глаза? Возможно, моя ошибка как раз и заключалась в том, что я присматривалась к нему слишком внимательно? Может, в этом как раз и заключается корень общих бед. Не стоит тщательно присматриваться к другим. Чем меньше внимания – тем лучше. И уж точно намного больше оценят.

Поэтому, не засоряя мозг лишними мыслями, я залпом выпила терпкое, обжигающее, пряно-сладкое, золотистое вино и увидела то, ради чего сюда шла: по лицу Сафина вдруг разлилась одуряюще счастливая улыбка.

– Ты любишь шампанское? – сказал Сафин.

– Очень. Но в моей жизни его было мало.

– Почему?

– Потому что шампанское – это праздник, а праздников совсем мало. Бывает, мы принимаем что-то за праздник. На самом же деле выходит совсем не так.

– Ты – мой праздник, – сказал Сафин, – мне никогда еще не было так легко ни с кем. Даже шампанское рядом с тобой становится другим. Вкус – иначе.

– Лучше или хуже?

– Не знаю. По крайней мере, вкус другой. А я готов жизнь за это отдать. За то, чтобы найти что-то другое, не такое, как все. В обычном найти нечто, что станет выглядеть совершенно иначе.

– Мне кажется, ты уже нашел.

– Ты имеешь в виду мою славу? Нет, все это дело случая. Ну и, конечно, я помог себе сам. Я, конечно же, хотел славы. Но в том, что она есть, заслуга не только моя. На самом деле я увлекался фотографиями очень давно. Снимал почти с детства. Помнишь, были такие советские допотопные черно-белые фотоаппараты и тяжелые, как оглобля? Это был мой первый. Только мои первые фотографии никому не нравились. Ну правда – никому. Их даже рвали и выбрасывали. А меня дразнили и били. Вот тогда я понял: нужно стать не таким, как все. Мои фотографии должны быть совершенно другими. На самом деле существует очень много миров.

– И что тогда? – прошептала я.

– Почему ты говоришь шепотом? – удивился Сафин, – мы во всем этом доме одни!

– Просто я боюсь, вдруг ты прекратишь рассказывать, вдруг замолчишь…

– Тебе? – Сафин улыбнулся краешками глаз так, как умел только он, – не прекращу. А тогда – тогда наступили 1990-е годы, и мне нужно было как-то устраиваться в жизни. Я пошел по стандартному пути, по которому шли все, кто хотел хорошо жить. Кто хотел много денег – и сразу. Но я все-таки отличался от остальных. И там, куда я попал (вернее, куда сам вошел), сумел выделиться из толпы. Этому я и обязан своей славой. Ты поняла, о чем я сказал?

– Криминал? – я все еще говорила шепотом.