Жанна начала ходить поздно, почти в полтора годика. Немного похудела, вытянулась к двум годам, но по- прежнему не разговаривала, реагируя на окружающее открытой улыбкой. Она израсталась – исчезли локоны, обнаружилась проблема в правом глазу: лёгкое, едва заметное косоглазие. Она с недоверием шла на контакт, предпочитая улыбаться на расстоянии. После двух лет заговорила, но как-то осторожно, невнятно, пропуская и слегка коверкая буквы.

– Ничего, – махала рукой Лида-маленькая. Вырастет – выправится. Максимум – возьмём логопеда. А вот в садик надо, – добавляла она озабоченно. – Общение с детьми – это важно.

Они пошли в один садик и в одну группу – Жанна и Лана. Весной, когда обеим исполнилось по 2,5 годика. И здесь стало окончательно понятно, кто ведомый в их связке. Лана верховодила однозначно – не давала в обиду, защищала, отталкивая мальчишек, да, и девчонкам от нее доставалось. Очень скоро никому в голову не приходило обидеть Жанну – рыхлую, медлительную, так как все понимали – где-то рядом всегда окажется Лана, а она уж точно спуску не даст.

Лана тоже израсталась – из невнятной неулыбчивой малышки со светлыми глазами неопределенного цвета и неопрятными прядками на голове, она к пяти годам превратилась в голубоглазую красотку с гладкими пшеничными волосами до плеч, правильными чертами лица , тонкими, словно нарисованными бровями, и длинными неожиданно тёмными ресницами.

На новогодних утренниках ей три года подряд доставалась роль Снегурочки, ну просто не было в группе девочки, которая могла бы это оспорить. Жанна довольствовалась ролью Снежинки, хотя и с Снежинка из нее была…так себе. Но ведь не наряжать девочку в зайчика или медведя?

К старшей группе детсада всем было очевидно, что быть приближенной к Лане, а тем более дружить с ней – это честь, которую надо заслужить. И только Жанне не надо было ничего заслуживать – они по-прежнему были неразлучны – эти две, такие разные, девочки.

– Мы с Тамарой ходим парой, – улыбалась воспитательница, радуясь, что этой недотёпе Жанне досталась такая подружка.

Так – парой, за ручку – они пришли в первый класс и сели за одну парту – вторую слева. В восемь часов Лана заходила за подружкой, и они вместе спешили в школу, которая была совсем близко: после аптеки и гастронома ещё метров шестьдесят и за углом. Приходили первыми, чтобы успеть выбрать из тяжёлого деревянного ящика правильную чернильницу с чернилами густого фиолетового цвета, которыми так приятно было писать палочки в прописях: нажим – волосяная, нажим – волосяная. Пальцы были перепачканы, но палочки маршировали стройными рядами в их тетрадках, и учительница хвалила их обоих. Правда, в подарок гостям из Африки были преподнесены прописи Ланы, и именно ее палочки улетели в дружественную страну, но Жанна только радовалась, преданно глядя в глаза своей подружке.

В школе Лана не была Снегурочкой – на утренниках и Дед Мороз и Снегурочка были заказанными артистами-профессионалами, но в лидеры выдвинулась достаточно быстро. С ней считались самые отпетые пацаны – она легко находила общий язык со всеми. Училась легко, с налёту, не очень заморачивалась оценками – четверка или пятерка – какая разница? На переменах носилась по двору, играла в классики, скакала на счёт через прыгалку, которую преданно крутили ее обожатели. А их, обожателей и телохранителей, было немало.

Но самой близкой ее подругой по-прежнему оставалась Жанна, которая радостно улыбалась, глядя, как ловко взлетает над землёй Лана, как пшеничными волнами вместе с ней взлетают, пружиня, пряди ее гладких блестящих волос. В отличие от других девочек, косы Лана не носила, лишь иногда собирая скользкие волосы в "конский хвост". Скакалка, классики, игры в резиночку – всё это было для неё. И всего этого избегала Жанна. Проблемы с глазами усугубились, и с конца первого класса ей выписали очки, которые она забывала и оставляла везде, где только можно было забыть и оставить.

К окончанию 1-го класса Лида-маленькая уломала своего мужа (да, это взяло время) , и в их небольшом зале, который назывался "большая комната" прямо у окна встал новенький "Беккер" – немецкий инструмент – черный, с тяжёлой крышкой, закрывающейся на ключик, и двумя резными латунными подсвечниками, которые можно было двигать и в которые можно было вставлять настоящие свечи. У "Беккера" был глубокий звук, две педали и гладкие, как леденцы, клавиши благородного цвета – чуть-чуть желтоватые, наверняка сделанные из слоновой кости. Так сказал Жаннин папа, убрав от окна столик с радиоприемником и немного сдвинув в сторону телевизор. К пианино прилагался круглый крутящийся стул, на котором можно было раскручиваться по часовой стрелке вверх и против часовой стрелки – вниз. Жанне купили папку с завязочками – коричневую, с выпуклым портретом Петра Ильича Чайковского, сборник "Школа игры на фортепиано", она что-то прохлопала, что-то пропела весьма приятным голосом на вступительных экзаменах, обворожила комиссию своей улыбкой и была принята в музыкальную школу.

– Я в детстве так хотела играть, – с улыбкой сообщила Лида-маленькая Лиде-большой. – Но разве мои родители могли себе это позволить?

В этом вопросе уже крылся ответ: да, они не могли, а вот мы – да, мы можем.

Жанна исправно посещала уроки по специальности, сольфеджио и теории, ходила на хор, в общем, вдруг стала занятой и вечно спешащей куда-то девочкой. У нее был слух, но маленькие руки с пухлыми пальчиками не были руками пианистки, и это было видно сразу.

Она неуклюже ковырялась в гаммах и этюдах Черни, проваливала кисть и задирала пятый палец. У нее была неважная растяжка и аккорд из четырёх звуков был для ее руки подвигом, равным восхождению на Эверест.

Но она, слегка высунув язык, так старательно тянула legato в прелюдиях Баха, так страдала лицом, играя " Болезнь куклы" из "Детского альбома" Чайковского, так трогательно улыбалась и кланялась со сцены после экзамена, что члены педкомиссии, посовещавшись для виду, выносили свой вердикт: "нетвердая четвёрка". Ее учительница понимала, что от этой "нетвердой" четверки до четверки "обыкновенной" – пропасть, которую этой улыбчивой девочке с неуклюжей посадкой и зажатой кистью вряд ли суждено одолеть. А потому, повторяя, как мантру, что "заниматься надо больше", она тщательно подбирала ей репертуар кантиленный, с минимумом технических элементов.

Она была неплоха на уроках теории и сольфеджио, хотя с трудом дотягивалась до "до" второй октавы.

Зато блистала на хоре, уверенно и чистенько выводя свою партию второго альта. Это был её диапазон.

На хоре ее ставили в пример.

– Дети, посмотрите на Жанну Кац! – стучал по пюпитру дирижерской палочкой их хормейстер Лебедев Георгий Александрович. – Посмотрите, как надо петь! С улыбкой надо петь, дети, с улыбкой! У нас скоро городской хоровой смотр! Все улыбаемся, как Жанна Кац! Весело и дружно! Мы же пионеры!

Пионеры корчились от смеха, сползая на полтона, а в коридорах музыкалки провожали Жанну фразой, ставшей классикой:

– Дети! Посмотрите на Жанну Кац!

В начале третьего класса Жанну отдали на плавание. Ей достали совершенно необыкновенный купальник – пингвинчик. Закрытый купальник с крошечной черной юбочкой. Весь состоящий из равнобедренных треугольников: черный – белый, черный – белый. С открытой спинкой.

В бассейне никто не говорил: "посмотрите на Жанну Кац!" Все и так смотрели, потому что такого купальника не было ни у кого. Очки она оставила на низкой скамеечке рядом со шлепками. А потом ее обвязали веревкой за пояс и бросили в воду. Очень популярный метод обучения в середине прошлого века, имеющий под собой идеологическую платформу – хочешь жить – выплывешь!

Жанна несомненно хотела жить. Об этом свидетельствовали ее крики, гулко отражающиеся от куполообразного потолка Дворца Водного спорта. Насчёт “выплывешь" как-то не получалось. А потому, когда ее, дрожащую и несчастную, наглотавшуюся хлорированной воды, наконец вернули на скамеечку – к очкам и шлепкам, – Жанна четко знала, что плавать она не будет. От слова НИКОГДА. Купальник-пингвинчик простирнули, высушили и спрятали в шкаф – до лучших времён.

А почему, собственно, бассейн? Зачем бассейн? Ну, да, это полезно, это закаляет и вообще … мало ли … всегда пригодится в жизни.

Но главным было другое – в секцию по плаванию ходила Лана. Буквально с первого класса. Ее признали перспективной сразу. Она абсолютно не боялась воды, напротив – это была её стихия.

– У вашей девочки природная техника, прекрасная координация, хорошая реакция. А ещё – и это главное, – тренер назидательно поднял указательный палец. – Она нацелена на победу. А потому – давайте-ка ее к нам в секцию.

Лида-большая не была против. Она прекрасно знала свою дочку, и нацеленность на победу Ланочки была ей хорошо известна. Она всегда добивалась своих целей. Такая вот, целеустремлённая девочка. Ставила цель и устремлялась к ней. Самым коротким путем. Как об этом догадался тренер после первой же встречи, она так и не поняла.

ДМШ и ДВС немного развели подружек в разные стороны – детская музыкальная школа и дворец водного спорта находились в разных направлениях. Занятия и тренировки занимали много времени. Но им повезло – они все равно сидели за одной партой и были соседками.

А так подфартило далеко не всем.

После памятного апрельского утра 1966-го года, когда часы остановились в 5 часов 22 минуты, а тишина взорвалась от испуганных криков людей, многое поменялось в их городе. На улицах выросли палаточные городки, и это не были весёленькие палатки туристов, а огромные военные брезентовые палатки цвета хаки. Город строился с рекордной скоростью, и очень скоро многие люди, жившие в центре, переехали на окраины из своих маленьких частных домиков или разрушенных до основания, или признанных аварийными специальными комиссиями, которые ходили по домам на предмет проверки жилого фонда. Прощались друг с другом соседи, рвались дружеские связи – далеко не всем удавалось получить новое жильё в привычной близости друг от друга.

Лиду-большую и Лиду-маленькую не тронули. Их домики на соседних улицах выдержали грозный удар стихии, не попав под гриф "аварийное жильё".

И девчонки по-прежнему дружили: вместе ходили в школу, секретничали на переменках и отстаивали длиннющую очередь в школьный буфет за пирожками с повидлом и бубликами с маком.

Лана по-прежнему не заморачивалась с учёбой, не гонялась за пятерками, легко получая их по любимым предметам – математике, английскому и физкультуре.

Жанна занималась усердно. В восьмом классе у нее уже был частный педагог по биологии, так как будущее ее было предопределено. Всё решила тетя Рая, работавшая в правительственной аптеке в центре города. Пробежав глазами по табелю с оценками Жанны за седьмой класс, она недовольно хмыкнула:

– И что с этим прикажете делать?

Оценки были, скажем прямо, так себе. Средненькие такие оценочки.

– Университет нам не светит, я так понимаю, – задумалась Рая. Поступить-то мы, допустим, поступим, а учиться кто будет?

Лида-маленькая согласно кивнула – она доверяла старшей сестре мужа, которую знал весь город.

– И что ты думаешь, Рая?

– А думаю я… а думаю я, что пойдем мы в медучилище. У меня там Шавкатик – свой человек. Договоримся. Специальность хорошая, женская. Возможностей полно. Найдем что-нибудь. И частно всегда подработать можно – уколы поставить, банки там, компрессики. Все же живая копейка.

У тети Раи не было ни мужа, ни детей и всю свою нерастраченную энергию она направляла на семью брата. Опекала. Подсказывала. Советовала. Лида этому не противилась. Слово Раи много решало в их семье.