– Присядьте, Максим Евгеньевич, – надтреснутым голосом предложил он. Даже в столь щекотливой ситуации отпрыск древнего рода не утратил хороших манер. – Не откажите в милости выслушать злополучного отца.

Книгу я нашел в совершенно неожиданном месте, хотя, возможно, другой кладоискатель додумался бы раньше меня. Усадьба, как вам известно, называется Дарьины Ключи. Однажды в дом к Галине, моей жене, зашла соседка за какой-то ерундой, старушенция под девяносто, но бойкая, из тех, кто не упустит случая пошамкать о чем угодно, лишь бы тема была. Не знаю, что мне стукнуло в голову и почему раньше не приходило на ум, но тут я возьми и спроси, что означает название – Дарьины Ключи.

Оказалось, что бабке известно местное предание, которое не знала даже моя мать.

Дескать, сиятельный граф Веренский, в то время красавец кавалергард, взял к себе в опочивальню девицу Дарью из крепостных. Девица, хоть и не по своей воле к барину пошла, сильно к нему привязалась и любила молодого господина до безумия. Барин же с Дарьей вволю натешился и после выдал ее замуж за своего стремянного, о молодице более не вспоминал, а для утех альковных взял к себе в дом другую крепостную девку.

Сделалась Дарья безутешной. Все у нее валилось из рук – и в поле работать не могла, и в домашнем хозяйстве не годилась. Муж ее бил для порядка, родители стыдили – ничего не помогало. Горемычная Дарья хаживала к дальней часовне за большим прудом, истово молилась и просила Боженьку вернуть ей любовь молодого повесы. Часто садилась она на скамью у часовни и лила слезы, глядючи на окна спальни барского особняка, отражающегося в пруду.

Однажды застала она своего милого в парке на гарцующем жеребце. Дарья бросилась к всаднику, не убоявшись копыт разгоряченного скакуна, и прильнула щекой к сапогу наездника. Коник взвился на дыбы, а гордый аристократ с размаху огрел замарашку по лицу хлыстом – знай, мол, свое место. Бранился при этом крепко: коня испугала негодная. Возмущенные наездник и конь умчались как ветер, а Дарья побежала да и бросилась в пруд. Только пузыри пошли.

Погоревали дворовые о Дарье, а молодой граф лишь нахмурился, как узнал о кончине крепостной, и все бы ничего, только доложили ему через день, что на том месте, где Дарья слезы проливала, родник пробился из-под земли. А вскоре выяснилось, что ключ этот целебный. Удивительная весть постепенно облетела всю округу, стали люди шушукаться, о чуде судачить, креститься; к роднику потянулись паломники. Тот факт, что целебный источник нашел выход рядом с часовней, придавал образу погибшей Дарьи ореол святости.

Часовня и чудотворный источник особенно почитались с тех пор, народ приходил сюда на молитвы вплоть до революции.

Но бытовала и другая легенда о том, что умершая Дарья стала по ночам являться к графу в опочивальню и требовать любви. Граф на этой почве ударился в мистику, вступил в какое-то тайное культовое общество и со временем прослыл чернокнижником, только все это предания старины глубокой, что правда, что ложь – поди разберись…

Веренский прервал свой рассказ и попросил Василия поднести ему еще рюмочку.

– Вася, ты зачем ружье взял на изготовку? – воспользовался паузой Максим. – В девушку собирался стрелять?

– Господь с вами, Максим Евгеньич, я Лизоньке готов следы целовать, – неожиданно признался Василий. – Ружье держал против тех, кто ее мучает. Да и то так, для уверенности за ствол схватился. Знать бы, кого в гости ждать…

– Однако не отвлекайтесь, Леонид Ефимыч, – резко перебил Сила Михалыч. – Этак мы до ночи будем предаваться воспоминаниям.

– Словом, рассказ старушки натолкнул ме ня на мысль, что надо поискать книгу в часовне.

Строение стояло заброшенным, в годы советской власти часовню использовали как склад для нужд пансионата. Иконостас разворовали, настенная роспись была побита, сохранились лишь разрозненные фрагменты. Когда я вошел вовнутрь, там еще валялись пустые ящики и куски штукатурки. Кладка стен кирпичная, кое-где рассохлась; представьте, мне особо искать не пришлось, в одном месте большой пласт штукатурки обвалился и несколько кирпичей лесенкой выдвинулись вперед. Там-то и оказался тайник. Сейчас часовня отреставрирована, во время работ тайник обязательно бы обнаружили мастера – лучше бы так, потому что в чужих руках книга опасности не представляла.

– Объяснитесь, что вы имеете в виду? Что означает ваша последняя фраза? – насторожился Максим.

– Книга обретает силу только в руках прямого потомка.

– Понял! – воскликнул Максим и снова вскочил с места. – Ну конечно! Слово «кровь» в тайнописи означает «представитель рода», скорее всего – потомок, наследник, в чьих жилах течет кровь графов Веренских! Я прав?

– Я же сказал, что ты умный мальчик, – одобрил Сила Михалыч.

– Постойте… вот еще: «врата величия и бездны дарует кровь»… – Максим вдохновился, в нем вспыхнул азарт исследователя, одна догадка за другой озаряли мрачные секреты старинной усадьбы. – «Врата величия»… путь к богатству и славе… да-да, несомненно… другого объяснения нет… – Взбудораженный, он принялся ходить по комнате. Затем остановился, глядя на Веренского с изумлением. – Леонид Ефимыч, как вы стали знаменитым музыкантом? Неужели талант все-таки проснулся?

– Дорогой Максим, вы оставили без внимания еще одно слово – «бездна», – с горечью усмехнулся Веренский.

– Нет, я о нем помню. Это слово должно было стоять в начале фразы как основополагающее. Сначала «бездна», затем все остальное, не так ли?

– Вы правильно все поняли, Максим. Поправлю вас в одном: понятие «врата» тоже в первую очередь относится к слову «бездна».

– И вы открыли врата, – прошептал Максим.

– Увы! Я был жаден и честолюбив. Меня не коснулась божественная искра, но вопреки собственной природе я хотел раздуть пламя из сухой головешки, согласен был сделать это любой ценой.

– Молчите! – воскликнул Максим. – Мне теперь стало по-настоящему страшно. Ничего больше не желаю слушать! К тому же я убедился со всей очевидностью – что бы вы там ни натворили, наказание вас уже постигло. Не пойму только, зачем вы меня пригласили в этот дом! Чего вы все от меня хотите?

Несколько секунд в комнате царила тишина.

– Ты должен закрыть врата, – сказал Сила Михалыч и встал.

Он вдруг показался Максиму стройным и высоким. Облик его размылся на мгновение, словно на глаза Максиму надели чужие оптические очки, неясная фигура повисла в воздухе, струилась и колебалась, как отражение в нестойкой воде. Максим замигал и торопливо протер глаза; человек перед ним снова проявился, обрел четкие очертания и стал таким, каким был минуту назад.

– Мне надо присесть, – пробормотал Максим и пошатнулся. – Я что-то неважно себя чувствую. В глазах рябит, и голова кружится.

Подоспел Василий, подхватил музыканта и усадил на диван.

– Все с тобой в порядке, – зашептал он на ухо Максиму, – и ничего тебе не мерещится. Я тоже видел. Не зря я тебя предупреждал. Лучше молчи и делай, как он велит.

– Продолжайте, Леонид Ефимыч, – приказал толстяк. – Иначе Максим Евгеньевич нас не поймет. Вернемся в 1989 год.

– Я вскрыл тайник. Книга лежала в окованном серебром деревянном сундучке. Миниатюрный висячий замок помешал мне немедленно извлечь сокровище. В нетерпении я побежал в дом и сбил замок молотком.

Книга была датирована 1840 годом, но, несмотря на то что пролежала в заточении полтора века, хорошо сохранилась, листы по краям потемнели от сырости, но содержание страниц не пострадало.

Почти всю книгу занимал рукописный текст. Это был пространный трактат о звуке. Мне не составило труда разобраться в дореволюционной русской орфографии: почерк у графа был каллиграфический. Видимо, граф старался, чтобы рукопись была доступна для тех, кому в дальнейшем попадет в руки. Я начал читать, но в своем лихорадочном состоянии не воспринимал смысл текста. Я был уверен, что в книге найду указания на спрятанные сокровища. Я перелистывал страницы, мои глаза бежали по строчкам, пока не уперлись в ноты, ибо несколько последних листов представляли собой запись неизвестной мне фортепианной пьесы.

Я непочтительно швырнул книгу на стол и погрозил кулаком портрету сиятельного предка. Он сыграл со мной злую шутку, так я подумал тогда. Однако, вглядываясь в капризно-порочное лицо аристократа, я не увидел насмешки. Он смотрел с легким прищуром, но в глазах светилось что-то бесовское, дикое, он был полон дерзкой отваги и, предлагая книгу, как будто советовал рискнуть мне самому.

Побуждаемый этим взглядом, я снова открыл книгу и стал вчитываться в текст.

Для наглядности я прочту вам выдержку из текста, когда-то я перепечатал часть на пишущей машинке, чтобы было легче воспринимать смысл написанного. Книгу я вам показать не могу – она спрятана в надежном месте, извлекать из нового тайника ее нельзя, иначе я уже никогда больше не увижу свою дочь.

При упоминании о дочери Веренский не ко времени опять расстроился, начал всхлипывать и размазывать слезы по щекам.

– Она приходит за книгой, – тихо пояснил Василий Максиму, – а он ее не дает. Она требует отдать книгу и бьет его, а он терпит, лишь бы она не ушла безвозвратно.

– Почему она это делает? – в тон ему спросил Максим.

– Кто-то ее заставляет. Боюсь, в один ужасный день этот «кто-то» сам явится сюда, и тогда нам всем несдобровать. Я даже думать боюсь, что может случиться.

Василий поколебался, неровный румянец выступил на его веснушчатых щеках.

– Признаюсь вам, Максим, мы с Лизой любили друг друга и собирались пожениться. Я уже готовился просить ее руки у Леонида Ефимыча, как вдруг случилось это несчастье…

Ему пришлось замолчать, так как Веренский доковылял до старинного бюро, извлек из выдвижного ящичка несколько листов бумаги и начал читать:

– «Путем размышлений, длительных исследований, наблюдений и экспериментов, а главное – глубокого всестороннего познания пришел я к выводу, что благополучие материального и духовного мира зиждется на Великой Гармонии, дарованной Творцом, и одним из главных составляющих гармонии всего сущего является звук. Ибо звук присутствует во всем, в любой подвижной и неподвижной субстанции, потому что любой, даже самый твердый и неживой предмет несет в себе вибрацию мельчайших частиц, его составляющих. И всякая вибрация есть голос, он передается от одного предмета другому, с которым соприкасается, и тот передает собственную и приобретенную от другого предмета вибрацию уже в новом объединенном качестве следующему предмету, и так они все вместе вибрируют – каждый по-своему и в то же время в идеальном соответствии с предметами, их окружающими. И даже воздух, земля и вода передают звуки и участвуют в общем согласном хоре всего, что есть на земле. Любой голос или звук, даже давно утихнув, оставит свою вибрацию и воздействует на предмет, коего он коснулся, на долгие времена. И ежели по какой-либо причине нарушится совместное звучание, ворвется в него гибельная дисгармония и начнет ломать стройное равновесие, устоявшееся веками, то многое разрушится, и откроются пространства враждебные миру, и будут приходить оттуда силы темные, неразумные, мятежные, дабы умножить долю зла необоснованно и себе в угоду.

Дисгармония может случиться в одном отдельно взятом предмете или живом существе, когда чья-то чужеродная вибрация влияет на него разрушительно, тогда предмет может сломаться, гора рассыпаться, а живое существо начнет болеть и угасать. И часто человек не знает, что надо всего лишь избавиться от вещи в доме, платья, украшения или общества другого человека».

Веренский замолчал, чтобы перевести дух. В доме было необыкновенно тихо, не слышалось ни единого шороха. Максим подумал, что должно быть уже очень поздно, достал по привычке из кармана мобильник и убедился, что телефон отключен. То-то ни одного звонка! Ярик наверняка сейчас рвет и мечет.

Он нажал на кнопку, но телефон, к его удивлению, не включился, хотя всю ночь оставался на зарядке.

– Не мучайся зря, не включится, – посоветовал Сила Михалыч. – Будет нам мешать, сам понимаешь.

– Вы испортили мой телефон?! Да вы знаете, сколько я за него заплатил? – заершился Максим.

– Вот уж не думал, что выдающийся музыкант кичится дорогими игрушками, – поддел толстяк.

– Это называется «понты», Сила Михалыч, – услужливо подсказал Василий.

– По… понты? Ну и словечко! Я уже заметил, что появилась масса непонятных слов. Хоть заново учи язык. То, что написал прапрадед Леонида Ефимыча, я гораздо лучше понимаю, даже в оригинале.

– Ничего он нового не написал! – заносчиво возразил Максим. – Хотя, возможно, для того времени… Послушайте, на дворе ночь, мобильник не работает, а мне надо в отель. Есть в этом доме телефон или все уже окончательно провалилось в черную дыру под названием «пианино»?