Рожать Адлен захотела дома. Она просто ненавидела запах больницы и этих напыщенных врачей, считающих себя творцами истины в последней инстанции. Стефан не понимал, почему она вбила себе это в голову. И вроде бы он уже даже и забыл, что дети появляются оттуда. Вроде бы как это вовсе и не для того было придумано. В Амстердаме работали одни из лучших врачей в мире, а она не хотела, чтобы к ее вагине притрагивались хладнокровные докторские руки в белых (или голубых?) латексных перчатках. Вообще ему было наплевать. Наплевать на нее и ее ребенка в утробе. Они были женаты семь лет, но изначально договаривались об открытом браке. Было только одно условие – никаких серьезных увлечений. Всегда возвращаться друг к другу. Хотя по большей части это было его условие. По крайней мере, он догадывался о том, что Адлен много раз силилась разорвать узы этого брака, который был заключен по интернету. Развестись можно было точно так же просто. Никаких лишних заморочек. Просто входишь в систему и подаешь заявку на удаление. Но для Стефана это казалось концом его принципа. Он не верил в понятие любви или влюбленности, считал это полнейшим абсурдом и выдумкой слабых баб. Секс – вот, что по-настоящему имеет значение. Так распорядилась природа. Секс – это один-единственный кит, держащий эту планету на плаву. Хотя несколько лет назад одна очень известная компания выпустила совершенно легальный препарат под названием «таблетки любви». Они содержали в себе какой-то комплекс натуральных гормонов, по причине которых люди якобы влюбляются. Ты не можешь полюбить? Выпил таблетку – и уже вздыхаешь по кому-то ночами. Обзаводишься семейством, детишками (естественно, продолжая принимать таблетки). Стефан как-то слышал: говорили, будто они действительно действуют. Но он считал все это полным бредом, беспределом властей, которые допускают легализации таких наркотиков. Кто-то просто зарабатывает на этом деньги.
Стефан, как и Адлен, даже не знал, чьим ребенком она вот-вот собирается разродиться. Но, по сути, это его и не сильно-то волновало. Он играл в футбол, и у него было много поклонниц. Всегда. Супругов никогда не смущала их свобода на стороне. Стефан считал, что только так человек и может обрести счастье. Это свобода. Для чего сковывать себя нелепыми условностями? С Адлен они познакомились, когда она брала у него интервью для своей продвинутой интерактивной газетенки, из которой потом с треском вылетела за историю с клеветой на министра. Это был ее звездный час. Она хотела показать всем вокруг, что не зависит от чужого мнения. Но еще до этой истории Стефана привлекла в Адлен схожесть мировоззрения. Она не хотела серьезных отношений, а он хотел свободы. Но каким-то странным стечением обстоятельств они не могли оставить друг друга в покое. Должно быть, это было одиночество. Не то, которое социальное, а то что душевное. Хотя и в это Стефан тоже не верил. Для него существовал один-единственный бог – фаллос. Да и кто мог сейчас позволить себе поклоняться богу? Разве что только мусульмане. А отдельные группки христиан еще жили в некоторых странах Европы, кое-где на юге штатов и в азиатской части России. Однако, чем старше становился Стефан, тем сильнее где-то глубоко (куда он самостоятельно не мог добраться) появлялось чувство тревоги. Он старался отбросить эти глупости подальше, но они постоянно его преследовали. Он смотрел на Адлен и видел в ней женщину. Он начинал видеть в ней женщину. Что-то в его мозгу щелкало, и ему казалось, что перед ним личность. Какой маразм! Из-за этого у него иногда пропадало желание встречаться с молоденькими потаскухами, которым только то и надо было, что ощутить вкус свободы от родительской опеки…
Схватки начались ночью. Адлен было еще двадцать семь, но она уже считала себя слишком старой для родов. Она еще никогда не испытывала такой мучительной боли внизу живота. Сначала боль показалась знакомой. Это было что-то между тем, как начинаются месячные, и сильными позывами в туалет. Первая схватка была едва ощутимой. Она быстро возникла и быстро затихла. Сердце колотилось, как бешеное, готовое вырваться сквозь глотку. Адлен задним числом подумала, что это могли бы быть ложные схватки, хотя срок уже подходил. Но спустя минут двенадцать произошла еще одна схватка, которая была сильнее уже раз в шесть. Тело Адлен перекрутило, а лицо застыло в мученической гримасе. Стефан спохватился на кровати и включил ночник. Он все сразу понял и спросил:
– Может, в больницу?
– Нет! – вскрикнула Адлен. Казалось, что возмущение от этого глупого предложения было сильнее, чем сама боль, которую она испытывала в этот момент. – Я рожу здесь. Так будет лучше для всех, – быстро проговорила она, уже ожидая новой волны боли.
Она знала, что будет рожать дома, уже когда встроенный датчик в унитазе показал беременность. Она не удивилась, потому что знала, что рано или поздно это произойдет. Стефан несколько раз уговаривал ее стерилизоваться, но она ясно дала понять, что не собирается делать этого. Мать Адлен была успешным врачом здесь, в Амстердаме. И плюс ко всему она была жуткой идеалисткой. Практически все время до совершеннолетия Адлен провела дома взаперти, потому что мать боялась, будто этот мир заразит девочку болезнями во всех смыслах. Поэтому Адлен воротило от докторов. За весь период беременности она всего пару раз показалась гинекологу, который уверил ее, что ребенок развивается нормально и полностью здоров.
Только узнав о беременности, Адлен сразу же начала штудировать книги о домашних родах и об осложнениях, которые могли возникнуть. Только забеременев, она поняла то, что доходило до нее, кажется, с самого детства. То, что все это время она считала свободой, оказалось на деле не больше, чем мифом, который навязала ей окружающая действительность. Секс – это не свобода. Секс – это просто секс. Такая же природная часть, как и рвота. Все остальное – человеческая блажь. Глупость, способ заполнить разъедающие бреши в человеческой душе. Их нужно латать, а не превращать в помойное ведро, куда можно спихивать все, от чего только может получить удовольствие человек. Нет. Не латать. Глупость несусветная. Нужно сделать так, чтобы эти бреши не появлялись вообще. Все это она, наконец, осознала, прикоснувшись к своей природе. Зародившаяся в ней жизнь дала понять, что она не робот. Не вагина. Не рот. Не тело. Она человек. Она животное. Живое существо. Душа. Жизнь. Мир. И то, что она и многие люди называли свободой, – легенда, выдумка, корм для скота. Блевотина цивилизации.
У них был уговор со Стефаном. Да. Но она знала, что такое любовь и верила в нее. И, должно быть, миллион раз уговаривала себя бросить эти отношения. Эта «свобода» заковала ее в цепи, приковала намертво к кровати. Иногда ей даже снились кошмары, которых она не помнила. Она годы пыталась самой себе навязать «правильность» этой системы «ценностей». Но что это, если не устои? Что это тогда? Она внутренне неосознанно все эти годы пыталась доказать своей матери: я свободна! Вот она я! Держи! Но нет. Это и были путы. Оковы. А теперь, когда она почувствовала эту раздирающую ее нутро боль, наконец поняла: вот она, настоящая свобода – почувствовать вкус природы. Вот она – природа. Разрывает ее изнутри. Это всепоглощающая и всеочищающая боль. Наконец-то она достигла в жизни и прикоснулась к тому, что не было придумано человеком. Секс тоже не был им придуман, но то, как обошелся с ним человек, породило искусственную щемящую боль, убило душу, сожрало личность, изменило ход мыслей. Кругом были одни картинки. Мертвые, двухмерные картинки. Не люди. Вещи. Да, кажется, так было у философов начала ХХ века? Вещи, не проходящие сквозь сознание, так и остаются вещами. Неодушевленными предметами. Адлен провела восемь месяцев в этих раздумьях, силясь их отогнать и снова стать той легкомысленной двадцатилетней Адлен, которая хотела доказать всему миру (заключавшемуся в ее матери), что она такая зрелая. Но зрелая, не как прекрасный плод на дереве. Как прыщ на носу, который нужно просто выдавить. Тогда казалось: она стоит на пороге чего-то великого, нового мира, лишенного предрассудков. Она ненавидела врачей…
К утру схватки начали учащаться и усиливаться. Адлен не знала точно, чьего ребенка вынашивала девять месяцев в утробе. Но она догадывалась. Примерно девять месяцев назад у нее был бурный роман. Стефан ничего не знал об этом. Он все так же думал, что Адлен развлекается на стороне одноразовым сексом, который ни во что не перетекает. Но это было не так. Да, она лгала Стефану. Но только теперь задавала себе вопрос: зачем? Если это свободные отношения, почему люди продолжают в них лгать? Значит, никакие они несвободные. Свободных отношений не бывает. Бывают только отношения или их отсутствие. То, что было помимо Стефана, – это были отношения. Это была любовь. Всепоглощающая, страстная, сулившая счастье, надежду, настоящую жизнь. Анхел умолял ее уйти от мужа к нему и улететь с ним куда-нибудь на Мадагаскар, подальше от этого мира.
О, Анхел! Бедный Анхел! Адлен так долго гадала, где же он теперь? Он так хотел настоящую семью, настоящий дом и настоящих детей. Он был последним романтиком на Земле. И Адлен свято верила, что плод, обременивший ее, носит его гены. Анхела. Гены настоящего арийца с голубыми глазами, мягкими светло-русыми волосами, мужественными высокими скулами и крепкими желваками. Она помнила его тело и его запах. Но не это все вызывало в ее душе главный трепет. Его взгляды на мир, его желания, его мужество. Это он впервые заставил ее усомниться в верности своего жизненного пути. Им не нужны были никакие «таблетки любви». Любовь и так жила в них. Внутренне безумно желая убежать с Анхелом хоть на край Вселенной (даже если там не будет еды и воды!), внешне она всеми членами упиралась против этого, убеждая и его, и себя в том, что у нее уже сложившийся брак, что жизнь ее уже наполнена смыслом, что все это минутная слабость. И на деле это было всего лишь нежелание показать миру, что ее позиция, оказывается, была неверна. Что все это время она обманывала себя (как же так? Адлен да и не права?). Они расстались с Анхелом, когда он уже не мог больше ждать. Она попросила его не сообщать ей, куда он отправляется, но теперь Адлен отдала бы все, чтобы разыскать его! Она бы прямо сейчас, родив, вскочила бы на ноги и бросилась к нему в колени! Пусть Мадагаскар! Пусть Марокко! Пусть хоть бермудский треугольник! Все равно…
Раньше ее раздражали эти толстые курицы-наседки, дрожавшие перед своими чадами. А теперь она сама стала такой. И она хотела быть такой. Все это время Стефан бегал вокруг нее в каком-то своем непонятном раздумье. Он понимал, что после рождения ребенка все коренным образом изменится. Они разойдутся, и ему придется искать того, кто опять разделит с ним его «свободу». Только теперь Адлен поняла глупость всего этого. Только мифической свободе нужны мифические партнеры.
Адлен попыталась приподняться с кровати и поняла, что не может сделать этого.
– У меня потуги, – резко бросила она, не глядя на мужа.
– Что это? – спросил Стефан. Как-то в детстве он посмотрел старый фильм, где в девушку вселился дьявол, и его пытались изгнать. Девушка превратилась в нечто ужасное землистого цвета, скрюченное и с болезненным видом. Вот сейчас он почему-то вспомнил тот фильм, глядя на Адлен. Она полусидела на правом краю кровати, была вся в поту и посмотрела на него исподлобья какими-то страшными закатившимися глазами. Как вспышка, в голове мелькнула бредовая мысль: как бы выглядел в этот момент секс с такой страшной Адлен? Он старался не показывать этого (ведь он был самец), но внутри у него все колотилось от страха. Ему хотелось убежать, но Адлен продолжала быть его женой.
– Потуги, идиот, потуги! – выпалила Адлен, почувствовав, что накатывает новая схватка. Скоро все решится.
О проекте
О подписке