– Неужели у вас нет в этой среде никаких полезных знакомств? – не поверила Инга.

Я сразу же подумала об Андрее. Отставной полковник медицинской службы, он, конечно же, имел кучу друзей среди военнослужащих, но ведь под вопросом один-единственный военный округ, более того – одна-единственная застава! Кроме того, я знала, что Андрей в отъезде: две недели назад он по телефону сообщил мне о том, что уезжает с лекциями в Калифорнийский медицинский колледж и оставляет Отдел на меня. Правда, он также добавил, что по всем вопросам его можно беспокоить в любое время дня и ночи по скайпу или по телефону, но как, черт подери, он смог бы помочь, находясь на другом конце земного шара? И тут я вспомнила о Никите. Конечно, он ведь служил с Андреем и как-никак вхож в круг военных!

– Я могла бы попытаться, – проговорила я наконец, видя, что Инга не сводит с меня внимательного взгляда. – Давайте продолжим наводить справки, вы по своим каналам, я – по своим. Через пару-тройку дней созвонимся, идет? Может, у нас появятся какие-нибудь новые сведения.

– У вас есть дети? – вместо ответа поинтересовалась Шацкая.

– Сын. Ему двадцать. Но в армии Дэн не служил, потому что поступил в институт, – тут же добавила я, предвосхищая ее следующий вопрос.

– Вам повезло, – глухо произнесла Инга. – Лучше рожать девочек!

* * *

Войдя в квартиру Никиты, я увидела, что со времени моего последнего визита здесь практически ничего не изменилось – все та же безликая, но удобная и функциональная мебель из «ИКЕИ». Правда, на стенах появились новые фотографии – в основном его бывших однополчан из Осетии на фоне разрушенных зданий. Встречались и снимки с нынешнего места работы – в окружении коллег или пациентов. Никита работает трансплантологом в Алмазовском центре. Андрею он как сын, хотя кровные узы их не связывают. Никита – пасынок бывшей жены Лицкявичуса. Когда они развелись, она вышла замуж за друга Андрея, у которого рос маленький сын Никита. Так уж вышло, что, несмотря на полный разрыв с женой и отказ общаться с ней, Андрей не держал зла на друга и души не чаял в Никите. Для парня же Андрей всегда служил примером, и впоследствии, вопреки его воле, пошел по стопам Лицкявичуса – поступил в Военмед и колесил по «горячим точкам», пока не получил тяжелейшее ранение в ногу. Случилось это в Южной Осетии. Раненый Никита и еще один его приятель оказались в разрушенном здании больницы, потеряв надежду на то, что их найдут. Именно Андрей организовал спасательную операцию, а потом, когда хирург сказал, что в полевых условиях спасти ногу почти невозможно и лучше ампутировать ее, чтобы спасти жизнь парню, Андрей удержал его руку. Только благодаря этому Никита теперь может ходить. Иногда он опирается на трость, но я подозреваю, что делает он это исключительно в корыстных целях: вид симпатичного молодого мужчины с мальчишеской улыбкой, у которого имеется небольшой физический недостаток, безотказно действует на женщин всех возрастов и профессий.

– Кофе будешь? – спросил Никита, когда я закончила разглядывать снимки на стенах и уселась на диван.

– Обязательно!

Он исчез на кухне и через несколько минут появился с подносом.

– Ты, я вижу, купил кофеварку? – приятно удивилась я.

– А как же тебя принимать-то? – пожал он плечами. – Ты же растворимый не пьешь!

– Так как там насчет моего дела? – спросила я.

– Рассказываю. Странное что-то творится: я обратился к людям, для которых обычно нет ничего невозможного. Тем не менее они не смогли помочь!

– Что, совсем ничем? – разочарованно уточнила я.

– Только тем, что разъяснили: соваться в эту область не стоит.

– Ну да, конечно! – злобно фыркнула я. – Военная тайна! Мальчишки, значит, мрут как мухи, а они отказываются говорить?!

– Зато я узнал для тебя кое-какие имена.

– Тех, кто еще погиб на той заставе, да? – догадалась я, воспрянув духом.

– Точно. Не все они проживали в Питере, но что есть расстояния при наличии современных способов связи, верно?

– Ты совершенно прав!

– Слушай, а ты…

Никита осекся, и мне даже показалось, что он покраснел.

– Что, Ник?

– Дядя Андрей так внезапно усвистал в Америку… Ты не знаешь, что случилось?

– Случилось? – удивилась я. – Что могло случиться? Он же всегда разъезжал по свету с лекциями, а почему ты спрашиваешь?

– Дядя Андрей давно говорил, что собирается завязать с дальними поездками – после операции он стал плохо переносить самолет.

– Правда? – пробормотала я.

– И он ничего не сообщал мне о своих планах, и вдруг – улетел. Я думал, ты знаешь почему.

Мне не приходило в голову, что Андрей мог улететь из-за того, что я прекратила наши отношения – такой сильный человек не мог настолько тяжело переживать разрыв с женщиной! Тем не менее слова Никиты говорили о том, что я, возможно, ошибалась, считая Андрея пуленепробиваемым с эмоциональной точки зрения.

– Нет, Ник, мне ничего не известно, – ответила я. – Андрей Эдуардович не делился со мной своими планами.

Парень посмотрел на меня, и я почувствовала, что он о чем-то догадывается. Нам с Андреем успешно удавалось скрывать отношения от коллег, но, кажется, некоторые, наиболее внимательные, все-таки нас подозревали. Ну, ничего – теперь-то и подозревать нечего, ведь все кончено!

* * *

В квартире Бероевых было чисто, как в операционной.

– Не могу без дела сидеть, – пояснила хозяйка дома, Анна Емельяновна, облаченная в старые джинсы и мужскую рубашку. – Раз пять уже все здесь перемыла, но никак успокоиться не могу!

– Еще бы! – сочувственно покачала я головой. – Вы успокоительное принимаете?

– Не люблю я лекарства пить – одно лечишь, другое калечишь.

– Вам не предлагали с психологом пообщаться?

– Вы намекаете на то, что у меня с головой не в порядке?

– Да нет, но вы ведь сына потеряли, а это такая серьезная психологическая травма!

– Ничего, – мотнула коротко стриженной головой женщина, – справлюсь. Вы не подумайте, что я черствая такая, – тут же добавила она, – но мне сейчас никак раскисать нельзя: пока не выясню, что с моим Феденькой случилось, не могу я горю предаваться!

Сильная женщина, ничего не скажешь – права Инга Шацкая!

– А вы ведь не из прокуратуры, да? Из какого-то Отдела…

– Медицинских расследований, – подсказала я. – Но я здесь не по делам Отдела, а потому, что мать мальчика, который погиб с вашим сыном, – моя коллега.

– Вы о Косте Макарове говорите?

– Ваш сын писал о нем?

– Да, – вздохнула Бероева. – Они с Федей лучшими друзьями были – как в учебке познакомились, так и… Господи, они ведь служить только начали!

Она медленно сняла передник, надетый поверх джинсов, и проводила меня в гостиную. Вся мебель была сдвинута к стенам, и только большой ковер еще оставался на полу в середине комнаты.

– Вы замужем? – спросила Бероева, присаживаясь в стоящее боком кресло и делая мне знак последовать ее примеру.

Я кивнула.

– А я вот – нет, – усмехнулась она. – Одна Федюшку растила – с того самого дня, как родила. Но я не жаловалась, а теперь…

Она развела руками. Я во все глаза смотрела на эту женщину. Она лишилась самого дорогого на свете, но не выглядела сломленной. Видимо, держать себя в руках Анна умудрялась лишь мыслями о том, что должна решить загадку гибели сына. «А что, – спросила я себя, – если никакой загадки нет? Допустим, парни действительно погибли по собственной глупости. Забыв на минуту о том, что военная часть, где погибли ребята, пользуется дурной славой, можно ли с уверенностью сказать, что дело попахивает чем-то незаконным – разве в армии не происходит несчастных случаев? Что станется с Бероевой, если выяснится, что все именно так, как ей сообщили в письме – найдет ли она в себе силы жить дальше?»

– Анна Емельяновна, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, без излишних эмоций, – мне кажется, вам все-таки стоит поговорить со специалистом. Вот, возьмите, – и я протянула ей вытащенную из сумки визитку Павла Кобзева, психиатра и моего коллеги по ОМР. – Это очень хороший специалист, – пояснила я, пока Бероева нерешительно вертела карточку в руках. – Обратиться за помощью – это в порядке вещей и вовсе не означает, что вы ненормальная! Каждому человеку в определенные моменты требуется поддержка.

– А вы сами обратились бы к нему? – испытующе глядя мне в глаза, спросила Бероева.

– Обращалась, и не раз, – честно ответила я. – Потому и могу с легкой душой рекомендовать его всем, кому требуется консультация такого рода.

– Я подумаю, – кивнула Бероева.

– Кстати, у вас сохранились письма Федора? – сменила я тему.

– Конечно! Принести?

– Если не возражаете.

Анна Емельяновна подошла к комоду у противоположной стены. Ей пришлось отодвинуть его, чтобы прижатые к стенке на время уборки шкафчики можно было открыть, и она извлекла толстую пачку писем. Странно было видеть, что в наш век электроники и Интернета кто-то по-прежнему строчит письма от руки! Словно прочитав эту мысль на моем лице, Бероева сказала:

– Федя писать не очень любил. Обычно он присылал эсэмэски, но иногда, если было что сказать, писал. Он знал, что мне интересно, как они там живут, чем дышат… Кстати, все сообщения я до сих пор храню в телефоне – не хватает духу стереть. В последнюю неделю он сообщений не присылал, и я заволновалась. Как выяснилось, не зря!

– Я могу взять письма на время? – спросила я.

– Если обещаете вернуть. Только ничего подозрительного в этих письмах нет: знали бы вы, сколько раз я их перечитывала в поисках ответов на свои вопросы!

– Все-таки я бы тоже почитала, – сказала я. – Свежим взглядом, так сказать.

– Ну, попробуйте – чем черт не шутит! – согласилась Бероева.

– Вы же в прокуратуре работаете? – уточнила я.

– Точно. Только никакой высокой должности не занимаю – может, потому мне и не удается пробить стену молчания?

– Вы пытались заставить кого-нибудь на вашем месте работы связаться с военной прокуратурой?

– А как же, до сих пор пытаюсь! – развела она руками. – Буду и дальше пытаться, только сдается мне, с мертвой точки это дело не сдвинется! Может, Комитет солдатских матерей… Это Инга Шацкая к вам обратилась, да? Значит, она ничего сделать не может?

– Нет-нет, – поспешила успокоить я женщину. – Инга ко мне не обращалась – мы просто разговорились на похоронах. Понимаете, строго говоря, ОМР ведь не имеет отношения к тому, что случилось, – мы только проблемами в сфере медицины занимаемся. Я лишь хочу помочь коллеге выяснить, что произошло с ее сыном. Совершенно ясно, что смерть Кости связана с гибелью и вашего Феди.

– То есть ваше расследование неофициальное?

– Нет, но я обещаю, что сделаю все от меня зависящее, чтобы выяснить правду.

– Что ж, – медленно проговорила она, – это лучше, чем ничего! По крайней мере вы и Инга – единственные люди, которые предлагают хоть какую-то помощь. Все говорят мне, что в военные дела соваться бесполезно: что туда попало, то пропало – мой непосредственный начальник прямо так и выразился, представляете?!

* * *

– Значит, ничего подозрительного? – уточнил майор Карпухин, вертя в пальцах одно из писем.

– Это ни о чем не говорит, – возразила я. – Во-первых, письма из армии, как и из тюрьмы, проходят, как это – пер…

– Перлюстрацию, – кивнул он.

Артем Иванович Карпухин работал с Отделом с самого дня его основания. Являясь не только координатором ОМР, но и личным другом Андрея, майор здорово помогал нам. Не скрою, и нам приходилось выручать его, поэтому именно Карпухин был человеком, на которого я могла рассчитывать в деле Костика Макарова.

– Во-вторых, – продолжала я, – если что и происходило в части, парни могли бояться писать правду!

– Думаете, дело в дедовщине? Кто-то, может, избивал или унижал их, да так, что в один прекрасный день перестарался, и…

– Вполне вероятно. Но я была не совсем точна, сказав, что не нашла в письмах Кости ничего подозрительного, Артем Иванович – вот, поглядите.

На журнальный столик между нами легло еще несколько листков бумаги, исписанных мелким, неразборчивым почерком. Карпухин бегло просмотрел их.

– Знаете, Агния, – хмыкнул он, – тут дешифровальщик нужен – абсолютно нечитаемая писанина! Неужели вы разобрались?

– Разобралась, потому что очень хотела. Ничего необычного не замечаете?

Он снова пролистал письмо.

– Да нет на первый взгляд…

– Ну вот же, посмотрите! – И я ткнула пальцем в нижний край одного из листков.

– Вы про номер страницы? Ну да, парень хоть и писал неразборчиво, но зато, похоже, отличался педантичной аккуратностью.

– Вы цифру хорошо видите?

– Ну да – «два».

– А другие листы?

– Вот четвертый, первый… Третьего нет!

– Именно!

– Может, у матери затерялся?

– А все остальные на месте. Вы не допускаете мысли о том, что кто-то изъял эту страницу?

– Бросьте, Агния, не проще ли было вообще не отсылать письмо, если в нем находилось что-то криминальное?

– Не скажите: парень, видимо, ожидал от матери ответа. То, что она не получила послания, могло вызвать ненужные подозрения. Что, если письмо отправили без той страницы специально? Почерк у Федора мелкий, а номера листов – вообще микроскопические, поэтому ни вы, ни мать, ни я поначалу не заметили отсутствия листка. Кроме того, обратите внимание на цвет чернил.

– Вот эти светлее, по-моему…

– Верно. Это говорит о том, что парень писал в разные дни разными ручками.

– Вполне правдоподобно, ведь у солдата не так много свободного времени, и одно письмо могло писаться неделю, а то и две!

– А теперь посмотрите на дату на штемпеле. – Я подвинула к майору конверт.

– И что?

– А то, что именно это письмо, судя по всему, стало последним перед тем, как Федор и Костик сбежали из части!

– Думаете, там было что-то, о чем он хотел рассказать матери, и это могло бы объяснить его поступок?

Карпухин ненадолго замолчал.

– Знаете, Агния, – проговорил он неуверенно, – вас послушать, так тут теорией заговора попахивает!

– А вы предлагаете принять странную версию военных о том, что два парня в один и тот же день погибли на стрельбах?

– Ну, всяко бывает… – развел руками майор. – От меня-то вы чего ждете? К военным я не полезу – увольте! Во-первых, это не мой участок – пацаны погибли у черта на куличках, под Хабаровском. Во-вторых, что важнее всего, военные не подпустят гражданских к своим делам.

– Это если не удастся доказать, что имел место криминал, – возразила я.

– Правильно, – кивнул он. – Но как вы сможете это доказать, если вас и на пушечный выстрел не подпустят к заставе? Да и, честно говоря, не ваше это дело, Агния Кирилловна: к медицине проблема отношения не имеет, а значит, ни вам, ни мне тут ловить нечего!

– А я и не говорю, что это – дело для ОМР, просто мне хочется что-нибудь сделать для Алевтины. Разве это так уж удивительно?

– Нет, конечно, – примирительно согласился Карпухин. – И я не против оказать вам содействие, но пока не пойму, чем могу быть полезен. Вот если вы предоставите мне что-то более весомое, чем отсутствующий листок бумаги, я попробую что-нибудь предпринять, а пока…

«Что ж, – решила я, – это справедливое требование, ведь я еще сама не знаю, есть ли в деле погибших солдатиков повод для расследования. Может, как со мной частенько случается, я придумываю проблему, а потом принимаюсь за ее решение?»

* * *

Каждые выходные мы с Шиловым проводим в новом доме. Там еще не закончен ремонт, но рабочие, как и все, отдыхают по уик-эндам, поэтому никто нас не беспокоит. Моя семья никогда не голодала, но родители, потомственные интеллигенты, отнюдь не жировали. Выйдя замуж за Славку, неудачливого бизнесмена, я познала настоящие лишения. Пока родители работали и помогали молодой семье, нам как-то удавалось сводить концы с концами. После смерти папы и маминого выхода на пенсию стало худо, и мы едва-едва умудрялись выживать. Я уже не говорю о тяжелых временах, когда Славка находился в бегах, а я выплачивала его долги^[2]. Так что этот дом вобрал в себя все, о чем я когда-либо мечтала, и все же я не ощущала себя счастливой. Когда Олег объявил о приобретении, я поняла, что попала в ловушку. Мы находились на грани разрыва, и я уже намеревалась согласиться на предложение Андрея – и тут Шилов с новой хатой, демонстрирующей его желание начать все сначала. Каждый раз, входя сюда, я чувствую себя виноватой. Перед Андреем – за то, что дала ему отставку, несмотря на то, что люблю его. И перед Олегом, потому что он не знает о моей связи с Андреем или знает, но предпочитает делать вид, что это не так. И перед ними обоими – из-за ребенка, который развивается в моем чреве, а я даже не знаю, хочу ли его!

– Ты сегодня подозрительно тихая, – заметил Олег, отбирая у меня пустую тарелку с недоеденными вегетарианскими голубцами. – И аппетит что-то не ахти!

Видел бы он меня в больничном буфете – коллеги только переглядываются, наблюдая за тем, какое количество пищи исчезает в моем желудке в каждый обеденный перерыв. Уверена, они уже догадываются о моем положении, а вот Шилов, несмотря на докторскую степень и положение директора клиники, ни сном ни духом! Я по полчаса провожу перед зеркалом, крутясь во все стороны и пытаясь понять, насколько округлился мой живот. К счастью, пока еще ничего не видно, однако грудь моя увеличилась в размерах, и остается лишь удивляться невнимательности Шилова.

– Ты не больна, Агния? – озабоченно спросил Олег, не получив ответа на свои предыдущие реплики.

– Я? Да нет, что ты! Просто проблемы на работе, – соврала я, не моргнув глазом.

– Я давно просил тебя подумать о том, чтобы уволиться, – качая головой, сказал Шилов. – Речь не о том, чтобы оставить врачебную практику, – тут же добавил он, заметив мой протестующий жест. – Ты могла бы, скажем, пойти ко мне – хороших анестезиологов всегда не хватает!

– Ну уж нет, Шилов! – воскликнула я, смеясь. – Работать под началом у собственного мужа – уволь!

– Это в порядке вещей.

– Меня вполне устраивает мое нынешнее место. Говоря о неприятностях, я имела в виду не совсем рабочие проблемы. Ты же помнишь, что у моей анестезистки сын погиб?

– Значит, это из-за Алевтины ты ходишь как в воду опущенная?

– И еще потому, что чувствую – в этом деле что-то нечисто.

– Опять? – вздохнул он. – Ты во всем ищешь подвох!

В этот момент зазвонил мой телефон. Звонила Инга Шацкая.

– Агния, – быстро и по-деловому, словно мы давние знакомые, заговорила она в трубку, – у меня есть новости. Мне удалось выяснить, что троих парней, погибших в той же части, что и Макаров с Бероевым, доставили родителям в цинковых гробах. Они были из осеннего призыва, а наши ребята – из весеннего.

– В цинковых гробах, говорите? Но насколько мне известно, такое делается, если тела изуродованы, так?

– Обстоятельства их гибели так же темны, как и в нашем случае, – сухо ответила Инга. – Формулировки военного начальства звучат неопределенно и даже издевательски – они ничего не объясняют, просто не считая это нужным: мальчишки погибли «на службе Родине» – этого, очевидно, должно быть достаточно! Кстати, сначала родители получили известие о том, что их дети пропали без вести.

– Пропали без вести – в мирное время?! – не поверила я.

– Ну, возможно, так они пытались замаскировать слово «дезертировали»? – предположила Инга.

– Просто сюрреализм какой-то! Почему военная прокуратура не заинтересована выяснить, что творится в этой части?

– Я по опыту знаю, что несчастные случаи в армии происходят сплошь и рядом. Как правило, они являются следствием неуставных отношений. Раньше старослужащие избивали новичков и издевались над ними. Теперь более сильные прессуют более слабых. Но случаи с Макаровым, Бероевым и тремя другими погибшими выглядят не совсем обычно!

– И не говорите!