– Прости, что тебе приходится сейчас нелегко со мной, – тихо сказал он, наклоняясь к самому моему уху. Его теплое дыхание шевельнуло волосы у моего виска, и приятная дрожь прокатилась по всему телу. Я скосила глаза на небольшой дерматиновый диван, стоящий у стены: именно на нем чуть больше полугода назад состоялось наше близкое знакомство. Диванчик был маленький и неудобный, но тогда мне так не показалось. Да и сейчас я бы с удовольствием повторила эксперимент, но Олег внезапно отстранился.

– Ладно, – вздохнул он, – работать надо.

Я удрученно удалилась, оставив Шилова наедине с бумагами и компьютером. Вернувшись в кабинет, позвонила Леониду. Мы познакомились с Кадреску, патологоанатомом, также работающим в ОМР, тогда же, когда и с Лицкявичусом. Дозвонилась сразу. К моему удивлению, он, выслушав мою просьбу, тут же согласился ее выполнить. Что ж, может, Леонид и похож на графа Дракулу по глянцевой версии журнала «Космополитен», но в готовности помочь ему не откажешь! Кадреску сказал, что освободится через полчаса и сможет сразу же подъехать. В мою же задачу входило уломать заведующего патолого-анатомическим отделением позволить заезжему специалисту заняться вскрытием «нашего» трупа. С этим никаких осложнений я не предвидела. Завпатологией Яков Петрович Самойлов – отличный старичок, падкий на лесть и обожающий женский пол. Выпивает он крепко, но дело свое знает, а потому ему многое прощается. Я знала, что он не выносит Шилова, а все потому, что тот, на его взгляд, слишком правильный. Кроме того, Олег – мужчина, следовательно, его чары в любом случае оказались бы бесполезны.

Чтобы заручиться согласием Самойлова, мне понадобилось десять минут и шоколадка, купленная в ларьке на первом этаже.

– Заходите к нам почаще, – напутствовал меня заведующий. Я широко улыбалась, а про себя думала: «Да не дай бог!» В конце концов, патолого-анатомическое отделение – не самое популярное место в больнице, и как раз сюда-то хотелось бы заходить как можно реже. Лучше будет, если вообще больше не придется!

Я встретила Леонида на стоянке и сразу же отметила, что у него новое авто – сиреневый «Пежо». Проследив за моим восхищенным взглядом, Кадреску пояснил:

– Красили на заказ. Первоначально она была голубой.

Кроме машины, ничего в Леониде не изменилось за те несколько месяцев, что мы не виделись. Он остался все так же привлекателен, несмотря на какую-то потусторонность во внешности. Непроницаемые черные глаза по-прежнему смотрели с высоты почти двухметрового роста не прямо на меня, а слегка в сторону, словно больше всего на свете Леонид боялся встретиться с собеседником взглядом, и от этого создавалось впечатление, что Кадреску равнодушен ко всему, что его окружает. Однако я уже имела возможность убедиться в том, что это отнюдь не так.

– Мы можем работать? – поинтересовался он.

Я кивнула.

– Сколько понадобится времени?

– Это зависит… – неопределенно пробормотал Леонид. – В общем, там видно будет.

Сначала я хотела позвать Шилова, чтобы он поучаствовал во вскрытии и сам услышал все от патологоанатома, но потом передумала: зачем зря его беспокоить? Лучше устроить беседу потом, имея на руках результаты.

Я уже второй раз за сегодняшний день спускалась в «подвал». На самом деле морг и операционные находятся на одном уровне, но здесь я всегда чувствую себя заживо погребенной, меня неизменно пробирает дрожь, а в горле встает неприятный комок. Видимо, именно таков на вкус страх перед смертью, встречаться с которой не хочется никому. Санитар, сидевший при входе, вытащил из ушей наушники, взглянул на письменное разрешение заведующего и, пожав плечами, словно говоря: ну, хозяин – барин, провел нас туда, где хранились тела, готовые к вскрытию.

– Так-так, Полетаев Сергей Дмитриевич… Где-то тут он должен быть, – копаясь около холодильника, бормотал парень. Я старалась держаться на безопасном расстоянии, а потому осталась стоять у самого входа. Смерть всегда казалась мне чем-то неестественным, поэтому я не хотела подходить ближе, чем это потребуется. В данном случае я была вполне уверена, что Леонид и без моей помощи прекрасно разберется. Холод пробирал меня до костей, а он, хоть и был одет в рубашку с короткими рукавами, казалось, чувствовал себя как рыба в воде.

– Ух ты! – выдохнул санитар, поворачиваясь лицом ко мне. На его веснушчатой физиономии застыло выражение изумления.

– Что? – спросила я, невольно подавшись вперед.

– Тут никого нет, – спокойно констатировал Кадреску.

– То есть как это нет? – переспросила я.

– Да вот так, – пожал плечами санитар. – Тела нет. Видимо, его выдали родственникам.

– Видимо?

Издевательский тон Леонида словно бритвой резанул по барабанным перепонкам.

– В вашей конторе никогда не слыхали про отчетность? – продолжал он. – Что значит «видимо»? Где документы?

– Да есть документы… наверное, – не слишком уверенно пробормотал санитар, напуганный напором патологоанатома. – Что вы на меня-то набрасываетесь? Мое дело маленькое – принял, погрузил, оприходовал. Это врачи бумагами занимаются, знаете ли, а у меня все четко: вот под этим номером должен был лежать ваш Полетаев, но его нет. На нет, как говорится, и суда нет!

– Хорошо, что ты про суд вспомнил, – спокойным тоном, в котором тем не менее ясно читалась угроза, заметил Кадреску. – Если окажется, что тело пропало, а потом объявятся родственники или другие заинтересованные лица, процесса вашей больнице не избежать!

Теперь уже нервно заерзала я: совсем недавно моя больница уже попала в центр громкого уголовного дела, до сих пор еще некоторые коллеги смотрят на меня косо. Они считали, что не следовало поднимать шум из-за происшествия с подменой эндопротезов, все можно было решить миром, не вынося, так сказать, сор из избы. А теперь получалось, что я снова могла стать инициатором скандала из-за пропажи тела из морга! Этого мне совсем не хотелось. Я не желала подставлять хорошего человека, заведующего патологией, который пошел мне навстречу и выдал разрешение на имя Леонида. Кроме того, я ведь пригласила Кадреску по собственной инициативе, даже не поставив в известность Шилова, которого это непосредственно касалось.

Каким-то невероятным образом поймав мой умоляющий взгляд (ведь он, следуя своей привычке, по-прежнему смотрел мимо меня), Леонид сбавил обороты.

– Ты можешь поискать документы о выдаче тела? – спросил он у санитара, смягчившись.

– Да вот ищу же я! – развел руками парень, разгребая страшный беспорядок на столе. – Вы же знаете, что тут у нас произошло?

Разумеется, он имел в виду нападение на Багдасаряна, поэтому мы с Леонидом кивнули почти одновременно.

– У Армена Вартановича всегда все в порядке, – продолжал ворчать санитар. – Но ведь есть и другие, вы меня понимаете?

– А можно узнать, проводил ли он уже вскрытие пациента или нет? – поинтересовалась я.

– Ну, раз документов нет, значит… Хотя погодите! Когда он должен был этим заниматься?

– Очевидно, вчера, – ответила я. – Или же вообще еще не приступал.

– Вчера дежурил Лавров, – потерев переносицу, проговорил санитар. – Может, он в курсе?

– А мы можем с этим Лавровым как-то связаться? – спросил Леонид.

– У меня есть его мобильный номер. Сейчас…

Кадреску записал цифры на свою «Нокию».

– Простите, – вздохнула я, когда мы покинули морг.

– За что? – удивился патологоанатом. – Вы все сделали правильно: если бы не вы, пропажу тела вообще никто бы не заметил до того момента, как его востребуют родственники, а это, как мы оба с вами понимаем, было бы весьма нежелательно для больницы!

– Да уж, – согласилась я, представив, как люди ломятся в кабинет заведующего патологией, пытаясь выяснить, куда делся мертвый Полетаев, и угрожая судебным разбирательством. – Хотя, с другой стороны, вряд ли кто-то обратился бы за телом. Олег пытался найти близких Полетаева, но тот сам утверждал, что таковых не имеется!

– Значит, вы поступили вдвойне правильно, Агния, – отозвался Кадреску. – Если у человека нет никого, кто вступился бы за его интересы, пусть даже и после смерти, эту миссию взяли на себя вы. Никто не должен умирать в одиночестве.

Я с удивлением посмотрела на Леонида. Он никогда не казался мне человеком, способным на сочувствие. Очевидно, я ошибалась, хотя лицо патологоанатома по-прежнему сохраняло каменное выражение, несмотря на сказанные им слова. Странный все-таки человек этот Кадреску! Мои мысли вернулись к покойному, и я подумала, что страшно, наверное, умереть вот так, когда ты никому на свете не нужен. Никто не хватится, не станет обзванивать больницы и морги в надежде получить хоть какую-то информацию. И пусть, возможно, этот гражданин Полетаев сам виноват в том, что лишился семьи и друзей, он все же не заслуживал такого конца. Невольно пришла на ум цитата из книги Филдинг о Бриджит Джонс: «…я умру в одиночестве, и тело мое будут рвать на части бездомные собаки…»

– Не волнуйтесь, Агния, – говорил между тем Леонид. – Я свяжусь с этим Лавровым и все выясню. Если он ничего не сможет мне сказать, то я поговорю с вашим Самойловым. Дело плохо пахнет, я такое за версту чую, так что просто расслабьтесь и предоставьте его мне, ладно?

Я вздохнула с облегчением. Кадреску абсолютно надежен в том, что касается ответственного отношения к делу. Во время нашего общения он показал себя с самой лучшей стороны.

– А вашему будущему мужу пока не обязательно что-либо знать, – добавил патологоанатом. Я вспыхнула до корней волос. Значит, и он в курсе? Интересно, чьих рук, вернее, языка это дело – Вики или самого Лицкявичуса?

Прежде чем идти к Олегу, я, зная, что он все равно задерживается, заехала к маме: мне просто необходимо было поделиться с ней своей трагедией, каковой, несомненно, являлась безвременная кончина Людмилы. Только мама могла понять и утешить меня сейчас, ведь Шилов занят своими проблемами, связанными со смертью Полетаева.

Однако, едва я переступила порог собственной квартиры, мама встретила меня словами:

– Слава богу, ты решила все-таки зайти, а то я уж собиралась тебя вызванивать!

– Вызванивать? А что случилось?

– Да тут какая-то странная женщина заходила, – пожала плечами мама. – Бормотала что-то бессвязное, потом сказала, что ей нужно срочно возвращаться в Кронштадт…

– В Кронштадт?! Так это, наверное, была Людина тетя!

– Какая такая Люда? – спросила мама. – Ты мне ничего не говорила, не предупреждала… Да ты вообще в последнее время со мной разговаривать перестала, дочь: я сижу тут, какие-то люди приходят, а я вообще не в курсе! В общем, эта женщина передала тебе письмо. Я его, разумеется, не читала – оно запечатано, да и вообще я чужих писем не читаю, но, Агния, что происходит, скажи на милость? Это опять связано с твоим пресловутым ОМРом, да? Знаешь, я бы предпочла, чтобы ты все-таки ставила меня в известность о том, чем занимаешься, чтобы я, принимая людей и звонки по телефону, не чувствовала себя полной дурой!

Не слушая маму, я вскрыла конверт и сразу же узнала почерк Люды: я списала у нее столько лекций в свою бытность в меде, что ни за что не смогла бы забыть руку своей подруги!

«Дорогая Агния, – писала она, – надеюсь, что мы встретимся, как и планировали, но у меня есть еще одно дело, которое нужно решить до того, как я смогу поговорить с тобой. Если все пройдет благополучно, то я все тебе расскажу. Если же со мной что-то случится – неважно что, – то обещай присмотреть за Денисом. Он, конечно, считает себя взрослым, но может натворить немалых дел, оказавшись без моего пригляда. В общем, надеюсь, что ты никогда не прочитаешь это письмо. Целую, люблю. Люда».

Листок задрожал у меня в руке, и мама, все еще стоявшая рядом, с тревогой спросила:

– Что такое? Плохие новости? Ну, я как чувствовала, что эта тетка не к добру явилась! Странная такая, все оглядывалась, точно за ней черти гнались…

– Да нет, ма, – покачала я головой, сворачивая записку. – Она вовсе не странная, просто у нее большое несчастье случилось. И у меня – тоже.

Я рассказала о том, что произошло с моей подругой. Конечно, она вспомнила Люду, ведь мы иногда приходили домой, чтобы позаниматься вместе. Помнила она и ее сына, хотя видела всего однажды.

– Боже мой! – пробормотала мама, массируя пальцами виски. – Что же такое творится на свете?! Совсем еще молодая женщина… Что могло заставить ее покончить с собой?

– То-то и оно, мам, – вздохнула я. – Не верю! Мне нужно с кем-нибудь поговорить. С кем-то, кто…

И тут я вспомнила про Карпухина. Майор являлся координатором Отдела медицинских расследований от следственных органов со дня его создания. Лицкявичус, глава ОМР, доверял ему безоговорочно, как и каждый из нас. Да, конечно, гибель Людмилы не имеет никакого отношения к отделу, но Карпухин, по крайней мере, мог бы помочь мне выяснить, в каком направлении движется расследование. Едва эта мысль пришла мне в голову, как я начала успокаиваться. Единственное, что несколько удивляло и настораживало меня, так это скорый отъезд тети Оли. Неужели у нее внезапно образовались настолько неотложные дела, что она даже не стала дожидаться похорон племянницы? Почему письмо от Людмилы она не отдала мне сразу? А Денис? Парень теперь остался совершенно один, лицом к лицу со своим горем. Что там Люда писала в своем письме? «Присмотри за Денисом»? Очевидно, мне и в самом деле придется это сделать. Думаю, мальчик не будет в восторге. Но, по крайней мере, попытаюсь.

Карпухин согласился встретиться со мной рано утром в парке. Вот уж не думала, что майор старается вести здоровый образ жизни и бегает трусцой. Однако так и оказалось! Шилов давно пытается приучить меня к утренним или хотя бы вечерним пробежкам: сам он делает это регулярно, причем еще и серьезно занимается йогой и даже сам ведет группу на базе нашей больницы для коллег из медперсонала. Я же человек неспортивный. Нет, в детстве и юности чем я только не занималась – и легкой атлетикой, и фигурным катанием, даже в волейбол играла в юношеской команде. Но после рождения Дэна – как отрезало: любой спорт вызывает у меня почти что физическое отвращение.

Тем не менее ради майора Карпухина я решила поступиться своими принципами и достала с верхней полки большого встроенного шкафа старый спортивный костюм. Надела, разумеется, кроссовки, без которых, по моим представлениям, жизнь не имеет смысла. Кроссовки – моя любимая обувь, у меня их пар семь-восемь, практически на каждый день недели, разных фасонов и расцветок.

– Классный цвет! – похвалил обувь Карпухин. – Издали заприметил.

Это точно: такой канареечно-желтый цвет невозможно пропустить.

– Ну, побежали? – предложил майор.

– А может, не стоит? – кисло ответила я.

– Да бросьте, Агния, вы же в отличной форме, насколько я вижу!

– Вы ошибаетесь, бегаю я только по лестницам своей больницы…

– Ладно, хватит болтать! – отрезал майор и начал быстро набирать скорость. Поняв, что отвертеться не получится, я потрусила следом. Вот бы Шилову у Карпухина поучиться: ему так и не удалось заставить меня заниматься спортом, а майору понадобилась пара фраз, и вот я уже бегу за ним, как послушная собачонка. Правда, не надо забывать, что у него имелась для меня информация, а иначе только бы Карпухин меня и видел – в спортивном костюмчике и новеньких кроссовках!

– Держите дыхание, – поучительно сказал майор, когда я нагнала его. – Вы же не курите, верно? А чего такая дыхалка слабая?

– Слушайте, Артем Иванович, кто тут врач, а? – сердито пропыхтела я, чувствуя, как воздух с трудом вырывается из моих легких, а в боку уже начинается легкое покалывание.

– Хорошо-хорошо, – усмехнулся он, нисколько не запыхавшийся. – Ваше здоровье – ваше личное дело, доктор. Поговорим о деле вашей подруги. Его вел следователь Олымский.

– Что значит – вел? – уцепилась я за непонятное слово. Карпухин поморщился.

– А то и значит – дело закрыто.

– Как закрыто?! Да она же всего два дня назад умерла!

– Олымский решил, что налицо все признаки самоубийства. По словам родственников, врагов у Людмилы Агеевой не было, а вот с личной жизнью все обстояло довольно печально – вот, муж бросил…

– Да не бросил ее муж! – злобно перебила я, сверкая глазами. – Люда сама его выгнала, когда про любовницу узнала!

– На взгляд Олымского, это не имеет никакого значения, – на бегу пожал плечами Карпухин.

Как ни странно, я почувствовала, что дыхание стало ровнее, боль в боку прекратилась, теперь я уже без особого труда двигалась вровень с майором. Как сказали бы любители скачек, шли «ноздря в ноздрю».

– А этот Олымский видел записку, которую оставила мне Люда? – поинтересовалась я. – Там же ясно написано, что она вовсе не собиралась сводить счеты с жизнью!

– Вот тут вы ошибаетесь, Агния, – покачал головой майор. – Я отправил следователю письмо по факсу, и он как раз считает, что оно лишь доказывает версию о самоубийстве. Например, слова: «…если со мной что-то случится». Кроме того, она просит «приглядывать» за ее сыном. Олымский склонен воспринимать письмо как прощальное.

– Черт! – выругалась я и остановилась, подняв облако пыли на песчаной дорожке. Мамаша с ребенком в коляске, мирно шедшая по обочине в том же направлении, в каком бежали мы с Карпухиным, посмотрела на меня с осуждением, но мне сейчас было абсолютно наплевать.

– Спокойно, Агния! – предупредил майор. – Я же не говорю, что следователь прав. Возможно, он просто выдает желаемое за действительное? Вы же в курсе, какое количество дел приходится вести этим людям. Так чего же удивляться, что они радуются любой возможности списать очередную смерть на самоубийство, тем более что все на это и указывает?

– Вы не понимаете! – воскликнула я. – Дело не в том, что там прочитал между строк Олымский! Дело в самой Людмиле. Я расскажу вам одну историю. У нас с Мамочкой… с Людой то есть, есть общая подруга Лариска. Так вот, мы тогда практику проходили в больнице втроем в одном отделении. Там работал молодой привлекательный ординатор, и Лариска втрескалась в него по самые уши. Он вроде бы ответил на ее чувства. Ну, любовь закрутилась, как водится, а потом руководитель практики, сердобольный мужик, возьми да и скажи ей, что, мол, ординатор женат, двое детей у него, но он все равно ни одной юбки не пропускает и чуть ли не каждая вторая практикантка через его руки проходит. Открыл глаза, что называется! Лариска сдуру таблеток наглоталась. Мы с Людой нашли ее в бельевой. Это просто счастье, что Людмила тревогу подняла, а то так и померла бы, ведь в бельевой по вечерам никому делать нечего. Нашли бы утром уже трупик окоченевший, вот и сказочке конец! В общем, откачали мы Лариску. Люда устроила ей настоящее судилище: как она могла так поступить? О родителях подумала? О друзьях, обо всех, кто ее любит?

– Верующая была ваша подруга, да? – задумчиво спросил майор.

– Кто – Люда-то? Да нет, что вы! Она ни в бога, ни в черта не верила, только в торжество науки и победу разума над невежеством – так сама любила говорить. Просто считала, что ни один мужик на свете не стоит того, чтобы ради него в петлю лезть. Подумайте сами, Артем Иванович, стала бы она травиться газом в собственной машине накануне встречи с близкой подругой, бросив сына, в котором души не чаяла, ради бывшего мужа, которого сама же вынудила уйти, а? Кроме того, расстались они почти год назад, а умерла она сейчас. Как ваш Олымский это объясняет?

– Ну, очень просто: затяжная депрессия. Людмила, мол, так и не пришла в себя после развода, очень переживала, переживания накапливались как снежный ком, что и привело в результате к решению покончить с собой. Он, кстати, и заключение психиатра получил.

– Просто замечательно – какой запасливый мужик! – возмутилась я. – Лучше бы он с такой же дотошностью занялся выяснением обстоятельств, приведших к смерти Люды!

– Ну а сами-то вы что думаете, Агния? – спросил Карпухин, глядя на меня исподлобья. Я не могла понять, действительно ли его интересуют мои версии или он просто из вежливости дает мне выговориться.

– Что я думаю? – переспросила я. – Я считаю, что Люде помогли умереть – не знаю кто, не представляю почему. В общем, вы можете мне не верить, конечно…