Лаврентий уже прилично набрался, а потому говорил откровенно, как любой алкоголик, потерявший тормоза и считающий, что все вокруг – его друзья. Когда-то они и в самом деле были приятелями, но с тех пор прошло много времени, и оба изменились – причем явно не в лучшую сторону. Лаврентий сорвался после смерти матери. Она не позволяла пагубным пристрастиям, основным из которых являлась невоздержанность в спиртных напитках, полностью овладеть Рыжовым. Жаль, ведь его гениальный мозг до сих пор способен генерировать удивительные идеи и фонтанировать парадоксальными решениями сложных проблем. Рыжов всегда жил на полную катушку, обожая мир со всеми его недостатками, пороками и странностями, любил женщин и хорошую, умную беседу. Но больше всего на свете он любил выпить, и с этим никто не мог ничего поделать – ни четыре его официальных жены, в конце концов оставившие попытки бороться с зеленым змием, ни коллеги, всячески пытавшиеся отвлечь Лаврентия и заставить употребить всю свою неуемную энергию во благо здравоохранению. Только Марья Дмитриевна умела с ним справиться, но ее уже давно нет на этом свете, а значит, единственный тормоз, способный замедлить сумасшедший бег к печальному финалу, сломался и больше не мог помешать Рыжову методично заниматься самоуничтожением. Андрей понимал бывшего приятеля лучше, чем кто-либо другой, ведь он и сам когда-то находился в том же положении. Его спасла сила воли и презрение к себе самому, тогдашнему. У Лаврентия же, похоже, не было внутреннего критика, который заставил бы этот могучий состав вернуться обратно на рельсы.

И все же он здесь – не забыл посетить старого товарища, хоть они и не общались целую вечность.

– Значит, ты встретился с Толмачевым? – сказал Андрей, переводя разговор на другую тему.

– Ты ведь его терпеть не можешь, да? – усмехнулся Лаврентий, закидывая ногу на ногу. Ему это движение удалось не сразу, и Андрей, подозвав Раби, застывшего в дверях и неодобрительно взиравшего на гостя, попросил принести кофе. Обычно домоправитель возражал, предпочитая подавать чай, но сейчас даже не пикнул.

– Скажем так: мы друг друга недолюбливаем, – ответил он на риторический вопрос Рыжова.

– Знаешь, я ведь с ним не общался в академии, но теперь склонен с тобой согласиться: мужик – редкостная сволочь!

– Он и тебя успел против себя настроить?

– Много времени ему не потребовалось! Во-первых, этот твой Толмачев, видимо, страшно боится расстроить начальство. С одной стороны, комитет со своими предписаниями, с другой – вице-губернатор и сам губернатор, и каждый из них норовит потянуть в свою сторону и внести собственную лепту в любое, даже самое незначительное дело. Но Толмачев, дурачина, не понимает, что рано или поздно выбирать все же придется, и вот тогда-то важно оказаться на правильной стороне!

– И какая же сторона правильная, по твоему мнению? – заинтересовался Андрей.

– А шут его знает – я никогда не умел выбирать стороны! – расхохотался Рыжов. В этот момент искреннего и неподдельного веселья Андрею показалось, что в лице этого располневшего, обрюзгшего и сильно постаревшего человека проступили черты старого однокашника по Военмеду. Рыжов не лукавил, говоря про неумение правильно «выбирать стороны» – он всегда действовал прямолинейно и потому нажил себе немало врагов.

– И что же за предписания тебе выдали на сей раз?

– Обхохочешься! – со смехом хлопнул себя по ляжкам Лаврентий. – Ну, во-первых, от всего медперсонала сейчас требуется ношение маски или ватно-марлевой повязки, представляешь?

– Да уж, особенно поможет повязка! – скривился Андрей. – Еще лучше использовать противогаз – это уж наверняка спасет!

Вирусолог снова рассмеялся.

– Ага! Но это еще не вся дурь, как ты понимаешь. Нам предлагают ввести карантин!

– Это по гриппу-то? То есть комитет всерьез полагает, что реально локализовать вирусную инфекцию при помощи карантина?

– Вот-вот! – давясь от хохота, закивал Лаврентий. – Что толку отлавливать и изолировать больных, сходящих с трапа самолета или с поезда, если они уже успели заразить всех пассажиров? Просто у остальных грипп разовьется спустя инкубационный период… Кстати, это уже совсем другая песня.

Несмотря на то что Рыжов находился прилично подшофе, его лицо мгновенно вновь стало серьезным, даже озабоченным, что не понравилось Андрею: насколько он помнил приятеля, тот всегда слыл оптимистом.

– А что с инкубационным периодом?

– Понимаешь, что-то странное творится, – задумчиво пробормотал Лаврентий. – У некоторых больных он длится более двух недель, у других болезнь проявляется чуть ли не в течение суток после контакта с зараженным человеком. Таким образом, речь может идти о двух разных вирусах! Кроме того, смертность уж больно высока: за последние несколько недель от развившейся в рекордно короткие сроки пневмонии скончались больше десятка человек! А комитет, с одной стороны, предлагает принять эпидемиологические меры, а с другой – требует обстановки строжайшей секретности. Я понимаю, они боятся паники и того, что тот, кто креслом повыше, стукнет того, кто креслом пониже, по кумполу за то, что «запустил ситуацию».

– Как думаешь, это может быть свиной грипп? – поинтересовался Андрей, нахмурив светлые брови. Во всем, что касалось инфекционных заболеваний, он считал себя профаном.

– Нужно проверить все факты, – уклончиво ответил Рыжов. – Сам знаешь, быстро только кошки родятся! Однако, как говорится, «надейся на лучшее, но готовься к худшему».

Андрей испытующе посмотрел на приятеля.

– Слушай, Лаврик, я ж не вчера родился, – сказал он. – Если пригласили именно тебя, значит, дело и в самом деле дрянь!

– Между прочим, я вообще не должен это с тобой обсуждать, – после недолгой паузы отозвался ученый. – Я подписку дал.

– Вот как… Значит, хуже некуда!

– С завтрашнего дня временно завязываю с выпивкой – сам соображай, насколько все паршиво.

* * *

В последние дни я все чаще обнаруживала, что на работе откровенно валяю дурака. Количество пациентов резко сократилось: по распоряжению Доброва всех, кто не нуждался в срочном операционном вмешательстве, в спешном порядке выписывали. Несмотря на строгие указания Главного, я продолжала избегать прививки, но, чтобы не попасться под горячую руку начальству, предусмотрительно запаслась фальшивой справкой. Я никогда не болею ОРЗ или гриппом. В детстве мама замучилась, таская меня по врачам, ведь я не проводила в школе больше полутора месяцев подряд, чтобы не загреметь в постель с высокой температурой. Создавалось впечатление, что зараза липла ко мне, словно я притягивала ее магнитом. Однако где-то после десяти-одиннадцати лет – как отрезало: даже обычных кашля и насморка у меня не бывает. Поэтому мне вовсе не улыбалась мысль пройти через вакцинацию с неизвестными последствиями, и я отлично помнила лекции профессора Кармина об иммунитете. Он говорил, что каждый живой организм обладает способностью сопротивляться инфекции и преодолевать ее. При болезнях, вызываемых вирусами, срабатывает защитная реакция. Чтобы искусственно выработать иммунитет, необходимо ввести в организм ослабленный вирус, и тогда болезнь протекает в легкой форме. Вакцина состоит из обезвреженных организмов, вырабатывающих защитные антитела, которые нейтрализуют болезнетворных микробов. После оспы, кори, ветрянки в организме вырабатывается иммунитет к этим заболеваниям, так что они больше никогда не повторяются, а вот после гриппа нет никакой уверенности, что вы не заразитесь вновь!

Однако скорость, с которой распространялась инфекция, поражала. Вчера я заскочила в офтальмологию, где на днях помогла пациентке, и с удивлением выяснила, что еще две женщины из ее палаты заболели.

– О чем грустим?

Голос Шилова вывел меня из состояния задумчивости. Сбросив туфли, я сидела за столом в ординаторской с пачкой нуждавшихся в заполнении документов. Не было бы счастья, да несчастье помогло – у меня катастрофически не хватает времени на бумажную работу, но теперь благодаря облегченному операционному режиму из-за отсутствия наплыва пациентов я получила возможность заняться нелюбимым делом.

– Да вот, боюсь, скоро работу потеряю! – угрюмо ответила я.

Шилов выглядел уставшим. Ему приходилось принимать на себя большую часть упреков и жалоб пациентов, вынужденных выписываться.

– Немноголюдно у нас, да?

Я кивнула.

– Ничего, любая эпидемия рано или поздно заканчивается, – ободряюще сказал Олег. – Ты обедала?

Вместо ответа я посмотрела на него и спросила:

– Ты уже подал заявление об уходе?

С тех пор как Шилов сообщил мне о своем желании сменить место работы, мы к этой теме не возвращались: видимо, он ожидал первого шага от меня. Конечно, стать женой главного врача хорошей платной клиники – отличная перспектива, и наш социальный и материальный статус мгновенно повысится, но ни я, ни Шилов никогда не считали себя людьми, зависимыми от положения на социальной лестнице. Я боялась, что, заполучив в свое полное ведение клинику, Олег вообще перестанет появляться дома, а приходя, будет валиться с ног от усталости. Хочу ли я быть женой руководителя?

– Еще нет, – ответил на мой вопрос Олег. – Сейчас не время расстраивать Доброва – видишь же, что творится… А ты, значит, не против?

– Как я могу быть против, Шилов? Кто я такая, чтобы мешать тебе «карьерно развиваться»?

– Кто такая? Ты – моя жена, самый главный человек в моей жизни!

Я подозрительно посмотрела ему в глаза – нет, Олег не шутил. Мне стало стыдно, и я клюнула его в щеку.

– Спасибо, муженек, – в жизни не слыхала более приятных слов!

– Так как же тебя все-таки понимать?

– Я уже говорила, что соглашусь с любым твоим решением. Мое мнение такое: нужно попробовать, ведь ты достоин большего, чем просто работать на Доброва и терпеть его самодурство – пора уже и самому его проявить!

– Никогда не могу понять, говоришь ты серьезно или шутишь, – после короткой паузы произнес Шилов. – Ну, что, потопали в буфет?

* * *

– Вы, значит, пока замещаете Кармина?

Карпухин сидел на неудобном пластиковом стуле, предназначенном, казалось, специально для того, чтобы не расслабляться. Мышцы ягодиц уже начинали болеть, словно майор прокатился на горном велосипеде километров этак двадцать. Кабинет временно исполняющей обязанности заведующего лабораторией иммунологии НИИ эпидемиологии и микробиологии имени Пастера, ранее принадлежащий покойному профессору, выглядел по-спартански. Вся мебель пластиковая, в черно-белых и серых тонах, на безликих стенах фотографии знаменитых ученых, имен которых Карпухин не знал, и жалюзи на окнах вместо привычных занавесок. Сидевшая перед майором женщина за пятьдесят, невысокая, полноватая, выглядела именно так, как, по его представлению, должна выглядеть дама от науки, – совершенно непритязательно. Волосы с проседью, собранные в неопрятный узел на затылке, делали круглое, лишенное косметики лицо Валентины Шариповой строгим и серьезным, а ее трикотажный костюм, явно купленный на рынке, сильно контрастировал с видом помещения, в котором она заседала. Как успел заметить наметанный глаз майора, на пухлом безымянном пальце правой руки доктора отсутствовало обручальное кольцо, да он и не мог представить себе мужчину рядом с Шариповой – меньше всего она походила на семейную даму.

– Да, мне доверена эта честь.

Она произнесла это высокопарным тоном, но Карпухин видел, что Шарипова и в самом деле так считает. Интересно, какие отношения были у нее с Карминым? Конечно, ни о какой романтике речи не идет, решил для себя майор. Хотя кто ж их разберет, этих ученых?

– Наверное, трагическая гибель профессора стала для всех ударом?

– Разве может быть иначе? Это невосполнимая потеря для всего учреждения и для каждого сотрудника в отдельности – Яков Борисович был незаурядной личностью и выдающимся ученым.

Ответ Шариповой звучал весьма уместно, но вот тон, которым он был произнесен, оставлял место для сомнения в ее искренности. За долгое время работы в органах правопорядка Карпухин научился, как сонар на подводной лодке, улавливать малейшие модуляции в голосе собеседника. Он мог ошибаться, но с годами это случалось все реже.

– Какую именно работу курировал Кармин, Валентина Шакировна?

Шарипова посмотрела на майора так, словно оценивала его умственные способности: сумеет ли этот профан понять ответ на свой вопрос или даже не стоит затрудняться объяснениями?

– Сфера наших интересов широка, – произнесла она наконец. – Иммунология, микробиология, диагностика инфекций, изучение генетического полиморфизма хеликобактерий, разработка методов диагностики инфекционных болезней на основе применения полимеразной цепной реакции и риботипирования…

Карпухин невозмутимо записывал все, что говорила ученая дама. От него не укрылся тот факт, что Шарипова часто произносит местоимение «мы», стараясь не упоминать имя покойного – странно, принимая во внимание факт его трагической смерти и ее собственные слова о том, какая это огромная потеря для института!

– А как насчет клинических исследований? – поинтересовался Карпухин.

Во взгляде Шариповой появился некий намек на уважение: очевидно, он выполнил «домашнее задание»!

– Естественно, – кивнула она, – этим мы также занимаемся. К сожалению, потоки государственного финансирования в последнее время серьезно сократились, и мы вынуждены как-то выживать в создавшихся условиях.

– Вам это, похоже, не по душе?

– Это так, однако выхода нет: науке приходится отойти в сторону, когда речь идет о деньгах!

– А у вас случайно не возникало проблем на этой почве?

– Какого рода проблемы вы имеете в виду, простите?

– Ну, не знаю… Например, кто-то остался недоволен результатами исследований, проведенных вами?

Шарипова задумчиво постучала ручкой по плексигласу, покрывавшему стол во избежание повреждения гладкой пластиковой поверхности.

– Да нет, не думаю, – покачала она головой.

– А вы бы знали, появись такие проблемы? – не сдавался Карпухин.

– Если вы имеете в виду, насколько профессор Кармин мне доверял, то я находилась в курсе всех его дел!

– Значит, и в курсе того, имелись ли у Кармина враги?

Вопрос, казалось, застал ее врасплох.

– Разве… Простите, мне казалось, что с Яковом Борисовичем произошел несчастный случай?

– Возможно, и так, однако мы обязаны рассмотреть все версии. Так как же насчет врагов, Валентина Шакировна?

Второй раз за время этой краткой беседы майору, кажется, удалось поставить и. о. зав. лаб. в тупик.

* * *

– Ну, как продвигаются дела?

Нетерпеливый тон Толмачева заставил Лаврентия поморщиться. Он не понимал, что этот человек здесь делает, хотя постепенно приходил к выводу, что Толмачева приставили к «чрезвычайной» группе вирусологов специально для того, чтобы он шпионил за каждым их шагом. Значит, ему, Рыжову, не доверяют? Эта мысль раздражала, если не сказать – оскорбляла ученого. Толмачев даже не понимает, с чем они имеют дело… Черт, да он и сам до конца не понимает!

– Все идет по плану, – ответил Лаврентий.

– Вы определили тип вируса?

Поймав в зеркале взгляд Александра, сидящего за соседним компьютером, и уловив в его зрачках опасный блеск, Рыжов резко встал и повернулся к Толмачеву лицом.

– Послушай, Денис, – сказал он, – ты все узнаешь одним из первых, я обещаю. А пока что просто позволь нам заниматься своей работой, хорошо?

Ох, как ему это не понравилось, с удовлетворением отметил про себя Лаврентий. Как же, главу ОМР, приставленного к группе самим губернатором, «опустили» перед всей честной компанией! Люди слышали каждое слово, но Толмачев сам виноват: какого дьявола он сюда притащился и дышит в затылок, как маньяк будущей жертве?

Поджав губы, Толмачев покинул лабораторию.

– Почему ты с ним цацкаешься? – злобно бросил Александр. – Пошли его подальше, а то он нам всю работу срывает!

– Тише, тише, правдоруб ты наш! – цыкнул на сына Рыжов. – Над тобой всегда будет начальство, и это, к сожалению, неизбежно, как смена сезонов. Учись быть сдержанным: пока что твой возраст извиняет излишнюю горячность, но скоро это преимущество сотрет время, и тогда тебя перестанут считать чудом природы и начнут называть занозой в заднице!

Александр недовольно поморщился. Ничего, подумал Лаврентий, парню же всего двадцать один, а у него уже есть степень Массачусетского медицинского университета в области иммунологии, диплом с отличием Первого меда и почти законченная диссертация. Правда, из-за возраста к Александру относятся несерьезно, и парня это здорово бесит… Эх, молодо-зелено!

А вот реальная помощь им и в самом деле не помешала бы. Толмачев, ясен пень, и пальцем не пошевелит, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки, если, конечно, под ним не взорвать атомную бомбу. Но есть кое-кто, к кому, пожалуй, все же можно обратиться. Сдергивая на ходу халат, Рыжов прошел в предбанник и снял трубку с телефона.

* * *

Вечером раздался звонок от Вики. Я была рада слышать ее звонкий голосок, пулеметной очередью выстреливающий слова, но просьба, с которой она ко мне обратилась, заставила меня онеметь от неожиданности.

– Андрей Эдуардович просит всех присутствовать – и бывших, и действующих членов ОМР, – тараторила Вика. – И Леня будет, и Ник – короче, все согласились. Так что ждем вас в семь, о’кеюшки?

– Хор… то есть о’кеюшки, конечно, – пробормотала я в трубку, хотя Вика уже отключилась и не слышала моих слов.

Вика, наш вундеркинд, или ребенок «индиго» – так, кажется, их сейчас называют, все еще оставалась в полуразогнанном Отделе медицинских расследований в надежде на возвращение Лицкявичуса. Именно он пригласил ее туда работать, и Вика, как, впрочем, и все мы, никак не могла смириться с существующим на данный момент положением дел, когда у руля стоял Толмачев. Предстоящая встреча с группой меня взволновала. Конечно, я с удовольствием со всеми повидаюсь, только вот перспектива увидеться с самим Лицкявичусом что-то не вдохновляла. В последние месяцы я ощущала спокойствие и уверенность, и чувства, пробуждаемые во мне бывшим шефом, теперь казались придуманными. Эта мысль приносила умиротворение, и я вновь была счастлива оттого, что нахожусь рядом с Шиловым. Мне здорово повезло найти такого редкого человека, как мой муж, а все беспокойства и сомнения исчезли. Морально я не была готова к тому, чтобы встречаться с группой, однако совесть призывала посетить собрание, так как зря меня приглашать бы не стали.

Без десяти семь я уже прибыла на место. Надо сказать, это для меня настоящий рекорд: никогда и никуда не прихожу вовремя, за исключением операций, и обычно опаздываю как минимум на четверть часа. Те, кто знает об этой моей неприятной особенности, уже привыкли и терпеливо дожидаются; других это раздражает до невозможности, но я ничего не могу с собой поделать – видимо, это карма! Встреча проходила в квартире Лицкявичуса, расположенной в старинном здании на Лиговском проспекте, ведь мы не могли воспользоваться офисом ОМР, хоть он и был «выбит» самим Лицкявичусом и являлся, по сути, его личным кабинетом. Однако теперь его оккупировал Толмачев, а нам пришлось вести себя, словно революционерам, собирающимся на конспиративной квартире и готовящим заговор. В том, что заговор и в самом деле готовится, я не сомневалась, вот только все гадала, какой путь изберут для свержения Толмачева – убийство или все-таки более щадящий способ?

Никита, Вика и Павел Кобзев оказались уже там, и мы тепло поздоровались. Кроме них, я заметила двоих незнакомых мне людей – мужчину с редеющей шевелюрой и молодого человека с очень светлыми волосами, сильно контрастирующими с миндалевидными темно-карими глазами. Лицкявичус выглядел превосходно, словно только что вернулся с курорта – впрочем, так оно, в сущности, и было, ведь я знала, что он совсем недавно прилетел из Египта. Правда, он там не отдыхал, а пытался наладить работу нового отделения реконструкционной хирургии в центральной александрийской больнице. Леонид пришел вовремя, точный, как кремлевские куранты, и Лицкявичус, приняв свою излюбленную позу, прислонившись к столу, и скрестив руки на груди, начал совещание. На мгновение мне почудилось, что время повернулось вспять и всего того, что произошло между операцией главы ОМР и сегодняшним днем, просто не было.