Глава 8

Эля была единственным другом, который поддерживал её. Даже родные… Впрочем, у отца, давным-давно ушедшего из семьи, другая жизнь, дети. Он и раньше-то о Лиде не вспоминал. Мать тоже вышла замуж, когда девушка заканчивала десятый класс. Промучившись с отчимом в одном доме все студенческие годы, Лидия была рада уехать из родного Донецка сюда, в научный городок большого промышленного центра, по назначению. А мать родила ребёнка, ей тоже стало не до взрослой дочери. Только Эля добивалась с ней свидания ещё до суда, говорила, что верит ей, что это, конечно же, несчастный случай, не могла Лидия убить Александра.

– Сам себя – да, это он мог, – восклицала Эля. – Он всегда был такой непредсказуемый. Вот, хотя бы, как в тебя влюбился, стремительно!..

Была подруга и на суде, писала ей сюда, в лагерь. Всё повторяла: «Я знаю, как ты любила его, как он тебя любил…»

Да, он любил её, это замечали все. Такими глазами смотрел – преданными, восхищёнными, при первой возможности брал за руку. Не раз говорили ей: «Ох, Лидка, повезло тебе! Ты из своего мужу, небось, верёвки вьёшь?» И малознакомые, и хорошие приятели были убеждены, что в семье правит Лидия, а Александр с радостью подчиняется. Лишь сама она да пара близких друзей знали: Карамышев податлив и мягок лишь тогда, когда желание и интересы окружающих совпадают с его собственными. А если нет – он поступит по-своему. Всегда.

Лидия помнила свою первую беременность. Алик так был рад будущему ребёнку, так нежен с ней ещё и потому, что с первых же недель Лидия постоянно себя плохо чувствовала. Нет, внешне она не изменилась – никакие пигментационные пятна не портили её лица. Не было и отдышки. Только не прекращающиеся, сильные, изматывающие токсикозы. А в тот день – особенно. Придя с работы, сразу легла, прислушиваясь к хлопанью подъездной двери и шагам на лестничной клетке. Он вернулся рано, но не успела Лида обрадоваться, как сообщил, что сейчас уйдёт: договорились собраться у Игоря, обмозговать одну идейку – может, перспективной окажется. Лида не стала бы капризничать, будь дело и в самом деле важным. А тут просто ребятам хотелось пообщаться. Она попросила:

– Алик, не уходи, я боюсь. Что-то мне нехорошо.

Но он, продолжая энергично собираться, на ходу поцеловал её в волосы:

– Да что ты, не раскисай! Я вот тебе супчик разогрел, сосиски в холодильнике, чайку попей. А я там, с ребятами перехвачу.

Когда же вернулся среди ночи, она, измученная тошнотой, не спала. Но стоило лишь попробовать робко упрекнуть его, как услышала в ответ жёсткое:

– А что случилось? Не умерла ведь! Обычное дело при беременности.

Но Лидия так и не родила – ни в тот раз, ни в следующий. Дважды тяжёлые – и физически, и морально, – срывы на шестом месяце. Третью беременность, с первого месяца, Лидия почти всю пролежала в больнице – на всё была готова, чтоб сберечь ребёнка. И дотянула до семи месяцев. Когда начались схватки, врачи успокаивали её: «Ребёнок уже жизнеспособен». И он родился живым! Но уже через час её крохотный мальчишечка умер – ничего не помогло. И тогда прозвучал тот окончательный приговор: у неё и Александра непреодолимая, редкая несовместимость крови. У них никогда не родится живой ребёнок. А вот если они разойдутся, и потом каждый заведёт другую семью – дети будут, пожалуйста, сколько угодно!

Долгое время после этого Лидия жила, словно в бреду. То плакала и просила оставить её. То умоляла не бросать. То днями ходила как сомнамбула, с пустыми глазами, не разжимая губ… Только когда боль понемногу рассосалась и депрессия отпустила, она поняла, какой сильный и терпеливый друг был рядом с ней. Утешал, ухаживал, водил на прогулки и в кино, вечерами читал вслух что-то забавное из газет и журналов.

Да, терпения Александру было не занимать, Лидия хорошо это знала. В первые шесть лет они много ездили по стране: на Соловецкие острова и в Кижи, по северным рекам Двине и Онеге, по горному Крыму. Всё больше пешком, с рюкзаками. Лида рюкзак носить не любила, и Алик безропотно всё брал на себя, лишь иногда, по необходимости, давая ей маленький нетяжёлый рюкзачок. Часто Лида быстро уставала, начинала сердиться паниковать:

– Мы, наверное, заблудились! До ночи не выберемся! Я здесь околею!

– Иди за мной, – спокойно говорил Алик, – скоро выйдем к деревне.

– Куда же ты, по оврагу? Здесь круто, я не поднимусь!

– Ничего, потихоньку, другого пути нет.

– Наверняка есть! Ты просто хочешь меня загонять! А я пойду в обход.

Она разворачивалась и шла в другую сторону. Он, не споря, шёл за ней, терпеливо ожидая, когда Лидия успокоится, остынет, когда лёгкий ветерок обдует её разгорячённое лицо и высушит слёзы непонятной обиды. Тогда она обязательно остановится, скажет:

– Ну ладно, веди, как знаешь.

И уже безропотно пойдёт за ним.

Так что правы были подруги, говорившие:

– Повезло тебе, Лидуська, муж у тебя такой спокойный, терпеливый.

Лишь она одна знала, что и его терпению бывает предел. И не потому, что сама испытывала терпение Алика. Капризы, подобные походным, случались у неё редко. Господи, сколько вокруг женщин, гораздо более требовательных, вздорных, нетерпимых! Она же любила и понимала своего мужа. Потому так страшно и неожиданно поражали её взрывы его гнева. Иногда совершенно обыденное слово или лёгкое, необидное замечание – и об пол летела вдребезги чашка с чаем, или авторучка, или книга: что оказывалось у Александра под рукой. Его глаза наливались кровью, на губах проступала пена… Лидия так пугалась, что не могла даже вскрикнуть, прижимала руки к лицу, отворачивалась к стене… Она понимала, что ни сказанный ею пустяк вызвал бурю, а нечто, давно копившееся в его душе, что он молча терпел и переживал. И вот – лёгкий толчок и взрыв… Лидия понимала, но легче ей от этого не становилось. Мучила обида за то, что Алик не делится с ней своими тревогами, не советуется. За то, что зло, принятое от других людей, срывает на ней.

Однажды, после такой ссоры, когда он, подкошенный гневным смерчем, упал ничком на диван, Лида, вжимавшаяся в стену, тихонько пересекла комнату, взяла свою сумочку, надела в коридоре берет и куртку и вышла из дому. Алик не шевельнулся, ничего не сказал во след. Был вечер, стоял ещё холодный апрель. Идти к подругам Лида не собиралась: никогда никому она не жаловалась на своего мужа. Она поехала на вокзал. Здесь было достаточно многолюдно, чтоб затеряться среди транзитных пассажиров. В зале ожидания хорошо топили, ярко горели люстры под высоким потолком, на котором летели самолёты, шагали весёлые люди, колосилась пшеница… Несмотря на аляповатость, этот разрисованный ещё наверное лет тридцать назад потолок вызывал у Лиды светлое чувство, даже взбадривал. Она села на откидной стул в ряду у окна, раскрыла книгу. Книга всегда лежала у неё в сумочке: привыкла читать каждую свободную минуту – в метро, в очереди…

Чтение, невесёлые мысли, набегающие от обиды слёзы, лёгкая дремота, снова чтение… Когда расцвело, Лида пошла домой. Транспорт ещё не ходил, и она шла по пустынным улицам, думая: Алик будет стоять у подъезда, бросится к ней. Он, конечно, искал её, спросит: «Где ты была?» Она скажет: «На вокзале. Хотела уехать от тебя». Или нет – молча пожмёт плечами, и пускай думает, что хочет. Потом, конечно, скажет. На привокзальной площади купила у женщины в платке букетик подснежников. Так и вошла, открыв тихонько ключом дверь в квартиру, с этим букетиком. Алик лежал уже не на диване, а на расстеленной постели – спал. От её лёгкого шума открыл глаза, глянул на часы, повернулся к стене и вновь заснул. Лида не могла поверить: «Притворяется!» Но нет, он вправду спал. И ни в этот день, ни во все последующие дни, месяцы и годы ни разу не спросил её, где же она провела ту ночь…

Лидия всегда умела признать свою неправоту, попросить прощение. Особенно стыдилась своих каприз и мелочной вспыльчивости и так была благодарна мужу за терпение и доброту – всё готова была ему простить! Обхватит руками шею, уткнётся лбом в плечо: «Алик, миленький, прости, ты, конечно, прав!» Александр же, даже зная, что виноват, упрямо молчал. Он просто пережидал два-три дня Лидиного отчуждения и её холодные ответы: «Да», «нет». Потом, замечая, что её обида ослабела, стала расплывчатой и туманной, втягивал её в разговор о подругах или об интересной телепередаче, садился рядом на диване, приобнимая за плечи. А перед сном, в постели, целовал её, повернувшуюся к нему спиной, в волосы на затылке, в шею и плечи, тихонько клал одну ладонь на грудь, другую – на живот… Да, после ссоры, уступая мужу сначала неохотно, а потом неистово, Лидия испытывала особенную истому и возбуждение, и чувствовала в Алике такую же особую силу и страсть. И потом, засыпая в объятиях друг друга, они просыпались счастливые, ссоры как не бывало! Но так случалось лишь вначале. Шло время, подобные молчаливые примирения стали для Александра нормой, а для Лилии всё чаще и чаще жгучею обидою. Её оскорбляло нежелание мужа произнести покаянные слова, хотя бы коротенькое: «Прости…» И когда он, по обыкновению, переждав несколько дней, в постели прижимался к ней, на неё накатывало раздражение. Правда, иногда оно – поддаваясь любви и чувственности, – перерастало в страсть. Но порою брало верх, и тогда Лидия, не умея притворяться и сдерживаться, вскакивала и уходила спать в другую комнату.

О нежных словах, о признании в любви Лидия тосковала не только в дни примирения после ссор. В безоблачные дни, когда её собственное сердце переполняли нежность и любовь, ей хотелось этих слов, этого материализованного чувства ещё сильнее. Ведь раньше, первые год-два после свадьбы, как любил он шептать ласковые, необыкновенные выдумки и прозвища, как легки были его ласки и поцелуи: она почти теряла сознание от захлёстывающей нежности – его и своей… Теперь же Александр словно всё забыл: молча хватал губами её сосок, деловито подсовывал ей под спину подушку, раздвигал ноги… Нет, нет, конечно же, так бывало не всегда, но видит Бог – всё чаще и чаще. И непременно молча.

… Сколько горьких воспоминаний! Тех самых обид, что накапливались годами, пока… Но разве они разлюбили друг друга? Разве она когда-нибудь сомневалась в любви Александра? Никогда! А сама? Да стоило лишь Лидии представить его, Алика – весёлые глаза, плутоватая и одновременно детская усмешка, – как сердце захлёстывала нежность. Она не встречала в жизни другого такого остроумного человека, как её муж. Шутки и каламбуры его казались неиссякаемы, рождались легко, почти непроизвольно. Когда в новой квартире, готовясь у переселению, они делали грандиозный ремонт и Алик похудел на восемь килограммов, он сказал с гордостью: «Я жертва перестройки!» А однажды он позвал Лидию на заседание учёного совета, и эти три часа она провела, словно в театре комедии. У Алика было прекрасное настроение, и каждую речь каждого выступающего он потихоньку для неё комментировал так, что приходилось прикусывать зубами платочек. Но одну реплику он не выдержал, произнёс громко, после чего зал взорвался смехом. Один из выступающих, идя к трибуне, прежде подошёл и закрыл распахнутое окно. Стояла весна, под окном цвела сирень, её запах разливался по комнате. Правда, уличный шум тоже доносился, но на него никто не обращал внимание. Этот же окно демонстративно захлопнул. И тут же, почти без паузы, Александр сказал:

– Мироненко слов на ветер не бросает…

Мог Алик, услышав на ходу фразу, тут же ответить мгновенно придуманным стишком: «Нет, я не Байрон, я другой, я со здоровою ногой».

А некоторые его сочинения «ходили» по институту и даже по городу.

В коридорах власти

Разгорались страсти:

Разгорались страсти –

Раздавались сласти!

Лида же знала ещё и то, что, кроме неё, не мог знать никто. Утром, в постели, не до конца проснувшись, порой даже не разлепив глаз, Алик бормотал весёлые двустишья:

Ты ужасно соблазнительна –

Осязательно и зрительно!..

Как любила она эти «утренние двустишки»! Как вообще любила она его ищущий одобрения взгляд! Скажет каламбур, и первым делом поворачивается к ней – по-мальчишески наивные глаза словно спрашивают: «Ты поняла? Тебе понравилось?» Она всегда первой схватывала его шутки, всегда первой смеялась. И в эти минуты так любила его!

Когда Боря Мазер укатил за кордон и Александр стал владельцем и директором фирмы, а Лида к тому времени не работала уже в своём КБ, она охотно взялась помогать мужу. И оказалась отличным секретарём. Вела всю деловую переписку, печатала документы, ходила по инстанциям. И, конечно, была в курсе всех дел Александра. Тогда и он изменил своему обычному правилу, стал с ней всем делиться и во всём советоваться. И понял, что жена – лучший друг и единомышленник. Этот год стал для них прекрасным возвращением в молодость. Понимание, сочувствие, нежность… ведь было же это, было совсем недавно! А потом появился шеф, его племянник, вся их команда, помощь Лидии стала не нужна.

– Ну и хорошо, – сказал тогда Алик. – Ты такой груз тащила на себе, отдыхай.

Он всё ещё по инерции рассказывал ей о делах: сначала восторженно, потом с ироничным недоумением, незаметно ирония исчезла, а недоумение перешло в горечь и обиду. И вновь он замкнулся: рассказывал факты, но молчал о чувствах. И неожиданные вспышки гнева возобновились. Всё чаще и чаще виновницей всего плохого необъяснимым образом становилась она, Лидия. От этого сжимались душа и сердце, опускались руки, наваливалась безысходность, которую женщина ощущала, как сильную физическую усталость и приближение старости. Однажды в такой момент она и сказала тихо, скорее самой себе:

– Устала…

И Алик ответил зло, жестоко:

– Чего ты хнычешь? Другие ещё и за детьми ходят!..

Закружилась голова. Лидия ушла в ванную, открутила кран, стала стирать – машинально, не понимая, что делает, руки работали сами. А губы повторяли:

– Как он мог… Как он мог…

Так ударить, по самому больному, специально…

Наверное, эта фраза стала последней каплей из опрокинутой чаши… Чего? Скорее всего надежды – надежды на возвращение светлых времён. Потому что как раз на следующий день Лидия и встретила – во второй раз, – того, другого мужчину. Сашу…

* * *

Сказав свою обидную фразу да так и не поняв, как больно сделал ей, Александр вечером отбыл в командировку. В последнее время он стал часто уезжать – на три, четыре дня, иногда на неделю. Лидия плохо спала ночь, рано встала, начала убирать квартиру. Завтракать не хотелось, но часов в одиннадцать она подумала: «Пойду выпью кофейку». И пошла в своё любимое кафе «Сюрприз» – рядом, за углом.

Когда Карамышевы переселились в новую квартиру, кафе уже существовало. Здесь музыка играла приглушённо, над каждым столиком горели приятные, в зелёных абажурах светильники, кофе готовили отменный, пирожные очень вкусные. Кафе было популярным, но Александра и Лидию, молодых и общительных, многолюдность не пугала. Они ходили сюда часто, охотно. Но потом походы эти стали реже и сами собой прекратились. Но вот в последний год Лидия вновь стала заходить в «Сюрприз» – сама. Здесь кое-что изменилось: кафе теперь и днём, и под вечер пустовало. За считанными столиками сидели люди, хотя всё так же тихо играла музыка, уютно светились зелёные абажурчики, а кофе и пирожные оставались такими же отличными. Только в округе понастроили другие кафе – частные современные штучки с видео, бильярдом, роскошными тентами на улице, удобными подъездами для машин. Там жизнь бурлила – шикарно, шумно, напоказ. Лиде же нравилось посидеть в «Сюрпризе», почитать книгу, не торопясь надкусывать пирожные, попивать кофе. Здесь она отдыхала душой, да и воспоминания незримо витали…

Она вошла в кафе и сразу же увидела этого мужчину. Он сидел один за столиком, ел пиццу, вскинул на неё глаза и сразу стало ясно, что узнал. И Лидия узнала его. Где-то месяц назад, здесь же, в кафе, он не сводил с неё глаз, а когда выходил, так неловко споткнулся о стул, что выбил у неё из рук книгу. Поднял, бормоча извинения, и, смущённый, выскочил прочь. Теперь же он заметно обрадовался. Ей тоже было приятно: давно не ловили она такого откровенно-восторженного мужского взгляда. А незнакомец, дождавшись, когда она со своим кофе и пирожным сядет за столик, подсел к ней… Она и сама до конца не понимала, почему не отказалась от знакомства и, главное, почему час спустя они вдвоём оказались у неё в квартире, в постели. Наверное, сказались годами копившиеся обиды и эта последняя, вчерашняя. А ещё то, что звали мужчину тоже Александром, что, внешне похожий на её мужа, он был совсем другой – простоватый, наивный, говорливый, в самые интимные минуты вслух восторгался ею, так сладостно стонал, был так благодарен. Но главное – этот восторженный взгляд…

В их город Саша наезжал из Воронежа по делам какой-то фирмы, был разведён, одинок. Ещё дважды в его приезды они проводили ночи вместе. А в тот роковой последний раз он ехал вообще не сюда, а в Ростов. Просто завернул к ней на свой страх и риск и считал, что очень удачно – мужа дома не оказалось…

В те несколько секунд, когда Алик распахнул дверь спальни и Лидия ещё не успела увидеть карабин в его руках, она испытала странное чувство. Она поняла, что сразу же, с появлением у неё любовника, ждала и хотела этого столкновения. Хотела видеть на лице Алика и обиду, и недоумение, и ревность, и пробудившееся осознание того, что она, его жена, очень привлекательная женщина, что её могут любить, желать. И сквозь страх тех первых секунд она не смогла скрыть во взгляде торжества: «Наконец-то ты обратил на меня внимание!»

* * *

В шестом часу вечера, едва женщины вернулись из мастерской, в камеру зашёл дежурный надзиратель, назвал три фамилии, в том числе и Карамышеву. Сказал:

– Собирайте вещи, посуду, бельё, переводитесь в другую камеру.

Уже несколько дней шел разговор об очередной перетасовке заключённых. Это делалось периодически, чтоб не привыкали женщины друг к другу, не заводили друзей.

В полотняную сумку, к своим нескольким личным вещицам, Лидия положила миску, кружку, ложку, полотенце, сняла с матраса матрасовку, заменявшую простынь. Она была готова.

В новой камере стоял непривычный дурной запах: смесь пота, хлорки, грязного белья, больного зловонного дыхания. Наверное, в прежнем её жилище тоже не благоухало, но к тому запаху Лидия привыкла. А здесь ей стало плохо, подступила тошнота. Из двух соседних лучших нар – в углу – на неё глядели две женщины. Вид обоих вызвал у Лидии дрожь. Худая – с морщинистой кожей и тонкими синими губами, и полная – с обрюзгшим одутловатым лицом, серыми от проседи редкими волосами. Лидия не раз видела их, всегда вместе, в столовой, слышала, как о полной говорили: спокойно вырезала всю соседскую семью – что-то там не поделили.

– О! – скривила губы в ухмылке худая. – А вот и знаменитая убийца мужей. И молоденькая ещё! Нашей компании прибыль…Ну-ка, иди сюда…

Но Лидия молча поставила свою сумку на первую же койку от двери, села, стала выставлять на тумбочку посуду. Полная женщина смотрела на неё неживыми тусклыми, словно залитыми оловом глазами. Смотрела, будто не видела, не произнося ни слова. А Лидии было страшно так, что хотелось броситься к запертой двери, стучать в неё, просить увести отсюда!..