Глава 5

– Улькаааа….!!!! Ульяна!!!

Девчонка в белой рубашонке до пят и с рыжими, до огненности волосами, заплетенными в толстую косу, выглянула из зарослей камышей, опоясавшими тугим кольцом песчаный плес. Выражение ее миловидного личика не сулило ничего хорошего тому, кто так отчаянно ее звал. Сдвинув грозно темные бровки на переносице она зашипела на худосочного мальчонку, остановившегося в нескольких метрах от берега:

– Ну чего ты орешь, как оглашенный, Тимка!!! Река шуму не любит! – И опять нырнула в камыши.

Мальчишка, в первый момент растерявшийся от такого «приема», замер на месте, а потом полез за девочкой в заросли. Осторожно раздвигая шуршащие стебли, уже шепотом, пробурчал:

– Вот узнает тятька, он тебя выпорет…

Девчонка, оглянувшись на него, хитро прищурившись, насмешливо прошептала:

– А от кого узнает-то…? Уж не от тебя ли? – И улыбнулась так, что Тимке расхотелось вообще что-либо говорить.

Он шмыгнул носом, и пробурчал невнятно:

– Почему, сразу-то от меня? И не от меня вовсе…

Ульяна опять усмехнулась, и приложив палец к губам, призывая к молчанию, скрылась в зарослях. Мальчишка постоял в нерешительности несколько мгновений, а потом полез вслед за девочкой. Выбравшись на самый край берега, он тихо спросил:

– Что тут у тебя?

Ульяна стояла по колено в воде и, наклонившись над самой гладью, что-то быстро наговаривала шепотом. Тимка с удивлением глядел на сестру, не сразу увидев, почти у самых ее ног, толстое бревно. Она что, с топляком разговаривает?! Но через мгновение он увидел, как «бревно» шевельнулось. Рыжие, как и у его сестры волосенки на голове стали вставать дыбом. Он в испуге попятился, но, зацепившись босой ногой за подводный корень, шлепнулся в воду. Брызги полетели во все стороны. А он увидел, как, то самое «бревно» в добрые три сажени² в длину, стало уходить под воду. Только тугая волна пошла в разные стороны. Еще мгновение, и уже не было никакого «бревна». Ульяна сердито посмотрела на брата.

– Ну и чего ты наделал, остолоп?! Кто тебя просил-то?!

Подобрав повыше полы рубашки, она зашагала к берегу, шлепая по воде. Тимка, все еще со страхом поглядывая на то место, где скрылось это самое «бревно», поспешил за сестрой.

– Улька, Уль… С кем это ты? Ну там, в реке? Неужто сам батюшка-водяной был?!

Ульяна, выйдя на сухой берег, стала отжимать подол промокшей рубахи. На брата смотрела без особой милости. Но его, расширенные от страха и любопытства карие глазенки, служили ей некоторым утешением за его несвоевременное появление. Брату сравнялось седьмое лето, и Ульяна считала себя невозможно взрослой по сравнению с ним. Через месяц ей исполнялось двенадцать и ее уже нарекут настоящим именем. Она с усмешкой посмотрела на мальчишку, и ответила таинственным шепотом:

– С ним, с батюшкой… Знаешь, что сказал?

Тимошка еще больше распахнул глаза и замотал рыжей башкой, мол не знаю, откуда мне. Ульяна прищурилась, словно настоящая ведунья и замогильным голосом протянула нараспев:

– Сказывал, что если в другой раз Тимофей явиться рыбу удить, то утащит его к русалкам…

Тимка даже попятился от нее, перепуганный насмерть такой перспективой, и, продолжая мотать головой, чуть заикаясь проблеял:

– Я не хочу… к русалкам… Я плаваю плохо…

Ульяна, не выдержав серьезности момента, вдруг прыснула от смеха. Мальчонка смотрел на нее с недоумением. И когда понял, что сестра над ним подшутила, стал наливаться краской и сжал кулачки. Слезы навернулись мальчишке на глаза. Он шагнул к сестре, и выпалил:

– А я тебе тогда вовсе ничего не скажу!!! Знаю что-то, а не скажу!!!

Ульяна только фыркнула:

– Да чего ты такого знать-то можешь, оголец, что мне неведомо?

Тимошка, все больше наливаясь обидою, выкрикнул:

– А вот знаю… Знаю!!! Потаенное!!! А тебе, все одно, не скажу!!!

Развернулся и быстрым шагом зашагал прочь от реки, по тропе, ведущей к деревне. Девчушка, сообразив, что брат и впрямь, что-то такое-эдакое знает, поспешила за ним. Мокрый подол рубахи облеплял ноги, сковывая движение, словно путы коня. Ульяна, подобрав подол, кинулась за братом.

– Постой, Тимка!! Слышь?! Погоди, кому говорю!!! Я тебе тоже тайное скажу!!

Тимоха слова сестры слышал, шаг сбавил, но оглядываться не стал. Вот еще!! Пускай прощенья сперва попросит, да свое расскажет. А после уж и поглядим, раскрывать ей страшную тайну, аль нет. Ульяна брата догнала и пошла с ним вровень. Поглядывая искоса на сердитое лицо мальчишки, заговорила примирительно:

– Ну чего ты? Осерчал что ли? Я ж так, пошутковала маленько, а ты уж и в обиду, словно маленький… – Знала, коварная, на какую мозоль давить.

Тимофей, глянул на сестру исподлобья, и пробурчал:

– Ладно… Пошутковала… Сама, словно маленькая. А я вот не шуткую. И вправду что-то знаю. – И отрезал решительно: – Но пока про водяного не скажешь, я тоже ничего не скажу! – И опять надулся, словно мышь на крупу.

Ульяна вздохнула:

– Да никакой это не водяной был. То дедушко-сом был. Я с ним дружбу вожу. Мне бабка Аглая наговор один сказывала, как всякую рыбу хошь в реке, хошь в озере, а хошь даже в самом море-окияне приворожить, да служить себе заставить. Только, я не хочу, ну чтоб служить. Я дружить хочу.

Тимка даже остановился. Опять вытаращился на сестру с подозрением, не шуткует ли опять? Но Уля смотрела на брата серьезно и даже капельку виновато. И Тимофей решил, нет, не шуткует. Заговорил торопливо:

– Улька, слышь… Ты мне тот заговор перескажи, а? Тогда ведь вся рыба моя будет. Мне все наши обзавидуются…! – Его глаза приняли мечтательное выражение. Он уже вообразил себя на берегу реки, как он говорит этот самый таинственный наговор, а рыба сама к нему выпрыгивает, да в корзину рядком укладывается.

Ульяна строго взглянула на брата, и с тяжелым вздохом проговорила:

– Глупой ты, Тимка!!! Разве ж можно такой наговор да только себе одному на пользу?

Брат опять насупился:

– Чего это, глупой? Чего опять обзываешься?! И почему это только себе-то? Я ж для всех… Я ж рыбой-то всех бы одарил… Даже деду Ерофею бы дал, хоть он меня давеча за ухи таскал…

Ульяна тут же встряла, произнеся нравоучительно, подражая взрослым:

– Знать за дело таскал! Кто в евойный курятник лазал, да яйца свежие таскал? Скажешь не ты?!

Тимка опять насупился.

– Па-а-адумаешь… Яйца… Я и взял-то всего ничего… А крику-то было, словно я самого деда Ерофея уволок…

Живое воображение девочки сразу же нарисовало картину, как ее брат тащит, словно лиса куру, через всю деревню деда Ерофея в зубах, а тот, роняя с ног чуни отбиться пытается от супостата. Она прыснула в кулачок. Мальчишка тоже, не удержавшись расплылся в улыбке. И сразу стало заметно, что одного зуба у него во рту не хватает. И ребята начали весело хохотать, показывая друг на друга пальцами, сгибаясь пополам и утирая ладошками слезы, выступающие от смеха. Отвеселившись, Тимофей опять стал приставать к сестре:

– Ну так как, насчет наговора-то? Скажешь?

Ульяна сразу став серьезной, ответила:

– Не могу… И не проси. Наговор тот только женский. Он при водоположении нужен будет. А мужчинам его знать не след.

Мальчонка опять сник, а сестра кинулась его утешать.

– Да погоди ты горюниться… Вот как меня именем настоящим нарекут, так сразу же к водоположению готовить и начнут. А уж как я русалкой-то стану, так тебе, так и быть, наговор тот скажу. Но только, ты никому… Слышь, Тимка, ни-ни… А то сам знаешь, что может быть…

Тимофей в одночасье забыв про то, что собирался опять обидеться, с придыханием спросил:

– А что будет…?

Ульяна на мгновение задумалась. А потом нерешительно проговорила:

– Точно не знаю… Но что-то очень плохое.

Брат разочарованно выдохнул. А Улька спросила:

– Ну…? Я тебе все рассказала. Теперь твоя очередь пришла. Что хотел сказать-то? – И видя, как мальчишка с непониманием смотрит на нее, несколько раздраженно проговорила: – Ну ты ж сам сказал!!! Про потаенное… Ну, чего выведал-то, пострел?

Тимофей и вправду забыл, чем хотел поделиться с сестрой. Этот ее наговор совершенно сбил его с толку. Мыслями вернулся немного назад и воскликнул:

– А-а-а!!! Вспомнил!!! – И туту же, перейдя на таинственный шепот, предварительно оглядевшись кругом, зашипел: – Я схрон нашел!

Девчушка недоуменно хлопнула пару раз ресницами на брата:

– Какой-такой схрон? Ты об чем?

Тимка опять огляделся, словно ожидая, что из кустов на них тотчас кто-то выпрыгнет, может даже сама бабка Аглая. Не заметив ничего подозрительного, он придвинулся поближе к Ульяне, и зашептал, снижая голос до еле слышного:

– Я седни раненько, еще темно было, на задний двор выскочил. Гляжу, а из-под земли, ну, где у нас дровяник стоит, малый свет пробивается, щелочкой такой. Я за бузинным кустом затаился. Вижу, доска в сторону отошла, и открылся лаз, под землю. Оттуда рука со свечкой. Ох и страху я натерпелся! Еле удержался, чтобы не заорать во все горло. Присел пониже, ну чтоб меня не увидали. А потом вижу, из лаза того бабка Аглая выбирается, а в руках у нее какая-то толстенная книга. Да, видать, шибко тяжелая. Потому как, выронила она ее, а та ка-а-а-к шибанется, да так, что земля загудела. Вот… – Он шмыгнул носом, видно вспомнив какого «страху натерпелся».

Ульяна, не выдержав паузы спросила с придыханием:

– Ну… И чего дальше-то было?

Тимофей пожал плечами:

– А ничего не было. Аглая книгу подняла, чего-то себе под нос пробурчала. Лаз доской прикрыла, свечу задула, да в дом ушла. А я маленько в кустах еще полежал для верности, а потом побег тебя разыскивать…

Ульяна задумчиво наморщила лоб, а потом медленно проговорила:

– Ну все правильно… Сегодня начинают готовится к водоположению, чтоб на Купалу успеть. Видно, там, в том схроне книга-то главная и хранится. Ты вот что, Тимушка, ты это… Чтоб никому, слышишь? Ни одной живой душе чтоб!

Тимка принял солидный вид и проговорил, подражая взрослым, чуть выпятив грудь вперед:

– Да нечто я уж и вправду дурень какой?! Мне уже вон, седьмое лето сравнялось! Чай, не маленький!

Ульяна еще немного постояла в задумчивости, а потом быстрым шагом направилась опять по тропе в сторону деревни. Тимофей, ожидавший от нее… ну, неизвестно чего, может еще какой тайны, а может объяснения, что за книга такая «главная», посмотрел ей вслед с недоумением и даже с разочарованием, и кинулся догонять. Поравнялся с сестрой и, поняв, что ничего от нее больше не дождется, стал приставать.

– Улька… А что за книга такая?

Ульяна покосилась на брата, словно раздумывая сказать иль нет. Но Тимка не отставал. Глядя требовательно на сестру, заканючил:

– Ну, Ульяша… Скажи, а? Что за книга-то? – Девочка продолжала молчать, и Тимка решил предпринять последнюю попытку: – Ты не таись… Скажи. А то тятьке все про твои балясины с дедушкой-сомом расскажу. Вот он ужо тебе… – Его наивный шантаж прервала неожиданная и звонкая затрещина.

Мальчишка среагировал моментально, метнувшись в сторону, и только поэтому рука сестры не попала по его вихрастому затылку вторично. Поняв, что от сестры он больше ничего, кроме тумаков не получит, отбежал от нее на значительное расстояние, укрылся за стволом огромной ели, и уже оттуда прокричал:

– Ну погоди ж ты!!! Я вот в следующий раз тебе вовсе ничего не скажу! – И закусил губу, чтобы не разреветься от обиды.

Так значит?! Он ей…, а она…!!! Но тятьке он говорить ничего не собирался. Во-первых, потому как, он не доносчик какой, а во-вторых, сестру было жалко. Тятька, и впрямь, выпорет, и не спросит.

После того, как умерла мать, которую Тимка и не помнил даже, Ульянка заменила ему, пусть и не мать, но полноценную старшую сестру. Она и колыбельные ему малому пела и сказы сказывала, и портки мыла, и рубашонки штопала, и от обидчиков его защищала, и вообще, любила его. А он ее, потому как, ближе Ульки у него никого и не было. Тятька с бабкой – не в счет. Им все было недосуг мальцом заниматься. Оно и понятно. Тятька бочаром трудился. У него заказов, почитай со всей Реки было, делай не переделаешь. Зато и достаток в доме был. А бабка Аглая, она была строгая, грамоте учила, счету всякому, да уму разуму, как жить, чтобы людям не стыдно было в глаза глядеть. К ней со всей деревни за мудрым советом приходили, называли Ведающей. Правда, Тимка не все и не всегда понимал, не то, что Ульянка. Умная была у него сестра – страсть, а уж красивая – глаз не отвесть. Подслушал он как-то, когда к тятьке купчина один приезжал, партию бочек заказывал. Сестру увидел и говорит:

– Ладная у тебя дочка, Акинфий. А чуть подрастет – красавицей писаной будет. А у меня сынок растет…

Дальше Тимка не успел услышать, его бабка застукала. Ох и больно тогда за чуб трясла, чтоб, значит, не подслушивал, и место свое помнил!

Ульяна посмотрела с насмешливой улыбкой на убегающего брата. Вот же постреленок!! Но то, что он тятеньке не пожалуется, да и вообще, никому и ничего не расскажет, Ульяна знала доподлинно. Поэтому, больше не думая об этом, поспешила быстрее к дому. Солнце уже поднялось, оторвавшись от горизонта, косыми лучами пробиваясь сквозь густую зелень. До чего же было хорошо и вольно в лесу!! А запахи!!! Хоть ложкой хлебай и сыт будешь от такого-то аромата! Но дома ждала работа, да и бабушка Аглая, небось, потеряла уже внучку. Она никогда не ругала Ульяну за ее отлучки. Знала, старая, что не ради баловства девочка в лес, да к реке убегает, вот и не ворчала.

Подходя к своему дому, который стоял на самом краю леса, Ульяна приметила чужаков, идущих из центра деревни к их дому. Высокий старик с седой бородой, чуть ли не до пояса, опирающийся на толстую, корявую деревянную клюку, да молодой чернявый отрок, чуть постарше самой Ульяны. Девочка умерила шаг, а потом и вовсе за рябиновым кустом схоронилась. Слава о бабке Аглае далеко летела по Сибири. К ним даже и из города люди, кто конными, кто пешими, вон, как эти двое, шли. Кого вылечить, кому беду отвести. Да мало ли у людей невзгод всяких, да горестей по свету было! Но, почему-то, именно эти двое вызвали у девочки какое-то волнение. Сердце вдруг застучало, запрыгало часто-часто, словно зайчонок, от лисы убегающий. Уле показалось, что над этими двумя, словно облако черное тянется шлейфом. Ох, не к добру это! Но сидеть в кустах она не собиралась. Обошла кругом, и огородом прошмыгнула в амбар, а оттуда юркой мышкой проскочила в сенник.

Пришлые остановились у прясла. Старик громким зычным голосом позвал:

– Хозяева… Есть кто?

Дворовая собачонка по кличке Лейка, лохматым комком выкатилась из-за угла дома и со звонким лаем кинулась к калитке. Из загона, гремя пудовой цепью с достоинством вышел лохматый Волчок палевой масти, огроменный пес с медвежьей башкой, и утробно зарычал. Уля и упомнить не могла, когда слышала, как Волчок гавкает. Он всегда только рычал, да и то, на чужих или когда дикого зверя поблизости чуял. Зато Лейка лаяла за двоих. Ее звонкий голосок, почитай, на всю деревню слышен был. А тут случилось дивное. Собачонка подскочила к калитке, и вдруг замолчала. А потом, поджавши хвост, попятилась назад и тоненько заскулила. А пришлые даже слова ей не сказали, даже клюкой не отмахнулись. Просто стояли и в ожидании хозяев, смотрели на двор. Ульяна заметила, как по губам молодого пробежала змеиная ухмылка. Но старый ему что-то сказал коротко, и опять лицо парня сделалось спокойным и почти равнодушным.

Из мастерской вышел отец, и, вытирая руки старой, но чистой тряпицей, неспешно двинулся к калитке. Лейка тут же спряталась за его ноги и выглядывала оттуда, испуганно тараща на чужаков свои темные глазенки-бусинки. Пришлые о чем-то коротко перемолвились с тятенькой, вроде, как просили о чем-то. Отец кивнул, словно соглашаясь, и обернувшись к дому громко позвал:

– Ульяна!!! – Словно и не сомневался, что она дома.

Уля выскочила из сенника, и, оставшись стоять у самых его дверей, пропищала:

– Звал, батюшка…?

Отец окинул ее суровым взглядом, и проговорил бурчливо:

– Принеси воды из колодца, напои прохожих. – А сам отправился обратно в мастерскую, хмуря лохматые брови. Видать и ему чужаки не больно-то глянулись.