Глава 9
Мужчины

Не пять дней занял наш путь назад, а больше. Дорогу мы не узнавали – угадывали, плутали и сбивались. Но вот облик гор показался знакомым. Мы принялись понукать лошадей, и уже пошли по плечам той горы, на которой посвящение принимали, спустились к реке, а после и родные места узнали. «Йерра! Йерра!» – завизжали мы, коньков принялись хлестать и скоро спустились в долину царского стана. Тут велела я девам коней придержать, и неспешно, с достоинством поехали мы к золотой царской коновязи.

Собаки лай подняли, люди крик подняли, как увидели нас, из домов выходить стали. Кто просто глаза на нас ширил, кто руками махал, а ребятишки, особенно девочки, бежали за нами: «Луноликой матери девы! Луноликой матери девы!» – кричали. Подруги мои оглядывались, кому-то отвечали, но я по сторонам не смотрела, ехала к царю, чтобы его приветствовать первым.

Он ждал нас. С ним рядом стоял мой холостой младший брат Санталай, другие же, пятеро взрослых мужчин, понукая коней, из всех концов стана на гору спешили. По шубам отца и братьев я поняла, что не знали они о нашем приезде, не были готовы – простые, не праздничные шубы были на них.

Мы подъехали к дому, спешились. Отец смотрел на нас как на чужих. Я подошла, робея, на одно колено опустилась и молвила:

– Люда Золотой реки отец, белого скота хозяин! Мы, посвященные Луноликой матери девы, прибыли к тебе. Верных воинов ты видишь перед собой.

– Ты ли вождь этих воинов, дева? – спросил отец голосом, каким говорил с иноземцами. Я быстро на него взглянула – нет ли улыбки? – но тут же опустила глаза.

– Я, царь.

– Не мне принимать вас, – сказал он. – В чертоге вам жить.

– Нет, царь, рано нам идти туда, не окончено наше посвящение. Три луны нам в станах с людом жить. Таково веление Камки.

– Поднимись, дева-воин, – сказал тогда отец. – Что вашего посвящения касается, не нужно мне знать. Назови своих воинов.

Я назвала дев, они по очереди опускались перед отцом на колено. Только Очи замешкалась, и отец чуть дольше в нее вгляделся. Я сказала, что это лесная дева, и просила разрешить ей пожить с нами. Отец кивнул и отпустил всех.

Мы вошли в дом. Вокруг очага уже были расстелены ковры, мамушка на скорую руку мешала тесто для лепешек. Служанки растирали кориандр, и его драгоценный пряный аромат разливался по дому. Братья хотели садиться, но отец к очагу не подошел, а снял со стены расписной дорогой горит с железными стрелами, Санталаю что-то коротко сказал и вывел меня из дома.

Недоумевая, мы потянулись за ним, обошли дом. Оттуда был виден спуск с холма и открытое поле, на нем боевые, подседельные отцовы кони гуляли зимой. Белая, под скат идущая пустошь, до чернеющего со всех сторон леса – лет стрелы.

Тут прибежал Санталай и принес клеть, а в ней – живой заяц. Его, верно, на петлю только в тот день поймали. Отец молча отдал мне горит, а брату кивнул – и он открыл клеть.

Заяц мешком вывалился из нее, но тут же встрепенулся и большими скачками пустился по пустоши. Под горой кувыркнулся через себя и еще сильнее припустил. А отец и все братья на меня молча тяжело смотрели.

Ни о чем в тот момент я не думала. Все движения быстры и точны были, хотя самой казалось, как во сне все делаю, через силу. Медленно-медленно открыла горит, извлекла лук, прижала на колене и натянула тетиву. Медленно-медленно достала стрелу, вложила и в белую пустошь вслед за зайцем пустила – и ээ-тай с нею.

Вскрикнула стрела, и словно я сама с ней полетела. Вмиг настигла она зайца. Всем нам хорошо было видно с холма, как в прыжке она его поймала, как от удара отлетел он в сторону и замер.

И тут братья закричали в голос, а Санталай подпрыгнул и кубарем побежал с холма. Старшие меня окружили, как парня хлопали по плечу, хвалили, называли меткой. А я словно проснулась – и только тут осознала, что произошло. Подошел и отец, обнял за плечи, тепло посмотрел, будто только сейчас признал, и сказал:

– Думал я, шестеро сыновей у меня да дочь, что нарожает внуков. Но ошибся: семь у меня сыновей. Видите? – обратился он к братьям. Санталай как раз принес зайца, насквозь пронзенного стрелой, это вновь вызвало крики и похвалы. – Видите: брат ваш младший, с нами на равных сидеть будет.

– Э, Санталай, ты теперь жениться можешь: не тебе наследовать отцу, есть у нас младшенький! – пошутил брат Бортай, и все засмеялись.

У нас было принято издревле, что младший сын наследует отцу и до того не может жениться. Только чтобы женщина наследовала, такого не бывало, и мне не понравилась шутка. Да и Луноликой матери девы, в чертоге живя, не получают наследства. Отец тоже сдвинул брови, но ничего не сказал и пошел в дом. Там отдали зайца служанкам, а сами расселись вокруг очага. Братья переговаривались, хвалили мой выстрел, а я впервые сидела с ними как равная и очень гордилась тем.

Только вдруг вспомнила про Очи. Она села у двери, не решаясь ступить на цветной войлочный ковер. Верно, впервые была под крышей и видела все в первый раз. Тепло, запах дыма и кориандра подействовали на нее, как Камкин дурман. Я стала подзывать ее, но она не шла, будто не слышала. Я догадалась, что она еще никогда не видала близко так много мужчин и стесняется.

Мамушка уже доставала из казана вареную баранину, вылавливала кипящие в масле лепешки. Служанки принесли сосуд с хмельным молоком и блюдо с лакомством – кедровым орехом в меду. Еще поставили пустое блюдо на ножках, туда насыпали благовоний и залили теплой водой. Терпко, приятно запахло. Братья стали макать руки в воду, брать лепешки и мясо. Веселый разговор начали, все обо мне да зайце. А Очи голодными глазами глядела, но не подходила. Тогда отец сказал:

– Воин-дева, сядь с нами. Ты и гость нам, и не чужая.

Служанка положила на месте гостя набитую травой подушку. Крадучись, Очи все-таки подошла и села. Как мы, скрестила ноги, но ни на кого не смотрела и боялась шевельнуться, как замороженная. Я не знала, говорила ли Камка ей про наши обычаи. Учить ее при всех не решалась, только пыталась подсказать, чтобы за мной повторяла. Левую руку сначала опускала в воду, потом, стряхнув капли, брала мясо и хлеб. Так воины едят: в правой руке только чаша может быть, она должна оставаться всегда свободной и чистой, чтобы в любой момент схватить кинжал. Замужние женщины наоборот: они левой рукой дитя у груди держат и едят правой. Дети же до посвящения едят как хотят, хоть обеими сразу, им никто ничего не скажет.

Смотрю – она правой рукой тянется. Я страшные сделала глаза – Очи поняла и отдернула руку. Левой потянулась, но опять сразу к мясу. Тут средний брат, Истай, что ближе к ней сидел, поставил ей чашу с водой. Очи вспыхнула, резко опустила руку в чашу, разбрызгала воду, а потом, еще с пальцев капало, – к мясу опять. Я не стала уже ее поправлять, после привыкнет. Она мясо взяла, откусила, в правую руку переложила и потянулась за лепешкой. Но воины так не едят, лишь детям можно сразу несколько кусков брать, а воин жадным или голодным за трапезой себя показать не должен. Но не успела она хлеб схватить, как услышала за спиной шушуканье и смешки. Вспыхнула, резко обернулась – служанки прыснули друг от дружки.

– Шеш, белки! – прикрикнула я на служанок. – Зайцем займитесь, дела вам нет, глазами стрелять. – Я поняла, над чем они смеялись: не было у Очи узоров на подошве. Очи догадалась тоже, смутилась и поджала ноги, чтоб не показывать своих грубых сапог. Мне стало жалко ее, всегда такую смелую. – Не волнуйся, сестра, – обратилась я к ней. – Я тоже в первый раз со взрослыми сама взрослая сижу, заново всему обучаюсь. Ты не бойся, что не знаешь чего-то. Будем вместе учиться, нам теперь в стане жить. И братья помогут.

– С такими учителями, дева, быстро станешь своей! – воскликнул Санталай, и все засмеялись. Очи взглянула на него мельком, но уже смелее. Теплым ветром меж нами подуло.

После трапезы стали братья собираться, стали нас с Очи с собой звать. Все хотели похвалиться перед соседями, какая у них сестра. Но Санталай сказал:

– Те, надо ли девам с вами сидеть! Им к молодым надо. Пойдем, сестра, со мной, молодежь в доме Антулы-вдовы собирается. И лесную деву с собой бери, пусть на стойбищенских парней посмотрит.

Очи вспыхнула от этих слов, и глаза ее засветились.

– Отпустишь знатных гостий, отец? – обратился к нему Санталай. Тот смотрел на нас задумчиво, оглаживая бороду, и не ответил брату, только кивнул. – Пойдем, сестра, – сказал Санталай, понизив голос, и подмигнул мне. – Пока царь думу в глазах держит, лучше убраться с глаз долой.

Антула была еще молодой женщиной и без детей. Два года она вдовела, но к брату мужа не шла, чтобы второй женой ему стать: мужа Антулы забрали духи – ушел он на охоту и не вернулся. Такая смерть не считается смертью, Антула хоть без мужа жила, а к брату его идти не могла. Как бы зависла она, ни туда, ни сюда не сдвинуться, пока духи мужа не отпустят или не откроют, где его кости. К Камке обращалась она, но та сказала: «Сама духов прогневала, как хочешь живи». А как одной женщине жить? Вот Антула и пускала к себе в дом молодежь. Тем все равно, где собирать зимние посиделки, а заодно Антуле помогали: нитки вместе сучили, еду, подарки приносили. Тем и жила.

Все это нам рассказал Санталай по дороге. Очи слушала молча, словно неинтересно ей, больше оглядывалась по сторонам. Я тоже радостно смотрела на знакомые дома, слушала скрип снега под конскими копытами, вдыхала жгучий воздух. Ночь была морозная, тихая, звездная, в самое небо поднимались дымы с крыш. Снега было много, и тропы протоптаны меж домами – сразу видно, кто дружен с соседями.

Вдруг скрипнула дверь, красный свет упал на снег, со столбом пара выскочил малец, как по дому бегал, в одной рубахе из материной юбки, проскрипел босыми ножками к углу, отвернулся, быстро помочился – и вприпрыжку кинулся обратно. «Ать! Ать!» – как собак науськивая, ему вслед прокричал Санталай. Мы хохотали с братом, а Очи с удивлением на нас глядела.

У коновязи возле дома вдовы было уже несколько лошадей. Брат заулыбался, узнавая по ним друзей, спешился, пошел к дому. Мы – за ним.

Парни и девушки, все свободные воины, сидели там, не соблюдая мест у очага. Антула, одна среди всех в юбке, как замужняя, меленкой терла зерна в муку. Лицо ее было намазано белым, и под черным париком казалось особенно бледным, болезненно серьезным и словно застывшим. Все другие смеялись, волной смеха и нас окатило, как вошли.

В этот момент охотник Ануй рассказывал, как с другим парнем, тоже тут сидевшим, ходил зверовать. Показывал, как тот на четвереньках, утопая в снегу, подползал к удобному для выстрела месту. Ануй изображал это, опираясь на руки и высоко задрав зад, двигался медленно, как беременная самка яка. При этом делал такое лицо, будто несет в зубах горит, и держит голову как можно выше. Выглядело это до того нелепо, что все давились от смеха. Охотник-растяпа, весь красный, тоже смеялся, и мы, войдя, не удержались от хохота. Все к нам обернулись.

– Легок ли ветер? – приветствовал Санталай собравшихся, прошел к очагу, опустился на колено и коснулся сначала остывшей золы, а потом – кончика носа. – Добрый огонь, – сказал, улыбнувшись хозяйке.

– Грейся, гость, – ответила Антула. Голос ее был низок и тягуч. – Кого ты привел?

– Ал-Аштара, моя сестра, – сказал он, обернувшись к нам. – Очи – ее воин. Это девы Луноликой, с посвящения сегодня спустились.

– Легок ли ветер, легок ли ветер? – заговорили все, приветствуя нас. Смотреть стали с удивлением и так, будто видели не только Очи, но и меня впервые, хотя некоторых парней, друзей брата, я знала.

– Добрый огонь, – отвечала я, приветствуя очаг. Очи не двигалась с места, молча смотрела на все.

– Луноликой матери девы – большая честь, – сказала хозяйка. – Счастье, говорят, приносят они, посетив дом. Никогда не видала я их близко, честно признаюсь. Проходите, будете почетными гостями.

Я смутилась – Луноликой матери девы и правда не придут на посиделки. Мне не хотелось, чтобы брат представлял нас так, но отступать было некуда. Я прошла к очагу и села. Но только успела сделать это, как Ануй, злой на язык, спросил:

– А что же дева твоя так и будет в дверях стоять? Или это страж твой? Или лошадь, к коновязи привязанная?

Люди засмеялись. Я обернулась – Очи стояла у двери. Я догадалась: она помнила о своей неукрашенной обуви и стеснялась. Что стало с моей смелой девочкой, дивилась я! В лесу она бы уже отлупила задиру Ануя, но сейчас стояла, потупившись.

– Эта дева – великий охотник и воин. К тому же ей духи назначили долю стать камкой. Я бы остереглась ее дразнить, зубоскал! – сказала я.

– Из каких же земель привели ее духи? – продолжал, однако, Ануй, ничуть не испугавшись. – И одета не как мы, и говорить не умеет. Уж не из темных ли она? Верно, кто пленил ее в дальнем походе!

Все захохотали, Ануй явно был заводилой. Один Санталай не смеялся, сидел растерянный, смотрел на меня, будто просил прощения. Дев, кто с нами посвящался в этом году и знал бы Очи, не было в доме. Она же молчала, даже не поднимала голову. Я начала злиться.

– Она нашего люда. На ней камская одежда. Не тебе судить о ней, горе-охотник!

– А почему же тогда… – хотел он продолжить, но его прервала Антула:

– Шеш, Ануй! Хватит! – и все замолчали. – В моем доме и так достаточно бед, чтоб еще осмеивать камов, – сказала она, поднялась с места и подошла к Очи, протянув ей на ладони золу из очага. – Легок ли ветер, гостья? – сказала мягко. – Грейся у моего огня.

Очи подняла глаза, посмотрела на золу на ладони, метнула на меня быстрый взгляд – так ли она поняла? Я кивнула, и тогда она коснулась пальцем золы и поднесла к кончику носа.

– Доброго огня тебе, – ответила. И вдруг глянув быстро в глаза Антулы, тихо добавила: – Скоро перестанут скрытничать духи.

Как молния попала в Антулу – такое лицо у нее стало. Все притихли: никто не знал, что история вдовы известна Очи. И я смотрела на нее, не понимая, отчего так сказала. Не заметила я, чтоб она советовалась с духами.

Придя же в себя, Антула за руку, как дорогого гостя провела Очи к очагу и усадила на лучшее место. Поставила блюдо с лепешками, хмельного молока налила, смолку дала, чтобы жевать. Очи увереннее стала смотреть, а все притихли, не зная, что теперь говорить или делать. Молчал даже Ануй.

Тут, когда уже тяготить всех стало молчание, открылась дверь, и вошел статный воин.

– Легок ли ветер? – сказал он громко. – Так тихо у вас, будто нет в доме гостей, – и, приветствовав очаг, сел. – Я встретил Бортая, – обратился он к Санталаю. – Он сказал, что ты повел к Антуле чудных гостей. Вот и пришел посмотреть, каковы они, Луноликой матери девы. А лесных дев вообще не доводилось встречать. Зверей, птиц, духов видел, а девы в лесу не попадались. Уж если б попались, я бы не пропустил!

Все засмеялись шутке и оживились. Санталай стал представлять нас с Очи, но я уже узнала этого воина: то был Талай, вождь линии всадников, он не раз приходил к отцу, и я встречала его в доме. Но в те дни, когда была ребенком, я будто и не замечала его, не выделяла среди других просителей у отца. Теперь же, как он вошел, мои глаза приковало к нему, и я словно увидела его заново. У него было сухое лицо, темное от солнца, буро-рыжие волосы в длинной косе и карие глаза, они смотрели спокойно и с интересом, но на дне их играла улыбка. Держался он очень прямо, не как обычно конники, сутками не покидающие седла. Согревшись, он скинул шубу с одного плеча, и стали видны рисунки, которыми он был отмечен: конь на лопатке скакал, вздымая копытами в небо. Когда он опустил на меня глаза, приветствуя, я не смогла удержаться и потупилась, как обычная дева, внутренне порицая себя: он показался мне очень красивым в тот момент.

– Ты меня не видел, а я тебя знаю, – сказала тут Очи, отвечая Талаю.

– Неужто? Чем же привлек я лесную деву? – улыбнулся он.

– Тем, что песни громко поешь, как по лесу едешь, – отвечала она, и все засмеялись, как веселой шутке. Талай улыбнулся.

– Да, правда, как станет легко на душе, так пою. Но не думал, что громко. Ты что же, с дерева за мной, как рысь, следила?

– Те, за тобой не надо следить! И так слышно, когда ты в тайгу едешь. Добрый ты охотник: заранее о себе предупреждаешь зверье!

Все снова смеялись, и Талай усмехнулся, глядя в огонь.

– Ему не охотника долю достали духи, – вставил слово Ануй. – Он у нас конеправ. Он, верно, и в лес для того ходит, чтобы зверей лечить. Правда, Талай? Часто тебе оленей править приходилось?