Ко времени заключительного госэкзамена была определена дата его отьезда. Родители не смогли приехать и решили устроить сыну праздник по приезде на родину. В отличие от других студентов, Ахмед практически не думал о результатах. Они горевали о предстоящей разлуке, еле сдерживая боль в себе. Иногда ему казалось, что легче было расстаться тогда, чем переживать сейчас агонию их обречённой любви. Анжела стала молчаливой, очень похудела. Да и Ахмед не знал, что говорить, всё было уже сказано. Так и бродили часами по городу, как две тени.

Он мечтал, чтобы какие-то силы извне помешали его отьезду. Пусть обстоятельства решили бы всё, а не он. Совесть не позволит ему не вернуться, как потом жить? Да и счастья никогда не будет, если человек начинает жить не по совести.

Но обстоятельства не спешили помочь. Экзамен он сдал успешно. Несколько дней ушло на подготовку документов. И настал день прощания.

Анжела поехала провожать его в Москву: международные рейсы были только из столицы. Отстояли очередь, подошёл руководитель группы, собрал их паспорта для оформления. Дальше надо идти одному, провожающих не пускают.

Он прижал её к себе и, обнимая, шептал:

– Не могу! Я не переживу, Анжела. Я умру от тоски по тебе…

– Послушай меня внимательно! – она вытерла слезы. – Внимательно.

Руководитель группы торопил его проходить таможенный досмотр.

– У тебя будет сын, и я назову его Имад.

– Анжела, ты… Давно?

– Три месяца. Это точно будет мальчик. Послушай, я рада, что часть тебя останется со мной. Ты должен ехать. Живи своей жизнью, будь счастлив и знай, что у тебя есть сын.

Толпа протолкнула его в узкий таможенный коридор. Он видел её еще какое-то время, оборачиваясь и приглядываясь через головы идущих следом. Потом она исчезла, а он, плохо понимая, что происходит, как в тумане прошел все необходимые проверки и зашёл в салон самолёта. Сразу появилось ощущение, что, переступив порог, он попал на родину. Громкая арабская речь, песни – радость лилась через край у возвращающихся домой студентов. Ахмед был не то чтобы расстроен, он терял рассудок. Его сердце билось еле слышно, мозг, больше не выдерживая перегрузок, не связывал происходящее вокруг воедино, а в голове крутились разрозненные странные мысли. Его жизнь, как калейдоскоп, представлялась то начинающейся с чистого листа, то законченной. Общежитие на улице Семашко, маленькая уютная квартира в соседнем районе, большая профессорская квартира, живописная тётя Циля, кафедра стоматологии, Михаил Яковлевич Коферман, Анжела… Анжела… Сын…

«Сын!»

«Мой сын!»

Он закрыл глаза, чтобы выглядеть спящим и избежать общения. В висках пульсировало «сын, сын, сын…» Подошла стюардесса, поинтересовалась, как он себя чувствует. Ахмед попросил стакан воды, но проницательная девушка накапала ему в маленький стаканчик каких-то капель, после которых Ахмед почувствовал облегчение. Дышать стало легче, как после ослабления туго затянутого галстука. И незаметно он уснул болезненным и тяжелым сном без сновидений.

Самолёт приземлился в аэропорту Бейрута и страница перевернулась. Всё-таки ей будет тяжелее, жить там же, где жила вместе с ним, ходить по тем же улицам, общаться с теми же людьми.

С трапа самолёта в летнюю жару Бейрута он спустился уже спокойным. То ли лекарство, то ли море и родные пейзажи так исцеляюще подействовали на его психику. Шумная арабская речь радовала слух. Он отвык от этих эмоций, льющихся через край, как весёлый, полный жизни ручей по разнорельефной почве: то загадочно журча по равнине, то грохоча по каменистому склону, то шумно падая с обрыва. В Минске он не слышал такой яркой речи. Там даже шутили, что если в автобусе очень громко разговаривают, значит в нем едут арабские студенты.

Когда Ахмед начинал учиться, он пугался этой сдержанности и спокойствия белорусского народа. Ему казалось, что в утренний рацион любого местного жителя наряду с посещением туалета и чисткой зубов входит приём сильнодействующего успокоительного. Ну как можно совершить ДТП и, тихо обсуждая, искать выход? Или влезть в переполненный автобус и не сказать успешно запрыгнувшему конкуренту пару ласковых слов на дорогу? А они могли!

Нет, у ливанцев всё от души!

Единственный раз, когда он почувствовал схожий темперамент и интерес к людям, был на экскурсии в Одессе. Они отстали от группы и искали дорогу к оперному театру. Навстречу шла пожилая, не очень ухоженная дама с продуктовыми сумками, одним словом, местная, ведь туристы обычно очень старались выглядеть достойно.

– Вы не подскажете, как пройти к оперному театру?

– А вы откуда приехали?

– Мы из Минска, отстали от группы.

– И вы, юноша, из Минска? – заподозрила дама неладное, глядя на чернявого паренька с ярко выраженным акцентом.

– Я ливанец, но учусь в Минске. Вы покажете куда идти, а то мы потеряемся совсем?

– Да, да, сейчас, конечно. – она было повернулась показывать, но вернулась и с хитринкой в глазах спросила: – А на кого вы сказали, учитесь?

– Бабушка, мы учимся на врачей, вы нам дорогу покажете?

– Ой, на врача – это хорошо, врач всегда сытый будет при любом режиме. А как в Минске с зарплатами и продуктами?

– Мы, бабуля, пойдём, пожалуй.

– Идите-идите, я что-то запамятовала дорогу. Вон, у продавца пломбира спросите.

Они подошли к продавцу пломбира:

– Вы не подскажете, как пройти к оперному театру?

– А вы откуда приехали?

О нет! И они бегом отправились наобум искать дорогу.

Белорусы были совершенно другие. Ему казалось, что если бы к минчанину подошел голубоглазый негр в лаптях и с парашютом и спросил дорогу в оперный театр, тот бы ему просто указал рукой направление и ушёл не обернувшись. Потом, со временем, он почувствовал всю полноту и красоту славянской души. И почувствовал разницу. Это как ударные инструменты и скрипка. И те и другие равноценные инструменты оркестра, и на обоих можно воспроизвести мелодию. Но звучание одного взрывает кровь, а второго – успокаивает и раскрывает сердце. Наверное, похандрить и порассуждать о высоком он предпочёл бы с белорусом. А вот на свадьбу только с ливанцем! Один танец «дабки» чего стоит. Это страсть, сжатая в кулак, глаз не оторвать! И на разборки пошел бы с ливанцем. Чего идти с белорусом? Он как любой европейский человек настроен на результат. С ним, скорее всего, быстро найдёшь красиво аргументированный компромисс, и даже вспомнить нечего будет. А вот восточному человеку важен процесс, чтобы потом было о чём поговорить.

В здании аэропорта его встречали человек пятнадцать. Папа не мог сдерживать слёз радости от переполнявшей его гордости, поэтому притворялся простывшим и всё время сморкался, заодно вытирая глаза. Мама плакала не скрывая, трогала своего мальчика, разглядывала, любовалась. Кто может быть для матери красивее детей? Она помолодела от счастья лет на десять. Старшие братья, приосанившись и приодевшись в лучшие свои костюмы, старались соответствовать такому образованному родственнику, пытаясь напустить на себя важный вид. Их причёсанные дети стояли, как караульные возле Кремля, в костюмах, похожих на папины, а замыкали строй очень нарядные жёны с дочками на руках. Получалось весело. Младший, замерев, не отрывая взгляда, ловил каждое слово, каждый жест подзабытого за время его взросления брата. Сестра Лейла, недавно вышедшая замуж и располневшая от беременности, гордо стояла под руку с мужем адвокатом, увёзшим её в красивый дом древнего города Триполи на другом конце Ливана. Был ещё сосед с автобусом, на котором все приехали и у которого дочь – красавица на выданье. Он был счастлив первым оказать услугу доктору. Кто знает, может, породнятся, хорошее ведь всегда в памяти откладывается. Приехал мухтар – главный в городе человек. Дедушка, который периодически забывал, куда и зачем его привезли, но это самый важный человек в семье и все ему терпеливо напоминали. Особенно трогательна была младшая сестра, которой было десять лет. Для неё он был идеальный мужчина, самый умный, добрый. Она ничего не спрашивала, просто смотрела на него во все глаза, затаив дыхание. И когда, заметив её восхищенный взгляд, он подхватил её на руки, то, не способная сдержать нахлынувшей радости, она уткнулась от смущения ему в плечо и обхватила тоненькими ручками за шею. Он слышал, как колотится её взволнованное сердечко.

И как? Скажите на милость, как он бы мог не вернуться? Прости, Анжела, это кровь моя, душа моя, в каждом из этих людей от старого дедушки до моей милой птички-сестрички. Возможно, я буду единственным мужчиной в её жизни, на которого она сможет рассчитывать. И что же, отвернуться от своих обязательств, поставив во главу угла «хочу»? Нет! Мужчина должен быть в первую очередь ответственен за свою семью. За ту, в которой родился и за жену, которая войдёт в семью. Он не имеет права разделять, разрывать её. Семья – это колодец с глубиной, из которого звезды днём видны.

Жизнь на родине потекла стремительно. Каждый день возникали новые проблемы и дела, требующие неотложных решений. Хождение по различным инстанциям, очереди, ожидание. В течение нескольких недель он занимался оформлением документов, затем началась подготовка к сдаче экзамена для подтверждения диплома, обязательного для всех выпускников, получивших высшее медицинское образование в другом государстве. После обеда дома встречали бесконечных посетителей, приходивших поприветствовать его. Параллельно он взял в аренду две комнаты в здании, где располагались кабинеты немногочисленных в то время докторов, красиво оформил их, закупил в кредит оборудование и постепенно готовился к работе. Дни были загружены до предела, поэтому времени для тоски и воспоминаний почти не оставалось. С первыми пациентами появилась и пьянящая радость опыта самостоятельной практики. Сложные случаи заставляли постоянно совершенствоваться, обновляя и пополняя знания.

В течение полугода он добился больших успехов. И кредиты были уже почти выплачены, и в расписании не было свободного времени, пациентам приходилось записываться заранее. А его мысли всё чаще были заняты Анжелой. Наступило время, когда на свет должен был появиться его сын! Он пробовал звонить ей на домашний, но телефон был отключен. Хотел было попросить кого-то из отъезжающих студентов подойти к ней домой и разузнать всё, но боялся, что о его растущем на чужбине сыне станет известно всем, в том числе и его родителям. Он корил себя за малодушие и признавал разумность своего поступка. Изменить что-либо практически невозможно. Она отказалась ехать с ним. Поехать к ней было очень сложно. Тогда на учёбу ему выделили направление и деньги от коммунистической партии Ливана, а так просто получить визу в СССР практически невозможно. Он послал ей пару писем, но ответа не было. Наверное, не доходят или не пропускают. Или может она адрес сменила? Какой смысл гадать!

И всё же интересно, какой он, его мальчик? Родился ли? Здоров? И суждено ли им когда-нибудь увидеться? С одной стороны, он был рад, что его любимая женщина никогда его не забудет, что его продолжение всегда будет рядом с ней. С другой – он до боли хотел увидеть сына. Ахмед чувствовал, что он уже есть. Его Имад уже родился! Он пытался совмещать в уме черты своего и Анжелиного лица, чтобы спроектировать возможный облик малыша. И каждый раз, вспоминая черты её лица, он начинал безумно тосковать по ней. Это стало его наваждением, его личным безумием. Чтобы не увязнуть в этой тоске, Ахмед стал искать какое-то новое дело, которое не оставило бы ни одной свободной минуты на душевные терзания, и решился на открытие нового стоматологического центра. Причём начать с нуля, с самого фундамента. Единственное, что у него было на тот момент, это участок земли в приличном месте и отсутствие долгов. Он с головой кинулся в это непростое предприятие – искал компаньонов, получал разрешение на постройку, отбирал проект. Причём ни на один день его работа в стоматологическом кабинете не останавливалась. Вечерами, прежде чем рабочие покидали площадку, он осматривал каждый сантиметр постройки, сверял с проектом, ругал за малейшую неточность. Он был и инженером, и прорабом, и закупщиком, поэтому, возвращаясь домой зачастую ближе к полуночи, просто валился с ног. Родители, которые всегда с радостью воспринимали его активность, на этот раз были всерьёз обеспокоены и пытались умерить его деятельность, но он сопротивлялся, чувствуя, что только так может сейчас выжить.

Двое ребят из его города учились в этот период в Минске. Когда летом, сдав сессию, они приезжали на каникулы домой, Ахмед не мог удержаться, чтобы не навестить их. Он смотрел фотографии, слушал про учёбу, про студенческие курьёзы. Он сам не знал, чего ожидал от этих бесед, но расспрашивал их обо всех мелочах. Ходит ли автобус номер пятьдесят семь тем же маршрутом, по сколько человек расселяют в комнаты? Узнать в итоге удавалось только одно: Минск стоит на том же месте, почти не изменился, и ребятам там было очень здорово. Этот тур в ностальгию повторялся каждый год. Через три года он узнал от одного из них, проходящего специализацию по офтальмологии, что у профессора Кофермана случился инсульт. Он лежит дома и неизвестно, сможет ли восстановиться. Ахмеду стало стыдно за мысль, промелькнувшую у него в голове: «Может тогда Анжела станет свободной? Но ведь ещё есть тётя Циля! И профессора наверняка поднимут на ноги, при его-то заслугах». Он ужаснулся своим мыслям. Нет, пора её забывать, тем более что он уже долгое время ничего про неё не знал. Возможно, она уже давно замужем и счастлива. Скорее всего, это так. И с чего он взял, что она тогда сказала правду? Разве нормальная женщина, идя на такой шаг – родить от любимого мужчины, не найдет возможности потом сообщить ему об этом? Он и номер телефона оставлял. Нет, хватит быть мямлей, надо забывать её и строить свою жизнь.

Вот и к нему самому всё невесты похаживают. Правда, если говорить честно, то зазывает их неугомонная мама, как бы ненавязчиво, на чашечку кофе. Мама, бедная мама, если бы ты знала, как сложно полюбить женщину, имеющую словарный запас из ста слов, причем из них двадцать про кулинарию, ещё двадцать про покупки, ну и остальные, по нескольку из каждой области. Или охающее нежнейшее создание, совсем беспомощное, неопытное и требующее постоянной защиты. Ну вот что с ними потом делать? Особенно после Анжелы, чья смелость, верность и стойкость вызывали всегда огромное уважение у Ахмеда, а уж про эрудицию и воспитание говорить нечего.

«Наверное, всё-таки замуж вышла. – с тоской опять подумал он. – Тогда ведь весь курс добивался её!»

Если бы Анжела слышала его сейчас, она бы умерла со смеху! Такая же однолюбка, как и её отец, тяжело пережив расставание, она после рождения сына полностью погрузилась в его воспитание. Младенец занял все её мысли, её сердце и разум. Сидя в декрете, она измучила всех режимом дня Имада, его правильным питанием, закаливанием и массажем. Проутюжено с двух сторон было всё, кроме пустышки и самого малыша. Профессорский кабинет, как, впрочем, и все остальные комнаты, украшали гирлянды перестиранных марлевых подгузников.

Стойкий оловянный солдатик Циля приходила в ужас от вида квартиры брата-профессора и, обижаясь, периодически порывалась уйти из этой «китайской прачечной» в свою комнату в коммуналке. Но эти капризы были недолгими, так как она сама души не чаяла в своём внучатом племяннике.

В разговорах Анжелы с малышом всё время фигурировал Ахмед: «нос как у папы, упрямый как папа, вот папа приедет и …». На комоде непременно стояли фотографии её и Ахмеда, и маленький Имад, тыкая пальчиком в чернявого юношу, говорил «папа» к восторгу мамы и огорчению Цили, потому что с её именем ненаглядный внучок никак не справлялся.

Болезнь Михаила Яковлевича стала очередным тяжёлым испытанием для этой семьи, привыкшей за свою историю к тому, что сладкая беспроблемная жизнь – это не их сценарий. Циля перестала ворчать, мобилизовалась и как старый надёжный конь впряглась в работу. Она мыла, кормила, ворочала своего любимого брата. Звонила на кафедру, осведомлялась о новостях и рассказывала ему всё в подробностях. Анжела устроила трёхлетнего Имада в детский сад и начала работать на двух работах, чтобы позволить нанять массажистку для папы, купить по блату самые эффективные и дорогостоящие препараты, устроить курс реабилитации в санатории. И ей было чем гордиться, прогнозы врачей не оправдались. Никто не мог подумать, что пожилой профессор так восстановится после тяжелейшего инсульта. Отец за два с половиной года поправился настолько, что мог самостоятельно себя обслуживать. Со своей любимой работой ему пришлось попрощаться. Он был слаб, быстро уставал и говорил медленно и нараспев, убаюкивая слушающих. Как человек скромный, Михаил Яковлевич первое время очень страдал от своей беспомощности и теперь радовался самостоятельности, как величайшему подарку.

Так, в трудах и заботах проходили их дни, иногда омрачённые проблемами, иногда освещённые маленькими победами.

Анжела заранее занялась подготовкой своего мальчика к школе, да и дедушка уделял все свое время обучению внука, который частенько засыпал под его распевный голос. В первый класс Имад пошел, умея читать, писать и считать как второклассник-хорошист. Циля выготавливала внучку завтрак из трёх блюд, прибегала в школу на большой перемене проверить, всё ли хорошо у малыша и спешила домой заниматься обедом. Она обожала своего «Имушку». Да и он, надо отдать ему должное, любил своих дедушку и бабушку беззаветно. А про маму уж и говорить нечего! Какой-то необыкновенный был у него характер – миролюбивый, тёплый, лёгкий и радостный. Он никогда не заискивал, не льстил и не обижал никого, хотя за дело мог и заехать обидчику по уху. Дети в школе, наверное, тоже чувствовали это и как-то подсознательно тянулись к нему. С ним было безопасно. Анжеле, работающей от рассвета и до глубокого вечера уже несколько лет, оставались только выходные дни для тесного общения с сыном. И в эти дни ей не хотелось ни на минуту покидать свой дом со всеми, обожаемыми ею жильцами, которые прекрасно дополняли друг друга. Слегка саркастический юмор Цили, её наблюдательность, цепкий ум и папина способность внимательно слушать и анализировать объединяли их вечерами за чашкой чая с пирогом. Беседы бывали долгими и Анжела, уложив Имада, часто к ним присоединялась, если не засыпала вместе с ним, а то и перед ним. В таких случаях тихонько выползал из постели Имад и присоединялся к чаёвникам вместо мамы. Его бабушка с дедушкой, конечно, хотели казаться добрее, чем мама и укладывали его на диван, под плед с головой на коленках у того, чья сегодня очередь. Разговоры были слишком взрослыми, слова непонятными и вскоре он окунался в облако сладкого сна.

Наверное, если бы не эта бесконечная усталость, Анжела бы замечала, как провожают её взглядом мужчины, как стараются угодить ей, обратить на себя её внимание. Совершенно не изменившаяся после родов телом, она очень изменилась лицом. Будто талантливый скульптор чуть отчеканил время и события прошедших лет в её мимике, взгляде, редких морщинках. Есть же выражение «лицо без морщин, еще не лицо». Вот и она приобрела своё лицо, гораздо более красивое и одухотворённое, чем у той беззаботной девочки Анжелы. Ведь великий скульптор Время лепит лицо каждому по заслугам. Любовь к Ахмеду не исчезла из её сердца, а наоборот, проросла корнями и стала более зрелой и мудрой. Уже не было необходимо его присутствие рядом для сохранения чувства, но очень бы хотелось узнать о нём, а ещё лучше увидеть. Вспоминает ли он её? Да, наверняка, иногда. И наверняка уже женился.