Отбросив мертвое тело, как насытившийся хищник, Халиф осмотрел взорванный под ногами человеческий улей, разбросал по сторонам огромные руки и, вытянув кверху черную вампирскую морду, издал громкий ликующий крик, крик счастливого существа, познавшего всю свою мощь.

Упоенный своей силой, Халиф расшвырял замершие под ногами автомобили, которые отлетали по сторонам, как легкие спичечные коробки.

В небе закружили вертолеты. Чудовище, легко спружинив, взмыло в синеву. Его красная пасть распахнулась в сатанинском ликующем крике и из нее выбивался острый багровый язык.

Полицейские вертолеты на расстоянии закружили вокруг чудовища, которое, упиваясь полетом, купалось в небесной выси. В какой-то момент оно нырнуло вниз, подхватив с земли автомобиль, вознеслось с ним в небо, зашвырнув его, подхватило еще машину, и тогда кружившие вокруг вертолеты ударили по нему длинными пулеметными очередями.

Пули прошили его тело, но вампир, угрожающе раскрыв пасть, нырнул к одной из «стрекоз» и ударил по ней огромным кулаком. Машина переломилась, как спичка, и рухнула на замерший в страхе и любопытстве город.

Халиф увидел, как второй вертолет идет прямо на него, понесся навстречу сам, вытянув вперед обе руки. Перед самым, уже казавшимся неизбежным, столкновением, «стрекоза» вдруг попыталась вывернуть вверх, но вытянутые руки вампира, вонзившись в ее «брюхо», рассекли ее надвое.

Вспыхнувшие куски металла рухнули на груду столкнувшихся на дороге автомобилей.

В небе появились истребители, но вампир уже не обращал внимание на эти машины, словно они потеряли для него всякий интерес.

Он нырнул к земле, мягко спружинив на огромных ногах, оказался напротив старинной синагоги.

В Бэт-Эль шло празднование Рош-Гашана. Подходило время выноса свитка. Возбужденно молились мужчины, покрытые светлыми талитами, а на небольшом балконе благоговейно щебетали женщины.

Это праздничное небольшое пространство больше всего украшала девочка лет четырех. В светлой рубашке, длинной синей юбчонке, с ниспадающими на хрупкие плечи каштановыми мягкими локонами, она, как солнечный зайчик, беззаботно бегала меж молящихся мужчин, что-то радостно щебетала и, как старушечка, смешно держась за поручни, поднималась на балкон к матери.

Ее мать, молодая женщина лет двадцати пяти, в длинной одежде евреянки, поймала девочку за руку, но солнечный зайчонок, выскользнув из ее руки, снова засеменил к лестнице вниз.

Раввин возвысил в молитве голос, Свиток, качнувшись в руках одного из мужчин, поплыл по залу.

Вдруг с улицы раздались истошные крики. В синагоге на мгновение все замерло, а за ее стенами продолжали рваться пронзительные крики мужчин и женщин.

Мать девочки бросилась к лестнице.

Начавшуюся было суматоху, остановила брошенная кверху рука раввина:

– Шэма Исраэль! – как бы приказал он и, громко читая молитву, направился к двери.

– Шэма Исраэль! – зашептали десятки дрожащих губ.

– Шэма Исраэль! – люди в растерянности боялись смотреть в глаза друг другу.

Раввин, подойдя к двери, распахнул ее, увидев шагнувшее к синагоге чудовище, на мгновенье оцепенел, но в доли секунды в его воспламенившемся мозгу промелькнула страстная раввинская мечта: вот властная рука с ножом занеслась над жертвенником, на котором лежал связанный по рукам и ногам юноша, вот нож уже готов был, ринувшись вниз, пустить жертвенную кровь, но громовой голос отвел мужественную, не дрогнувшую руку…

Глаза раввина полыхнули фанатичным огнем, он закрыл дверь, пророчески оглядев испуганные сникшие тела и вымаливающие надежду глаза, снова величественно поднял руку:

– Шэма Исраэль!

Девочка уже была на руках своей молодой мамы, и они замерли у стены за спиной раввина.

На улице все стихло, но от какого-то сильного удара была снесена крыша, и над головой верующих возникло кровожадно раскрывшаяся пасть чудовища.

Рванулись к небу женские крики, но тут же возникла оцепенелая, тишина, люди стали жаться друг к другу, собираясь в единый затравленный страхом ком.

С балкона снова ударили женские крики, вампир новым ударом вмял в пол, забившиеся в судороге, женские тела.

Женщина прикрыла глаза девочки рукой, припав лопатками к стене, стала медленно скользить к выходу.

Малышка стала капризничать, пытаясь оторвать от глаз ладонь матери.

Чудовище занесло руку, и от нового удара приплющились к стене мужские искаженные лица. Деревянная стена с окровавленным месивом человеческой плоти затрещала и рухнула.

Халиф подхватил и смял в кулаке прикрывавшегося свитком мужчину, и на обезумевших людей упало разорванное надвое туловище, следом от пасти вампира размотавшись, скатилась вниз пергаментная лента Свитка. Исписанная черным шрифтом, она медленно поползла вверх, исчезая в пожиравшей ее пасти.

Из открытой ниши для свитков выпали два, еще остававшиеся в ней. Железная дверца ниши, покачнувшись, замерла.

Женщина, крепче прижав ребенка к груди, бросилась было к выходу, но в ту же секунду чудовище, разорвав ленту Свитка, отбросило ее на рухнувшие стены и вырвало ребенка из рук матери.

– Нет! – она бросилась руками к дочери, но вампир снова увидел замершую дверцу ниши и с размаху бросил ребенка на ее железную дверцу. Тело девочки, напоровшись на острый угол, переломилось и рухнуло на пол. Мягкие каштановые локоны накрыли лицо девочки, но и сквозь них ударили в небо остекленевшие детские глаза.

Мать девочки, пронзительно крича, забилась у стены.

Чудовище, вытянув от блаженства морду, придавило ее огромной ступней, из-под которой вырвался багровый пузырь из окровавленной женской рубашки.

Вытягивая от блаженства окровавленную морду, вминая в руины останки людей, Халиф шагнул к стене с пустой нишей для Свитков, влепил по ней ступней, стена, раскрошившись, рухнула. Огромная пята Халифа поднялась над валявшимися на полу свитками и, ударив по ним, проломила пол.

Свитки исчезли под обломками гнилых досок и кусками обрушенной стены…

…Бесполезно кружили в небе новые вертолеты и беспомощно выглядывали из-за машин полицейские с автоматами.

… Древняя Бэт-Эль, полная светлого праздника, в несколько мгновений превратилась в руины, из-под которых доносились стоны еще рвущихся к жизни, изуродованных человеческих тел.

Под полом рухнувшего балкона возникло страшное копошение, за ним потянулся протяжный затухающий зов, и меж обломков вытекла и жадно потянулась кверху окровавленная рука.

Халиф блаженно загоготал, подцепив ногой странно скорченное тело, швырнул его к этой выбившейся из руин молящей о помощи руке. Безжизненное туловище, перевернувшись в воздухе, напоролось на торчавшее рядом с рукой острие поломанной доски. Руины под трупом опустились, окровавленная рука, последний раз дернувшись, безжизненно замерла.

Над всеми этими руинами возвышался лишь небольшой кусок как-то выстоявшего правого угла Бэт-Эль.

Халиф, ступая по трупам, по еще живым, шевелившимся телам, в несколько шагов достал до этого уцелевшего угла, огромными лапами сорвал его и зашвырнул далеко на улицу.

Разлетевшиеся доски обнажили посеревший, похожий на застывшего бегемота, большой камень. От него начинался город Большого камня.

Халиф ударил по нему ступней, но валун не дрогнул. Он ударил еще сильней, но камень не поддался.

Оторопевшее чудовище дико взвыло и с новой силой влепило ступню в серый бок валуна.

На этот раз камень шевельнулся и приподнялся кверху одним углом.

Халиф ударил еще раз, угол валуна приподнялся еще больше, и вдруг из-под его потревоженного бока выступила вода…

Халиф, раскинув огромные лапы, в диком восторге загоготал, распахнутая красная пасть обнажила острые передние резцы…

* * *

…Экран погас… По комнате расползлась выжидающая тишина. Идрис, по-наполеоновски скрестив руки на груди, свысока смотрел на Майкла. Профессор сидел неподвижно; сгорбленный, с поникшими плечами, безлично ткнулся глазами в пол.

Но вдруг, обхватив руками голову, потерянно застонал:

– Безумцы! Уроды!.. Господи, где же ты?! – он покачивался из стороны в сторону, как после тяжелого плача.

Идрис вытянулся в кресле и заерничал:

– О Боженьке вспомнил, товарищ еврейский либерал!.. и он издевательски расхохотался. – Елбай!

Майкл с ненавистью посмотрел:

– Ненавижу! Презираю!

Но слова профессора только подзадорили сытое гоготанье Идриса.

– Ничего удивительного… – перестав смеяться, отметил тот. – Ненависть для еврейского левого или как вы там сейчас «перекрашиваетесь» – либерала, одним словом, елбая, ненависть – это ваша левацкая натура!

– Не вашим фашистским душонкам рассуждать о нас! – крикнул профессор.

– Да я и не рассуждаю, я говорю сейчас, как врач-психотерапевт…Вот из-за таких, как вы, и страдает ваш народ… Если еврей принялся за какое-то начинание, но при этом он объявил себя левым-либералом, то жди беды, даже не беды, а катастрофы. Вы слышали про «Альталену»?.. Нет?.. Ну, тогда послушайте! Любопытная еврейская история. В 1948 году еврейские левые расстреляли корабль, на котором прибыли в Израиль евреи для защиты вашего же сионистского государства. А на корабле находились бедолаги, которые чудом выжили в фашистских концлагерях. Гитлер их не достал, а зато ваши левые их и ухлопали. А ведь на «Альталене» еще было огромное количество оружия. Бедняги везли это все через моря-оке-йя-ны, чтоб помочь в борьбе против арабов, но не довезли. У самого Тель-Авива свои же и разбомбили. Такое преступление против своего народа способны совершать только левые коммуняги!

– А чего это у «отца неоисламизма» так вдруг за Израиль душа разболелась? – подбросил профессор.

– Бросьте, профессор! Какая чушь! У меня не «душа разболелась»… а чтоб ни одной еврейской души не осталось… и не только в Израиле… А мой, я бы сказал, анатомический интерес к евреям в этой ситуации просто неизбежен… Так вот, что касается, еврейских либералов… Любопытная теория здесь выстраивается… – Идрис мельком глянул на Майкла. Тот отвернулся, как фыркнувшая институтка.

– Вот и прекрасно… Ваша реакция, как раз говорит об обратном: зацепило вас, мой дорогой профессор! – и он нарочито-великодушно похвалил. – Ученый! Сразу видно! А для настоящего ученого теория дороже родной матери… Так что выслушать меня вы выслушаете.. – Идрис достал из бара коньяк, плеснул в два бокала.

– Нашей взаимной любви это не помешает… – благодушно заметил он, протянув Майклу коньяк.

Тот, поколебавшись, как бы нехотя взял, но уже через мгновение, залпом осушил бокал.

…Идрис чувствовал себя профессором на кафедре, забросив руки за спину, расхаживал по комнате. Подойдя к стоявшему у двери конвоиру, смахнул с его плеча пылинку, вернулся к своему столу, достал из нагрудного кармана рубашки маленький, с крохотную таблетку, фоночип, демонстративно осмотрев, сунул назад и как бы, опомнился:

– Ну так вот… Хорошо известно, что наличие чувства собственного достоинства – одна из самых основных потребностей человека. Одной из ее опор является осознание своей принадлежности к чему-то или кому-то. «Принадлежать!» – вот жажда человека. Еврейский левый, или либерал, полон страха от того, что он рожден евреем, и полон чувства вины за то, что он еврей. Самые большие враги для него, это слово еврей, еврейская внешность, еврейские символы, словом, все то, что может выдать в нем его еврейское происхождение. Отсюда и начинается его конфликт… «Левый невроз»… А как я это придумал, а?! – просмаковал он. – Но продолжим… Великий психолог Перлз… тоже еврей, конечно, говорил. – Идрис скрестил руки на груди и на память процитировал:

«Заразная природа невроза основывается на сложном процессе, в котором, во-первых, присутствует чувство вины и страха оказаться изгоем, и, во – вторых, желание установить контакт, даже если это будет и псевдоконтакт.»

«Я – гражданин мира!» – вопит левый, чтоб скрыть, что он еврей! «Я принадлежу к мировой цивилизации!» – орет он на всех углах, чтоб только скрыть свою принадлежность к еврейству.

Но смотрите что получается, арабы подали резолюцию «В защиту палестинских детей», и ее приняли на одном дыхании! Но стоило только Израилю подать такую же резолюцию «В защиту израильских детей», так ее тут же, на том самом одном дыхании, и отвергли. По сути – именно этот день стал крахом вашей, как вы хвалитесь, «белой цивилизации» Ведь если вдуматься в то, что произошло: защищать жизни одних детей и отказать в праве на жизнь другим детям?!.. Кто вы тогда, вы, «белая либеральная цивилизация?!»… А? Лицемеры и шакалы!.. Но вернемся к нашим еврейским левым… Бедные ребята! Они ведь чувствуют эту агрессию против себя, они ведь чувствуют, как изуродовано их чувство собственного достоинства, но так хочется жить полнокровной жизнью, так хочется счастья, денег, славы, власти! Душа левака переполняется злобой! А агрессия, как известно, требует выхода! Но выход в этой ситуации один: борьба. А это значит: ты должен сделать выбор, кому ты принадлежишь! Что означает: ты или со своим народом противостоишь мировой агрессии, или же, переметнувшись ко всему миру, выступить против своего народа. И тогда еврейский либерал и вопит о своем мировом гражданстве, но это на самом деле другое:

«Я не принадлежу! Я не принадлежу! Я не принадлежу евреям! – сотворив паузу, Идрис с деланным пафосом процитировал:

«Не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать»… – и как будто бы нашелся: – Самое интересное, я бы даже сказал, самое потрясающее в том, что эта надпись висит на здании ООН. Та самая ООН, которая отказала в праве на жизнь еврейским детям. Но главное ведь еще в том, что ООН надпись из еврейского пророка, или кто он там, использовала, а имя автора этих соплей поставить и постеснялась. КАК БЫ И БЕЗ ЕВРЕЯ НЕ ОБОЙДЕШЬСЯ, НО И НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕЛЬЗЯ, ЧТОБЫ ЕВРЕЙ И БЫЛ!.. – и он насмешливо развел руками. – Да! У меня тут есть еще один… елбаевский экземпляр. Мурло. Реинкарнация пророка, как он сам говорит. Вам еще доведется увидеть его. Но это еще тот коммуняга!

Еврейский левый – это презренный шакал, который боится быть шакалом и хочет затесаться в стае волков. Но как бы он ни затирался среди волков, сколько бы он ни набрасывался с волками на своих соплеменников, все равно он останется презренным шакалом. И чем больше он пытается отрицать свою принадлежность, чем больше он с волчьей стаей набрасывается на своих соплеменников, тем больше волки и презирают его!

Но еврейский либерал замучен неврозом, ненависть и агрессия внутри него разрывают его существо, агрессия требует выхода, но еврейский левый труслив, он шакал, он, во что бы то ни стало, хочет уцелеть, но уцелеть, воюя против волков, шансов мало, волки сильны, их много, и потому он хочет затереться среди сильных: среди сильных безопасней освободиться от своей агрессии! Так еврейский левый становится врагом своего народа.

Посмотрите, с каким остервенением еврейские либералы участвуют в антиизраильских демонстрациях! С какими осатанелыми лицами они набрасывались на забор безопасности, который строил Израиль! Но когда я вижу это, когда я вижу эти злобные ваши лица, которые шествуют в поддержку каких-нибудь зулусцев, камбоджийцев, да кого угодно, в то время, когда их страна истекает кровью, я, как никогда остро, вижу всю эту фальшь, весь этот ваш левацкий страх: «Не принадлежать! Не принадлежать! Не принадлежать своему народу!»

А отказываться от своего народа, это все равно, что отказываться от матери, которая вскормила и воспитала тебя! А это противно! Это противно всем! Потому, что это противно человеческой душе! И я ненавижу вас еще больше!

Самое мерзкое, самое низкое, что можно было придумать – это еврейский либерализм! Эта жажда принадлежать кому и чему угодно, лишь бы это была огромная масса! Толпа, в которой, как им кажется, легче всего уцелеть. Но волки видят шакалов! И пока шакалы им нужны, они не тронут их, они используют их, но неизбежно наступит миг, когда семенящий в волчьей стае шакал будет разорван волками на куски!

…Профессор сидел сгорбившись, ткнувшись глазами в пол.

Идрис с презрением посмотрел на него:

– И последнее, профессор, – он нарочито-обреченно развел руками:

– Снова Фредерик Перлз:

«Пациент должен научиться обращать свои энергии сопротивления против внешнего мира, применять их в соответствии с требованием ситуации, говорить «нет», когда это надо сказать».

Но поскольку еврейские либералы не хотят понять своей паранойи, поскольку они не способны «обращать свои энергии сопротивления против внешнего мира», они обрушивают их вовнутрь, то есть против своего же народа.

И если левые и способны сказать «нет», то это только:

Нет! – еврейским ценностям!

Нет! – еврейскому народу!

Нет! – еврейскому государству!

Нет! – «Альталене!»

А кто любит предателей, космополит вы мой драгоценный?!.. – мол, сам виноват, Идрис пожал плечами.

Майкл насмешливо посмотрел на него:

– Надо понимать, Вы диагностировали мне паранойю…

– Разве лично Вам?.. Хотя сами посудите… Вспомните, как на той же конференции вы обрушились на своего соплеменника. Бедный израильтянин! Но зато, какой у вас был праведный, я бы сказал, истинно-левацкий гнев! – и он с нарочитым пафосом передернул слова Майкла:

«…а вы бы хотели, чтоб вас вышвырнули из своего дома!..» О, Господи! Вам – то что до этих зулусцев-камбоджийцев?! Чего вы так из шкуры лезете?.. Какое вам дело, что будет или не будет с ними! Чего вы так больше всех печетесь о «страданиях бедного человечества»?! Чего вам больше всех надо, когда то же самое человечество с сатанинским упорством хочет уничтожить ваш народ?! Куда вы все время лезете, шакалы?! А все это ваше левацкое – «Принадлежать!», а точнее – «Не принадлежать!» означает лишь одно: еврейские либералы всеми правдами и неправдами хотят влезть в волчью стаю!.. А ведь если признаться, тот араб прав: «…тот конфликт, а это знает любой психолог, неразрешим!..» К тому же никто и не хочет его разрешать. Арабские лидеры готовы уничтожить миллионы своих мусульман, но только чтоб уничтожить еврейское государство. Этого хочу и я! И я это сделаю! Я – Идрис! Я – основатель неоисламизма!

– Ваше откровение, наверное, нужно понимать, как приговор… мне?

– Ну, почему же приговор?! Вы еще поживете… Правда, света белого вам больше не увидать, но здесь вы еще поживете… Вы мне пока еще нужны… Я бы, конечно, по возможности не беспокоил Вас, но ведь… крысы, какими бы они лабораторными не были, они все равно не знают древнееврейского… – и он расхохотался своим сытым, с издевкой, смехом.

Профессор длинно посмотрел на закинутую кверху гоготавшую голову, резко поднявшись, ударил ногой по стулу.

В то же мгновение охранник скрутил ему руки за спину.

– Ничего у вас не выйдет! – громко запротестовал профессор.

Это, казалось, еще больше рассмешило Идриса: сидя на краю стола, он от удовольствия прихлопнул рукой по колену.

Оставь!.. – хохоча, махнул он охраннику, и тот, оттолкнув профессора в угол, поднял опрокинутый стул и тычком в грудь столкнул Майкла на табуретку.

– Да-а!.. – сытно вздохнул Идрис. – Давно так меня не смешили! – и во второй раз достал из кармана фоночип. Демонстративно повертев его в руках, он как бы для себя проговорил:

– Получится – хорошо… Не получится… пойдем дальше… Ведь… Язык Бога! Ковчег Завета! – и он деланно-спокойно посмотрел на профессора:

– Знаете что это такое? – он показал фоночип.

Тот напряженно подался плечами вперед.

– Эта «крошка», если ее вживить в мозг, умеет считывать нужную информацию… И не только считывать!.. Нас ждет великий Ритуал.

Майкл вдруг съехал со стула и умоляюще пополз на коленях к Идрису:

– Светлейший, прошу Вас, не трогайте меня! Прошу Вас! Ради всего святого! Не трогайте! – и закричал. – Умоляю!

Он осел на пятки, упав головой к полу, заплакал.

Фигура безбрового в камуфляжной форме высилась над ним.

Профессор вдруг поднял залитое слезами лицо и бросился в ноги Идрису:

– Прошу тебя, не трогай!

Тот, брезгливо оттолкнув его, быстро вышел в красную дверь. На пульте появились люди в белых масках и синих халатах. Один из них держал шприц.

… Игла вошла в руку профессора.

* * *

…Профессор, с чисто выбритой головой, лежал на операционном столе, в большой, современно оборудованной «Операционной».