В кабине автомобиля было душно. И даже приоткрытое окно не избавляло от этой духоты. Яков уткнулся носом в ворот своей рубашки и благодарно почувствовал свежий запах.

Попариться перед дальней дорогой в своей сауне Якову не удалось. Уже давно не подавалась вода в трубопроводы. Выручил сосед Коваль, который кочегарил в маленькой бане для работников железной дороги. Там был свой водяной насос. Открывали ее на выходные дни. Но ради отъезда Хабхабыча Семен сделал исключение и зажег уголь в печи уже в среду.

– Помийся, як пан, один! – на свой лад пожелал он старику легкого пару.

На очередной ухабине Яков ударился подбородком об чемоданчик. Было больно, но старик почему-то погладил свой багаж. И пусть смеется Мирболат про бриллианты, эта вещь была Якову по-особому дорога.

Летом сорок пятого, в Польше, когда немецких пленных гнали пешком на восток, Шмидт заметил в кустах на обочине дороги этот чемоданчик. Надеясь, что внутри может быть что-то съедобное, он прихватил его с собой. Это заметил конвойный. Он заставил Шмидта выйти из колонны и отобрал у него находку. Солдат сбил крошечный навесной замочек и концом штык-ножа осторожно откинул крышку.

– Хрень какая-то, – с досадой отвернулся солдат. Содержимым оказались застиранные детские пеленки и деревянная погремушка.

Конвоир пошел дальше, а Яков сунул чемоданчик под мышку и поспешил догнать свою шеренгу. “Пеленки можно использовать как портянки”, – по-хозяйски на ходу рассудил военнопленный.

Не раз он потом гадал, кому принадлежали эти вещи. Выжил ли хозяин чемодана в этой страшной военной мясорубке…

А еще чаще Яков задавал себе вопрос, почему он вообще подобрал эту находку? Другие пленные, бывало, шутили над ним:

– Ребенком в лагере решил обзавестись?

– В детстве погремушками не наигрался?

– А может, тебе еще куклу найдем, станешь ее в пеленки заворачивать.

Он долго терпел насмешки. Но однажды не выдержал и по-философски им ответил:

– У вас и этого нет. Кроме разбитых ботинок и нестиранных подштанников лишь воздух да мозоли.

Именно в этот момент он нашел для себя ответ на вопрос, почему он подобрал эту вещь? Когда человека лишают главного – свободы, пленнику в разы становится необходимым заиметь что-то свое, личное. Вот, наверное, почему он вцепился в этот чемоданчик. Такая у человека сущность. Ведь у любого, пусть даже самого нищего путника или бродяги, обязательно имеется котомка и посох.

И вот еще, о чем он подумал: пеленки – это ребенок. Ребенок – это семья. Якову хотелось выжить. А эти подобранные вещи чужой семьи давали ему надежду на возвращение домой.

Когда Яков начал собираться в Германию, он знал, какой верный попутчик отправится с ним в дальнюю дорогу. Алтын пыталась убедить мужа взять новый чемодан, который и выглядел солидней, и был гораздо вместительней.

– Нет, мне и этого хватит, – отказывался супруг.

– Туда же, кроме носков и паспорта, больше ничего не поместится, – доказывала свою правоту Алтын.

– А мне больше и не надо.

Женщина махнула в его сторону рукой, мол, делай как знаешь, и со слезами на глазах поспешила покинуть комнату.

Под окном, у изножья кровати, стоял большой резной сундук. Из него Яков бережно достал черный чапан. Это был подарок тестя Кудайбергенова по случаю выхода Якова на пенсию. Халату не было цены. Вернее сказать, он стоил несколько лошадей.

– Спасибо, аке³¹! – поблагодарил он тогда родственника.

– В этой жизни я его носить не посмею – боюсь запачкать. Я перед богом в нем предстану.

– Носи, немыс, этот чапан живым, – как из Корана наизусть читал тесть, – ведь написано, что Азраил³² заберет тебя в том одеянии, что ты сам себе в жизни сотворишь. И пошито оно будет из твоих темных и светлых деяний. И чем ярче твой наряд, тем ближе твое место к раю. Аминь.

Яков аккуратно сложил чапан и положил его в чемоданчик. Больше туда уже ничего не поместилось бы…

Не успела осесть за умчавшейся в райцентр волгой дорожная пыль, а Алтын уже торопилась и почти силком потащила за собой в сторону вокзала восьмидесятилетнюю Амалию.

– Да не беги ты так, молодуха, – на ходу ворчала Амалия, – тут идти-то три минуты. А Яшин поезд только через три часа здесь пройдет.

– Кому ты рассказываешь? – от возмущения даже остановилась Алтын. – Как будто я сама не знаю расписания поездов. Кто из нас, ты или я, работала начальником станции?

– Ты только на бумаге там числилась. Мы то знаем, что твой Жаке за тебя пахал.

– Ну что за люди! – наигранно возмутилась Алтын, хлопая себя по полу кафтана. – Понапридумывают же.

– Ты лучше скажи, почему на нашей станции пассажирские поезда перестали останавливаться? – сняла Амалия платок и вытерла им вспотевшую шею. Седая коса обрамляла ее голову: – Ведь раньше три или четыре в сутки здесь тормозили. Помнишь, наша Ганна на перроне свои пирожки пассажирам продавала?

– После ее пирожков с протухшей капустой пассажиров, видимо, поносило, – хихикая, прикрыла обеими ладонями свой рот Алтын, – вот и запретили поездам в Аккемире останавливаться.

Амалия тоже не могла удержаться от смеха. Вытирая тем же платком слезящиеся глаза, постаралась все же вернуться к прежнему разговору:

– Парадокс получается. Захочешь сесть на поезд, так нужно минимум час по разбитой дороге на машине добираться до районного вокзала, чтобы потом проехать мимо своего Аккемира.

– Такая логистика теперь, – беспомощно развела руками бывшая начальница станции.

Женщины вошли в привокзальный, кругом огороженный сад. Многолетние высокие деревья спасительно обняли их своей прохладой. Клейкая чешуя распустившихся тополиных почек густо усыпала дорожку. Они пахли медом и над ними кружились шмели. В центре сквера белел круглый фонтан. Правда, его нельзя было теперь так назвать. Из его ржавых труб сейчас лишь слабо лилась, скорее даже капала вода.

– Михайло не стало, и никто не берется починить насос водокачки. – возмущалась Амалия, поглядывая на эту скромную струю. – Молодые не могут или не хотят работать.

– Так было бы за что… – не соглашалась Алтын. – Молодежь умнее нас стала, за дарма пахать не собираются. Нашим железнодорожникам вон уже год зарплату не платят. В совхозе вместо денег хоть зерно и мясо выдают. А путейцам что, шпалами да рельсами семьи кормить прикажете?

– Хорошо, что я коромысло в печке не спалила, – продолжила Амалия, – Опять приходится воду с речки носить. Колонка на улице уже полгода не работает.

Алтын с облегчением сняла с головы тюрбан и кимишек, затем расстегнула верхние пуговицы койлек. Обеими руками, как лебедь взмахом крыльев раскинула в стороны длинные, туго сплетенные две черные косы. Слегка ополоснула ладони и, сложив их лодочкой, терпеливо дождалась, когда они наполнятся холодной живительной влагой.

– Пей! – преподнесла “живую” кисайку подруге.

Амалия охотно удалила жажду.

Второй порцией воды Алтын с величайшим наслаждением умыла сверху вниз лицо, оросила голову и косы. Вытерла вспотевшую шею. И лишь потом правой рукой напилась сама. Подошла к скамейке и облегченно откинулась на ней в тени уже зеленого старого карагача. Рядом поспешила присесть соседка.

– Теперь ты понимаешь, куда я так спешила? – умиротворенно промолвила Алтын.

– А я было решила, что ты одумалась, – беззубым ртом улыбалась Амалия.

– В смысле?

– Представила себе, как ты сейчас взберешься на водонапорную башню, дождешься проходящего поезда и спрыгнешь к своему мужу на вагон.

– У тебя фантазий больше, чем кур в сарае, – отмахнулась Алтын.

– Да есть еще пара. – вмиг стал серьезным голос Амалии. – А вот у тебя мозгов точно не хватает. Почему отпустила Якова и детей одних? Сдался тебе этот дом?

– Дом тут ни при чем. Я уже давно покупателя нашла.

– Так ты ж другое говорила, – не веря своим ушам, Амалия кулачком толкнула Алтын в предплечье, – обманула значит? А зачем?

– Не поеду я в Германию, – повесив голову и опустив руки меж колен, тихо промолвила Алтын.

– Не придумывай. У тебя все документы уже готовы.

– У меня рак, – произнесла это страшное слово и не сдержала слез Алтын, – врачи сказали: жить осталось совсем немного.

Амалия сидела не двигаясь. Казалось, что она забыла, что такое дышать. Сердце старухи билось колоколом. Лишь через некоторое время она нашла в себе силы и костлявой рукой осторожно взяла ладонь Алтын.

Надо понимать, что означает взять человека за руку. Это движение важнее, чем все объятия и поцелуи, и его обычно дарят только самым близким людям. Рука в руке порой сильнее всех остальных жестов и эмоций, ибо это самая неподдельная и прочная молчаливая поддержка в минуты человеческого горя и одиночества.

Амалия, наверное, как никто другой знала, что такое смерть и что она неизбежна. Именно поэтому она даже не попыталась успокаивать Алтын, а лишь дала подруге почувствовать, что она рядом и постарается облегчить ее последние дни жизни.

Так они и просидели несколько часов, пока не услышали вдали гудок приближающегося скорого поезда.

***

На вокзале Кандагача семья Шмидт поблагодарила и распрощалась с Мирболатом.

– Передавайте привет всем нашим немцам в Германии, – сказал на прощание парень, – я вот тут купил у одного немца дом, скотину и бахчу. Эта волга мне тоже от немца досталась. А если у меня так много немецких вещей, то я тоже считай теперь ваш! Витя, пришлешь мне вызов на ПМЖ в Германию?

– Заведи себе еще немецкую овчарку, – смеясь вмешалась в разговор Таня, – вот тогда смело можешь немцем записываться.

До Москвы им предстояло ехать почти двое суток. Так получилось, что у Якова и Татьяны с Виктором места оказались в разных вагонах. Яков не переживал. Ему даже хотелось сегодня побыть наедине.

Раздался свисток проводника вагона. Поезд тронулся. Двери закрывали уже на ходу. Через двадцать минут они проедут Аккемир. Яков прильнул правым глазом к грязному окну тамбура.

В просторной степи уже за километры виднелись десятиметровые водонапорные башни. Вскоре появилось и само здание вокзала. А через пару минут Яков увидел две крохотные фигурки Алтын и Амалии. Они одиноко стояли на перроне. Старушки не могли видеть в окнах мимо проносящегося скорого поезда лицо и фигуру Якова. Но они знали, что он там и что он машет им на прощание.

Поднятыми к небу руками они махали ему в ответ. Как колосья пшеницы на ветру. Плавно, тихо и долго. Даже когда поезд уже скрылся среди лесопосадок карагача – женщины не опускали рук.

В одно мгновение все осталось позади. И ставший родным казахстанский Аккемир, и река Илек с его белоснежными известняковыми кручами, и его дом, и добрые казахские, русские, украинские и татарские и всех других национальностей друзья и соседи, и эти два самых близких его сердцу человека…

Считай, что вся его жизнь промелькнула в мгновение за стеклом тамбурных дверей.

Якову хотелось сорвать стоп-кран и выскочить на родной станции. Но назиданием звучали в голове слова Алтын:

– Ты должен вывести детей в Германию. А я приеду следом…

Поезд скрылся за горизонтом. Алтын, захлебываясь слезами, неустанно гладила Амалию по голове. Серебро казахских колец на смуглых пальцах сливались с седой косой немки:

– Курбым-жаным³³! Ты только меня одну не оставляй. Пожалуйста!

– Куда же я тебя брошу? Мы ведь дважды породненные души…

Проводив с вокзала соседку домой, Амалия пересекла одну из главных улиц Аккемира и остановилась у калитки забора своей саманки. Взглянула по сторонам. Ограждение давно уже нуждалось не то что в ремонте – скорее в замене. Деревянные штакетины крошились в руках и сыпались между пальцев как опилки. Зимние морозы и летняя жара быстро приводили в негодность и так не особо прочную древесину. За 25 лет жизни в поселке ей пришлось уже четыре раза их менять. Вот и снова, опорные столбы у основания уже почти сгнили и загородка шаталась от малейшего дуновения.

Ветер, этот беспощадный повелитель степи, вдоль и поперек исхлестал снегом и дождем стены землянки. Черные тени исполосовали глубокими линиями и бороздками известь прошлогодней побелки. Непогода мелкими воронками отковыряла глиняную штукатурку. А под одним из двух окон отвалился в метр шириной толстый слой намазанной глины, оголив неровную кладку с соломенными прожилками самана.

Несколько лет назад ее приемный сын Иосиф в последний раз основательно отремонтировал дом. Но так устроено это капризное жилье из глины. Год не поухаживай за саманкой, считай пропала. Поэтому Амалия каждое лето как могла сама месила глину и латала дыры стен. Но в этом году у нее точно не было желания этим заниматься. Да и смысла она уже в этом не видела. Кому сдалась ее лачуга? Доживет ли она сама, восьмидесятидвухлетняя женщина, до следующего года? А завещать-то некому. Дочерям, живущим теперь на далеком Сахалине, эта рухлядь и даром не нужна…

Хозяйка дома устало присела у входной двери на завалинку. К ней подбежала и взобралась на колени рыжая кошка.

– Царапа, одни-одинешеньки мы теперь, – Амалия обеими ладонями взялась за морду единственного, оставшегося в ее доме живого существа, пытаясь заглянуть ей в глаза.

Своенравной кошке с заслуженной кличкой это явно не понравилось, и, поцарапав хозяйку, она вырвалась и убежала. Посмотрев на бескровные ранки и смахнув содранную кожу рук, женщина вдруг поняла, что даже животному не нужна больше ее ласка.

– Господи, ну почему ты молодых забираешь? – подняв руки к небу в сердцах пробормотала Амалия. У нее не было сил разрыдаться. Хотела бы, но не могла: – А я живу и живу… Что тебе толку от меня, старой?

Вместо ожидаемой в таких случаях молитвы она вполголоса стала просто перечислять имена близких ей людей, кого уже успела отнять у нее смерть:

– Коленька. – первым делом упомянула Амалия своего единственного сына. – Злой дух Карачун, приносящий людям смерть в раннем возрасте, уже давно призвал к себе восемнадцатилетнего парня.

– Саркен, – вспомнила она своего мужа, двоюродного брата соседки Алтын. Супруг был на тринадцать лет моложе Амалии, но и он уже покоится в бейит.

– Родители Саркена: Жамиля и Мурат. Вроде понятное дело, что их нет в живых. Они, хоть и ненамного, но были старше Амалии. Жалко только, что пожили они всего чуть больше полувека. Никто из них до пенсии не дожил. Несмотря на то что Амалия их сыну в матери годилась и имела ребенка от первого брака, они с открытым сердцем и душой приняли ее в свою семью. Даже больше – были ей искренне благодарны за то, что она согласилась выйти замуж за их сына-инвалида. Пусть покоятся в руках Аллаха. Аминь!

– Галина, лучшая подруга в Аккемире, сына которой Амалии пришлось вырастить. Совсем молодая, надломленная долгими годами сибирского заключения, она отправилась вслед за своим мужем в мир иной.

Да что там говорить, Амалия была старшая среди детей семьи Лейс, но пережила всех своих пятерых сестер и единственного брата.

– И в этом твое, Божье, распределение? – ее бездонные серые глаза вопросительно смотрели в небо. – Вот как понять, кому и сколько ты даешь жить?

Амалия просидела на завалинке до темноты. Все еще глядя на поцарапанную кошкой руку и, перебирая в памяти всех ушедших, она невольно вспомнила своего первого мужчину – Давида Шмидта, отца их внебрачного сына Николая, и с горечью подумала, как быстротечна жизнь и как несправедливо много в ней потерь и расставаний…