Несмотря на то, что формальным правителем животного царства в «Романе о Лисе» является Нобль, смысловым и энергетическим центром этого мира выступает Ренар. Лис здесь не просто трикстер, зачинщик и исполнитель дерзких авантюр и жестоких проказ, – он полубог этого иллюзорно спокойного и благоустроенного мирка: в конечном счете, именно он решает судьбу своих недругов и вообще обитателей звериного сообщества – кого ждет виселица или тюрьма, а кого повышение по службе. Каким бы справедливым и милосердным ни рисовали сочинители короля Нобля, последнее слово в браншах всегда остается за Ренаром, который вершит правосудие по своему усмотрению.

Хотя заглавный персонаж средневекового «Романа о Лисе» весьма далек от канонического преставления о народном герое, освободителе и защитнике угнетенных^[15], его презрение к «чинам», отвага и острый ум импонировали городскому сословию, видевшему в Лисе обличителя пороков привилегированных классов – феодалов и духовенства. Это отчасти объясняет большую популярность животного эпоса как у средневековой читательской аудитории, так и среди сочинителей. Основной корпус «Романа о Лисе», насчитывавший чуть менее тридцати «ветвей», был завершен к середине XIII века, однако продолжал свое путешествие по странам Европы еще несколько столетий.

Титул второй литературной родины Лиса оспаривают друг у друга Нидерланды и Германия. Голландская версия похождений Ре-нара (превратившегося в Райнеке) появилась примерно в середине XIII века, немецкая – несколько раньше: около 1180 года поэт по прозвищу Генрих Лицемер выполнил перевод-переложение нескольких браншей старофранцузского эпоса, однако его поэма сохранилась лишь частично, и немцы знакомились с историей похождения Лиса по переводам с голландского, самый известный из которых появился в 1498-м году.

Неблагоприятные политические обстоятельства, в которых оказалась Германия в XVII–XVIII веках – войны, религиозные распри, феодальная раздробленность – привели к тому, что литература и культура этой страны существенно отставала в развитии от европейских соседей, что не могло не удручать немецких просветителей. В то время, как рафинированные читатели из числа аристократии и подражавшей ей зажиточной буржуазии предпочитали переводную литературу или не слишком искусные подражания французским и английским писателям, простая публика сохраняла пристрастие к полусредневековым, примитивным развлекательным жанрам – балаганным представлениям или непристойным побасенкам. Подлинно национальная литература на немецком языке практически не развивалась вплоть до середины XVIII столетия…

На этом фоне интерес к фольклорным сюжетам и местным героям – а Ренар за несколько веков успешно «натурализовался» в Германии – вполне объясним: просветители отчаянно пытались излечить отечественную литературу от болезни подражательства, напоминая ей о лучших образцах немецкой словесности прошедших веков. Нельзя отметить без иронии, что Иоганн Кристоф Готшед (1700–1766), способствовавший появлению Ренара на книжных прилавках и в библиотеках в середине XVIII века, заслужил не слишком лестную репутацию среди современников именно усиленной пропагандой французских канонов и образцов в литературе – за неимением отечественных. Его переиздание «Рейнеке-лиса» появилось в 1752-м году, и представляло собой подлинно филологическое произведение: Готшед добавил к собственноручно выполненному новому переводу предисловие с обзором источников и критическим комментарием. Это нельзя было назвать триумфальным возвращением Лиса, однако издание Готшеда, безусловно, способствовало возрождению интереса широкой публики к памятникам национальной литературы, а также создало своего рода творческий импульс, побудивший Гете – уже в расцвете его литературной славы – обратить внимание на этот колоритный литературный памятник, нуждавшийся в некоторой реставрации.

Гете, в отличие от многих других просветителей, проявлял живой интерес к родной культуре (что не мешало ему восхищаться, к примеру, искусством Италии) и народному творчеству – он хорошо знал немецкий фольклор, что отразилось в его балладах; национальное прошлое тоже привлекало и вдохновляло его. В своей знаменитой трагедии «Гец фон Берлихинген» (1773) он описывает эпизоды Крестьянской войны в Германии, для «Фауста» выбирает сюжет, берущий свое начало в Средние века. Однако обращение к «Рейнеке-лису» было продиктовано не столько «антикварными» или патриотическими настроениями поэта, сколько стремлением переосмыслить современные ему исторические события, которые радикальным образом повлияли на жизнь всей Европы и затронули самого Гете: в составе свиты герцога Карла-Августа поэт посетил охваченную революционным пламенем Францию и стал свидетелем нескольких важных сражений антифранцузской военной кампании, в частности, битвы при Вальми.

Хотя Гете был впечатлен величием и масштабностью происходящих у него на глазах политических катаклизмов, он не разделял энтузиазма некоторых своих прогрессивных соотечественников, с ликованием приветствовавших падение тиранического режима во Франции. По мнению великого писателя, Германия не была готова к таким радикальным политическим преобразованиям, и опыт мятежных соседей мог погубить его многострадальную родину, ослабленную неумелым правлением многочисленных князьков и внутренними раздорами. В одном из стихотворений, написанных по следам революционных событий, Гете призывает «сильных мира» «обдумать Франции горький удел». Однако полученные во время антифранцузской кампании впечатления подталкивают Гете к размышлениям об упадке монархии, предваренном длительным процессом нравственной деградации, охватившей феодальное общество. Сюжеты и образы поэмы про Лиса, привлекшие внимание поэта в этот период, позволяют ему облечь свои мысли в яркую и оригинальную художественную форму, превратив историю Рейнеке одновременно и в политический памфлет, и в злободневную сатиру, и в способ переосмыслить тягостные воспоминания об увиденном во Франции.

Гете был очень впечатлен судом над Людовиком XVI, и использовал воспоминания о нем для изображения суда над Рейнеке. Возможно, сцена суда в поэме также отражает впечатление Гете от знаменитого процесса по делу с ожерельем Марии-Антуанетты в 1765-м году – эта афера очень заинтересовала Гете, и он пристально следил за ее развитием, рассматривая этот скандал как симптом морального упадка французской монархии: «Еще в 1785 история с ожерельем произвела на меня неизгладимое впечатление. В разверзшейся бездне безнравственности этого города, двора и государства мне виделись призраки самых чудовищных последствий, от коих видений я еще долго не мог избавиться», пишет Гете в своих автобиографических «Анналах». Если выдвигать другие гипотезы о прототипах персонажей поэмы, то нельзя не упомянуть скандально знаменитого авантюриста и шарлатана, графа Калиостро (1743–1795). Гете был заинтригован этой фигурой, и с любопытством следил за ее перемещениями по охваченной политическими катаклизмами Европе. Во время пребывания в Италии Гете даже разыскал семью графа Калиостро (Джузеппе Бальзамо), о чем впоследствии подробно писал в своем «Итальянском путешествии». Судьбы прославленного афериста и вымышленного пройдохи Рейнеке весьма схожи: в обеих фигурируют драгоценности и мифические клады, благосклонность прекрасных дам и благоволение правителей, а главное – интриги, козни и мистификации.

Гете «присматривался» к Рейнеке не один год: еще в подростковом возрасте в одном из писем к сестре он упоминает Готшедов пересказ поэмы, а в 1783-м году на аукционе приобретает офорты с иллюстрациями к «Рейнеке-лису», выполненными Аллартом ван Эвердингеном еще в XVII веке и использованными Готшедом для оформления его издания. Таким образом, замысел написать свой поэтический пересказ известной, но слегка забытой читателями истории формировался у Гете постепенно, а революция и связанные с ней события лишь ускорили творческий процесс.

Гете практически ничего не изменил в сюжете своей поэмы (относительно предшествующих текстов): главная метаморфоза коснулась формы, а не содержания. Отталкиваясь в равной степени от суховатого прозаического пересказа Готшеда, и от «прыгающего», неровного ритма народного немецкого стиха – книттельферза – Гете обращается к величественному и плавному гекзаметру, тем самым решая сразу несколько задач. Первая из них – безусловно, пародийная^[16]: рассказ о проделках рыжего плута стихотворным размером, которым вещали древние аэды, создает эффект комического контраста в поэме. Кроме того, «Рейнеке-Лис» Гете отчасти заполняет литературную нишу, которая в Германии по ряду причин осталась пустующей: со времен «Песни о Нибелунгах» ни один по-настоящему значимый сочинитель не обращался к жанру эпической поэмы^[17], хотя бы с пародийными целями (как это сделал Вольтер во Франции). Гете сделал несколько попыток^[18] восполнить этот досадный пробел, и «Рейнеке-Лис» – бесспорно, самая удачная. Хотя к концу XVIII эпическая поэма едва ли входила в число самых востребованных у читателей жанров, Гете – подобно мифическому царю Мидасу, своим прикосновением превращавшему все в золото – своим «Рейнеке-лисом» вернул популярность и жанру, и сюжету, и герою, который, впрочем, никогда не исчезал с литературных горизонтов окончательно, просто нуждался в эффектном напоминании о себе. Подобно тому, как Гете сделал легенду о Фаусте всемирно известной (хотя до него существовало немало версий этой истории), его «Рейнеке-лис» стал связующим звеном между литературой Средних веков и Нового времени и, возможно, открыл дорогу новым представителям литературной фауны, от мудрого Лиса из «Маленького принца» до трогательного Людвига Четырнадцатого Яна Улофа.