Читать бесплатно книгу «Трактир жизни» Иннокентия Фёдоровича Анненского полностью онлайн — MyBook
image

Ветер

 
Люблю его, когда сердит,
Он поле ржи задернет флёром
Иль нежным лётом бороздит
Волну по розовым озерам;
 
 
Когда грозит он кораблю
И паруса свивает в жгутья;
И шум зеленый я люблю,
И облаков люблю лоскутья…
 
 
Но мне милей в глуши садов
Тот ветер теплый и игривый,
Что хлещет жгучею крапивой
По шапкам розовым дедов.
 

Ненужные строфы
Сонет

 
Нет, не жемчужины, рожденные страданьем,
Из жерла черного металла глубина:
Тем до рожденья их отверженным созданьям
Мне одному, увы! известна лишь цена…
 
 
Как чахлая листва пестрима увяданьем
И безнадежностью небес позлащена,
Они полны еще неясным ожиданьем,
Но погребальная свеча уж зажжена.
 
 
Без лиц и без речей разыгранная драма:
Огонь под розами мучительно храним,
И светозарный Бог из черной ниши храма…
 
 
Он улыбается, он руки тянет к ним,
И дети бледные Сомненья и Тревоги
Идут к нему приять пурпуровые тоги.
 

В дороге

 
Перестал холодный дождь,
Сизый пар по небу вьется,
Но на пятна нив и рощ
Точно блеск молочный льется.
 
 
В этом чаяньи утра
И предчувствии мороза,
Как у черного костра,
Мертвы линии обоза!
 
 
Жеребячий дробный бег,
Пробы первых свистов птичьих,
И кошмары снов мужичьих
Под рогожами телег.
 
 
Тошно сердцу моему
От одних намеков шума:
Все бы молча в полутьму
Уводила думу дума.
 
 
Не сошла и тень с земли,
Уж в дыму овины тонут,
И с бадьями журавли,
Выпрямляясь, тихо стонут.
 
 
Дед идет с сумой и бос,
Нищета заводит повесть:
О, мучительный вопрос!
Наша совесть… Наша совесть…
 

Среди нахлынувших воспоминаний

1
Перед закатом

 
Гаснет небо голубое,
На губах застыло слово,
Каждым нервом жду отбоя
Тихой музыки былого.
 
 
Но помедли, день, врачуя
Это сердце от разлада!
Все глазами взять хочу я
Из темнеющего сада…
 
 
Щетку желтую газона,
На гряде цветок забытый,
Разоренного балкона
Остов, зеленью увитый.
 
 
Топора обиды злые,
Всё, чего уже не стало…
Чтобы сердце, сны былые
Узнавая, трепетало…
 

2
Под новой крышей

 
Сквозь листву просвет оконный
Синью жгучею залит,
И тихонько ветер сонный
Волоса мне шевелит…
 
 
Не доделан новый кокон,
Точно трудные стихи:
Ни дверей, ни даже окон
Нет у пасынка стихий,
 
 
Но зато по клетям сруба,
В темной зелени садов
Сапожищи жизни грубо
Не оставили следов,
 
 
И жилец докучным шумом
Мшистых стен не осквернил:
Хорошо здесь тихим думам
Литься в капельки чернил.
. . . . . . . . . . . . .
 
 
Схоронили пепелище
Лунной ночью в забытье…
Здравствуй, правнуков жилище, –
И мое, и не мое!
 

Конец осенней сказки

Из воспоминаний современников

В 1906 году…пятиклассником, я был уволен из казенной гимназии за «политическую неблагонадежность» с волчьим паспортом, то есть без права поступления в другое казенное среднее учебное заведение. Пройдя последние классы в «вольной» частной гимназии Столбцова, я вынужден был держать выпускные экзамены, в 1908 году, при учебном округе, иначе говоря, в присутствии попечителя учебного округа. Этот пост в Петербурге занимал тогда поэт Иннокентий Анненский. Он терпеливо присутствовал при всех испытаниях по всем предметам (нас было больше сорока учеников). За мои ответы по теоретической арифметике, которую я как-то не заметил в течение учебного года, экзаменаторы присудили мне единицу, что делало невозможным получение аттестата зрелости и переход в высшее учебное заведение, то есть для меня – в Петербургский университет, куда я так стремился, что еще до экзаменов уже приобрел серую студенческую тужурку и, конечно, фуражку.

Но через день подоспел экзамен по латинскому языку. Я увлекался латынью и даже перевел для себя в стихах несколько отрывков из Горация, Овидия, Вергилия. В этом возрасте все пишут стихи. И вот случилось невероятное: на мою долю выпал на экзамене разбор овидиевского «Орфея», принадлежавшего именно к числу этих отрывков. Я читал латинский текст почти наизусть…

Когда я прочитал последние строки:

 
«Если ж судьба не вернет ее к жизни, останусь я с нею!
Нет мне отсюда возврата. Так радуйтесь смерти Орфея!» –
 

экзаменатор недоуменно посмотрел на попечителя учебного округа. Анненский, улыбнувшись впервые за дни экзаменов, произнес, посмотрев на меня:

– Перевод, молодой человек, страдает неточностью: у Овидия, как вы знаете, рифм нет…

Затем, обернувшись к сидевшему рядом с ним директору гимназии, он спросил вполголоса, не тот ли я ученик, который получил единицу по теоретической арифметике? Директор утвердительно кивнул головой.

На другой день директор вызвал меня в свой кабинет.

– Начальник учебного округа, – сказал он, – переделал вчера вашу арифметическую единицу на тройку с минусом, заявив, что математика вам, по-видимому, в жизни не пригодится. Аттестат зрелости вам обеспечен.

Двери университета, о котором я так мечтал, раскрылись передо мной. Но я не догадался даже послать Анненскому благодарственное письмо. На следующий год Анненский умер.

Юрий Анненков

Там[5]

 
Ровно в полночь гонг унылый
Свел их тени в черной зале,
Где белел Эрот бескрылый
Меж искусственных азалий.
 
 
Там, качаяся, лампады
Пламя трепетное лили,
Душным ладаном услады
Там кадили чаши лилий.
 
 
Тварь единая живая
Там тянула к брашну жало,
Там отрава огневая
В кубки медные бежала.
 
 
На оскала смех застылый
Тени ночи наползали,
Бесконечный и унылый
Длился ужин в черной зале.
 

?

 
Пусть для ваших открытых сердец
До сих пор это – светлая фея
С упоительной лирой Орфея,
Для меня это – старый мудрец.
 
 
По лицу его тяжко проходит
Бороздой Вековая Мечта,
И для мира немые уста
Только бледной улыбкой поводит.
 

Первый фортепьянный сонет

 
Есть книга чудная, где с каждою страницей
Галлюцинации таинственно свиты:
Там полон старый сад луной и небылицей,
Там клен бумажные заворожил листы,
 
 
Там в очертаниях тревожной пустоты,
Упившись чарами луны зеленолицей,
Менады белою мятутся вереницей,
И десять реет их по клавишам мечты.
 
 
Но, изумрудами запястий залитая,
Меня волнует дев мучительная стая:
Кристально чистые так бешено горды.
 
 
И я порвать хочу серебряные звенья…
Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья,
И режут сердце мне их узкие следы…
 

Еще один

 
И пылок был, и грозен День,
И в знамя верил голубое,
Но ночь пришла, и нежно тень
Берет усталого без боя.
 
 
Как мало их! Еще один
В лучах слабеющей Надежды
Уходит гордый паладин:
От золотой его одежды
 
 
Осталась бурая кайма
Да горький чад… воспоминанья
. . . . . . . . . . . . .
Как обгорелого письма
Неповторимое признанье.
1903
 

С четырех сторон чаши

 
Нежным баловнем мамаши
То большиться, то шалить…
И рассеянно из чаши
Пену пить, а влагу лить…
 
 
Сил и дней гордясь избытком,
Мимоходом, на лету
Хмельно-розовым напитком
Усыплять свою мечту.
 
 
Увидав, что невозможно
Ни вернуться, ни забыть…
Пить поспешно, пить тревожно,
Рядом с сыном, может быть,
 
 
Под наплывом лет согнуться,
Но, забыв и вкус вина…
По привычке все тянуться
К чаше, выпитой до дна.
 

Villa Nazionale[6]

 
Смычка заслушавшись, тоскливо
Волна горит, а луч померк, –
И в тени душные залива
Вот-вот ворвется фейерверк.
 
 
Но в мутном чаяньи испуга,
В истоме прерванного сна,
Не угадать Царице юга
Тот миг шальной, когда она
 
 
Развяжет, разоймет, расщиплет
Золотоцветный свой букет,
И звезды робкие рассыплет
Огнями дерзкими ракет.
 

Опять в дороге

 
Когда высоко под дугою
Звенело солнце для меня,
Я жил унылою мечтою,
Минуты светлые гоня…
 
 
Они пугливо отлетали,
Но вот прибился мой звонок:
И где же вы, златые дали?
В тумане – юг, погас восток…
 
 
А там стена, к закату ближе,
Такая страшная на взгляд…
Она всё выше… Мы всё ниже…
«Постой-ка, дядя!» – «Не велят».
 

На воде

 
То луга ли, скажи, облака ли, вода ль
Околдована желтой луною;
Серебристая гладь, серебристая даль
Надо мной, предо мною, за мною…
Ни о чем не жалеть… Ничего не желать…
Только б маска колдуньи светилась
Да клубком ее сказка катилась
В серебристую даль, на сребристую гладь.
1900
 

Конец осенней сказки
Сонет

 
Неустанно ночи длинной
Сказка черная лилась,
И багровый над долиной
Загорелся поздно глаз;
 
 
Видит: радуг паутина
Почернела, порвалась,
В малахиты только тина
Пышно так разубралась.
 
 
Видит: пар белесоватый
И ползет, и вьется ватой,
Да из черного куста
 
 
Там и сям сочатся грозди
И краснеют… точно гвозди
После снятого Христа.
 

Утро

 
Эта ночь бесконечна была,
Я не смел, я боялся уснуть:
Два мучительно-черных крыла
Тяжело мне ложились на грудь.
 
 
На призывы ж тех крыльев в ответ
Трепетал, замирая, птенец,
И не знал я, придет ли рассвет
Или это уж полный конец…
 
 
О, смелее… Кошмар позади,
Его страшное царство прошло;
Вещих птиц на груди и в груди
Отшумело до завтра крыло…
 
 
Облака еще плачут, гудя,
Но светлеет и нехотя тень,
И банальный, за сетью дождя,
Улыбнуться попробовал День.
 

Ванька-ключник в тюрьме

 
Крутясь-мутясь да сбилися
Желты пески с волной,
Часочек мы любилися,
Да с мужнею женой.
 
 
Ой, цветики садовые,
Да некому полить!
Ой, прянички медовые
Да с кем же вас делить?
 
 
А уж на что уважены:
Проси – не улечу,
У стеночки посажены,
Да не плечо к плечу.
 
 
Цепочечку позванивать
Продели у ноги,
Позванивать, подманивать:
«А ну-тка убеги!»
 
 
А мимо птицей мычется
Злодей – моя тоска…
Такая-то добытчица;
Да не найти крюка?!
 

Свечка гаснет

 
В темном пламени свечи
Зароившись, как живые,
Мигом гибнут огневые
Брызги в трепетной ночи,
Но с мольбою голубые
Долго теплятся лучи
В темном пламени свечи.
 
 
Эх, заснуть бы спозаранья,
Да страшат набеги сна,
Как безумного желанья
Тихий берег умиранья
Захлестнувшая волна.
Свечка гаснет. Ночь душна…
Эх, заснуть бы спозаранья…
 
...
6

Бесплатно

0 
(0 оценок)

Читать книгу: «Трактир жизни»

Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно