Квинт поспешно допил кофе и всецело занялся задержанной. Гусева кинула, облизывая губы. Евгений Михайлович быстро вскипятил ещё один чайник «Тефаль», отыскал второй, и последний пакетик с чаем – на сей раз лимонным. Гусева снова набросилась на чашку с такой жадностью, словно все дни, начиная с тринадцатого мая, блуждала по пустыне.

– Вера Фёдоровна, я знаю, что случилось в вашем доме, – начал Квинт, наклонившись к Гусевой.

Та встрепенулась, сжала ручку чашки костлявыми пальцами. Воспалённые, уже сухие глаза с надеждой смотрели на Квинта. Глаза следователя напоминали виноград «Изабелла», мокрый после дождя.

– Я хочу вам верить. И вы мне верьте, ладно? Итак, вы утверждаете, что всё произошло во сне?

Квинт заметил, что Гусеву опять затрясло, но не стал акцентировать на этом внимания. Так можно, за уговорами и чаепитиями, весь день потерять. До вечера нужно закончить с Верой Фёдоровной, а за завтра пригласить её сына – отца погибшего Сергея. Или до, или после, как уж получится по времени, следует выслушать Елену Панову – мать покойного. А потом дать разрешение на захоронение трупа – без права кремации.

Впрочем, всем экспертам и так ясно – единственный, роковой удар ножом нанесла именно Вера Фёдоровна. Вчера, как узнал Квинт, прошёл следственный эксперимент. Он получился скомканным, ненужным, безрезультатным. Гусева помнила всё только по сну, и не уставала подчёркивать это.

Ссылаться на сон следствие не могло. Квинт понимал, что, если сейчас пойти по десятому кругу и начать рассказывать сказку про белого бычка, след преступников остынет. В том, что бабушка была лишь орудием в чьих-то руках, Евгений уже не сомневался.

– Мне интересно, каким был в жизни Серёжа, – тихо сказал Квинт.

Гусева не поверила своим ушам – столько неподдельного сожаления было в голосе беседующего с ней следователя. Он назвал внука не гражданином Гусевым, даже не Сергеем, а Серёжей! Больше ей ничего не было нужно – только вот такое тёплое, живое участие.

– Вы ведь вырастили его, я знаю.

Вера Фёдоровна мгновенно забыла о том, где находится, что произошло с ней и с внуком. Теперь она не боялась будущего, а вся ушла в прошлое. Говорила, говорила без остановки, и рябь морщин оживляла ещё совсем недавно маскообразное лицо. Блестели ровные вставные зубы, а глаза вдруг стали голубыми. Бабушка с внуком были очень похожи – Квинт это заметил. До того времени, как поседела, Вера Фёдоровна, вероятно, была пепельной блондинкой.

Квинт постоянно кивал, слушая. У него даже заболела шея. Пот тёк по лицу, но он не решался достал платок и промокнуть лоб. Гусева могла сбиться, замкнуться, оборвать нить беседы.

Едкие струйки ползли по щекам Квинта. Он включил кондиционер. Вера Фёдоровна уже не дрожала от холода. Маленькие, изящные пуговки, пришитые попарно, блестели на её платье – под неглубоким каре. Бабушка говорила о внуке взахлёб, очень подробно, и прекрасные её глаза то и дело наливались слезами.

Квинт понимал, чувствовал кожей, что Гусева так до конца и не верит в то, что случилось на мансарде. Повествуя о Сергее, она не забывала ни единой мелочи. Внук носил дорогие часы, ручку «Паркер», сотовый телефон, обувь марки «Монарх». Обожал Бориса Гребенщикова и Джима Моррисона. Часто слушал из записи – особенно перед гибелью. Кроме того, недавно убили его подругу – Галину Васильевну Коробейникову.

В общих чертах, Вера Фёдоровна обрисовала проблемы внука. Квинт слушал очень внимательно, но пока ничего записывал. Можно свериться с предыдущими протоколами – главное сейчас не это. Хорошо, что пока никто не знает о возвращении Квинта из отпуска. Но радоваться рано – через час всё станет известно. Весть разнесётся по этажам. Немедленно загудят оба телефона, а в двери кабинета примутся стучать – кто тихо, кто громко.

У следователей кончаются мыслимые и немыслимые сроки, дела стоят, а прокуроры и прочее начальство требуют результатов. Факты собраны, свидетели, подозреваемые и прочие причастные допрошены. А вот вывод никак не сделать, целостной картины не составить. Евгений Михайлович много раз зарекался не выполнять чужую работу. Но точно так же, как его друг Ронин, не мог отказать. Весь делали общее дело. Если Квинт поможет «закрыть» лишнего злодея, то рад будет не только спасённый от взыскания коллега.

– Галина Васильевна Коробейникова? – переспросил Квинт.

Гусева с готовностью кивнула. Нужно проверить, что за штучка, хоть её уже нет в живых.

– Вы считаете, что её ликвидировали по причине конфликта с той фирмой, что снимала у магазина помещения? Или Сергей предполагал, что могут быть другие варианты? Вы говорили с ним на эту тему?

– Серёжа терялся в догадках. Могло ведь случиться и так, и этак. Они с Галей договорились – в дела друг друга не лезть, если кто-то специально не попросит помощи…

Вера Фёдоровна говорила теперь чётко, раздельно, как строгая учительница.

– Когда Галина попала в затруднительное положение, и фирма перестала платить за аренду помещения, отказалась выполнять условия договора, потребовалась Серёжина поддержка.

– Внук не упоминал о каких-либо угрозах в связи с тяжбой относительно выплат по договору?

Квинт убрал посуду, взял из стакана гелевую чёрную ручку и принялся писать протокол. Гусева, слегка задыхаясь, теребила пальцами жилистое горло, пытаясь восстановить в памяти каждое слово Сергея. Солнце ушло с той стороны, куда смотрели окна кабинета, и стало чуть легче.

– Один раз предупредил, что у него могут быть огромные неприятности. Я должна быть готова. – Вера Фёдоровна разглаживала платье на коленях.

В глаза следователя она сейчас не смотрела. Но Квинт знал – задержанная говорит правду. Он умел улавливать интонации голоса, различать оттенки речи, наблюдать не только за взглядом, но и за поведением человека в целом. Так было даже лучше.

– Знакомый Сергея, который служил в Афганистане, убил двух человек с той стороны. Это были сожитель директрисы задолжавшего магазина и его приятель-бандит. Серёжа понял, что ему будут мстить, понимаете? Он боялся, что дело кончится арестом. «Афганца»-то забрали в изолятор, а Серёжу посадили под подписку о невыезде. О, господи! – Гусева снова разрыдалась. – Я так боялась, а сделать ничего не могла… Старая, больная, связей никаких. Подруги давно на пенсии. Да и какой от них прок? В милицию не обратишься – сам вроде как преступник. К бандитам не пойдёшь – их человека твой приятель убил. И Галю застрелили… Серёжа вовсе сон потерял. Знал, что будет следующим. Курил много, кофе пил. Не спал несколько ночей подряд…

Гусева жалко улыбнулась, но губы её дрожали.

– А именно тогда, когда всё случилось, спал, как сурок! Нет бы меня за руку схватить, дуру сумасшедшую! Он бы со мной двумя пальцами справился. Достаточно было окликнуть, и я бы проснулась. Вот как бывает, если судьба! – Гусева помотала головой. – Не могу больше говорить – так всё ужасно…

– Вера Фёдоровна, давайте закончим. Я сам сочувствую и всё понимаю. Но я поставлен государством на эту должность, чтобы разбираться, а не просто утешать. Вникните и в моё положение тоже. Постарайтесь вспомнить, не называл ли внук группировку, к которой принадлежал убитый бандит.

Гусева его разочаровала:

– Ой, что вы! Я в таких делах полный профан. И внука просила ни о чём криминальном при мне не говорить. Я так боялась всегда этих вещей! Да и он и сам бы не стал.

Вера Фёдоровна испугалась, думая, что её хотят уличить в связах с «братками». Квинту же и в голову такое не приходило.

– Внук сказал, что попал в пиковое положение. И потому может погибнуть. А вы не встречались с такими случаями? Наверное, как опытный юрист, много чего повидали!

Взгляд Гусевой теперь бы настырным, даже злым.

– Чего именно? – не понял Квинт.

– Вам не попадались лунатики-убийцы? Когда человек убивает своего родственники, сам того не желая, находясь в сонном состоянии? Я искренна, как перед Богом! Не хотела убивать Серёжу, и вообще не способна на это. У нас и в роду никто никого не убивал. И Серёжка добрым был, только притворялся суровым. Мальчики боятся показать свою слабость…

Вера Фёдоровна опять с мольбой посмотрела на Квинта.

– Но вы – не лунатик. Нигде этот диагноз не зафиксирован.

– Не зафиксирован. Но это не знает, что я здорова!

Гусева тараторила, размахивая руками, тяжело, часто дыша. Квинт про себя решил, что скоро придётся вызывать врача. У задержанной гипертонический криз, нужно срочно снижать давление. А у него ни таблеток, ни ампул под рукой.

– У меня была черепно-мозговая травма. Меня зимой сбила машина. Я говорила предыдущему следователю, Юрия Степановичу… Он записал эти показания, но внимания, похоже, не обратил. Меня часто обследовали, снимали энцефалограмму. Евгений Михайлович, болезнь могла дремать. А после травмы внезапно обостриться…

– Появились характерные признаки? – вскинулся Квинт. – Отмечались случаи снохождения? Приходили в голову странные мысли, в том числе и насчёт внука? Не обязательно об убийстве. Сергей мог вас раздражать – по самым разным причинам. Впутался в тёмную история, связался с не симпатичной вам женщиной, ещё что-то натворил… У вас были конфликты с внуком? Обратите внимание на размолвки, произошедшие в последнее время.

– У нас не было размолвок, – твёрдо ответила Гусева. – Я не считала себя вправе воспитывать взрослого мужчину. Хотя Галина, не тем будь помянута, действительно восторга не вызывала. Но Серёжа имел право встречаться с той женщиной, с которой хотел. Он не потерпел бы вмешательства посторонних – пусть даже родной бабушки. Я и сыну не указывала, на ком ему жениться, с кем спать. Пусть их промахи на их совести и остаются. Серёжины неприятности в бизнесе вызывали у меня скорее сочувствие, чем злость. Толкнуть падающего и чужие могут – это не фокус. А вот родные, наоборот, должны жалеть человека, укреплять его силы, здоровье. Утешать, вселять надежду на лучшее. Ведь правда? У Сергея было достаточно конкурентов, да и просто врагов для того, чтобы позлорадствовать. И я им здесь – не помощница. Юноша и так переживает. Для чего травить ему душу? Я ни в чём Сергея не упрекала, даже мысленно. Скорее, я винила его непутёвых родителей, включая и себя. Ведь такого отца, каким оказался Александр, я сама воспитала…

– Назовите имена тех, кто, по-вашему, желал зла Сергею. Хотя бы одного. Гарантирую полную конфиденциальность.

Квинт решил, вернувшись домой, ещё раз проштудировать литературу по сомнамбулизму.

– Он не называл имён. Просто говорил, что есть враги…

Квинт и тут ей поверил. Вряд ли парень будет делиться с бабкой проблемами такого характера, да ещё называть имена.

– Мы были очень дружны с внуком! – горячо заверила Гусева. – Теперь, когда он погиб от моей руки, в это трудно поверить. Я отвечу на любой ваш вопрос, костьми лягу здесь, чтобы помочь вам разобраться. Вероятно, мне нужно пройти тщательное медицинское обследование. Ведь я сама ничего не понимаю! Существует такой прибор, как детектор лжи. Проверьте меня, пожалуйста! Вы поймёте, что я действительно не хотела… Что я… Простите!

И Вера Фёдоровна снова разрыдалась.

Квинт внимательно смотрел на Гусеву. А сам вспоминал, как они с Шавровым мчались на моторке к Белосарайской косе. Евгений жалел, что рядом нет дочери Марины. Хоть бы отдохнула чуточку, проветрилась, пока ещё не очень жарко. Купаться, конечно, девчонке нельзя. С декабря по март залив замерзает, и Маринка может серьёзно заболеть.

Валентин возил друга и к устью Дона. В дорожной сумке лежит много полароидных снимков. Когда Квинты соберутся всей семьёй, внимательно рассмотрят фотографии. Мать с отцом повздыхают – их времена ушли, ничего нового не увидишь. А вот жена с дочерью, конечно, захотят и сами туда съездить. Хоть отпуск и закончился до срока, но он получился. Удалось поплавать, немного сбросить вес. Залив, как бассейн с солёной водой. Глубина всего пять метров, а волны небольшие. Жаль только, что около Валькиной дачи уровень воды низкий. Идёшь-идёшь – и всё по колено.

На сегодня с Гусевой надо заканчивать. Всё равно ничего нового не скажет. Будет только слёзы лить, а ты успокаивай. Кто знает, может, бабка и лунатик. Всякое бывает…

– Вера Фёдоровна, а почему вы решили, что у вас после травмы развился сомнамбулизм? Вас раньше никто не заставал ночью в коридоре, на улице, на лестнице? Может, это какое-то другое психическое расстройство?

– Потому что в ту ночь светила полная луна. – Гусева таинственно округлила глаза. – Она взошла вечером, из-за лесочка. Какое-то время я наблюдала за тем, как луна плыла по ясному небу. Это заметно даже невооружённым глазом. Вещи в моей спальне отбрасывали резкие тени. Я ощущала неведомую опасность. Но не думала, откуда она придёт. Казалось, что кто-то хочет проникнуть в сад с дороги. Когда ветерок шевелил занавеску, я сжималась под одеялом от ужаса. Вы помните Булгакова? Вот так же луна утопила меня в своём сиянии. А потом я решила, что это повлияло на психику…

– Может быть и такое. Небесные светила – вещь далеко не до конца изученная. – Квинт пролистал календарь. – Полнолуние было пятнадцатого мая, в ноль часов сорок девять минут. Но это если уж быть совсем точным. – Евгений усмехнулся. – Вы, случайно, не Рак по гороскопу? Говорят, на них сильно влияет Луна.

– Разве нет данных в деле? – удивилась Гусева. – Я – Дева. Как теперь представляюсь, старая Дева. В семье боялись, что я не выйду замуж. Всё училась, была отличницей. В ВУЗ поступила сразу же. И мальчик у меня был всего один, за которого потом я вышла. Мы вместе на заводе работали во время войны. Однажды пошли на каток, и я неловко упала, вывихнула руку. Друг повёл меня к врачу. С того дня мы уже знали, что будем вместе. Через четыре месяца, шестого мая, мы поженились. Через год и четыре дня родился Алик. Я так ждала, когда он вырастет!..

Гусева как будто забыла, что не свободна, и сейчас её уведут. Квинт всё ждал, когда бабушка-убийца попросит отпустить её под подписку о невыезде. Она ведь ничем помешать следствию уже не может, да и не хочет. Возможно, Вера боялась оказаться в привычной обстановке, где всё будет напоминать о внуке.

– Другие родители любят, когда дети крохотные, несмышлёные. Говорят «агушеньки», тянуться к мамочке. Их не интересует личность ребёнка – лишь бы слушался. А я хотела знать, каким будет мой Алик, когда вырастет. Время ползло долго. Должно быть, во мне действительно что-то есть от старой девы. Не люблю маленьких детей – мне лень с ними возиться. Ненавижу стирать пелёнки, варить кашу, не спать ночами. Люблю гулять с детьми, да и то когда они уже разговаривают, вопросы разные задают. А я отвечаю. Многих раздражают «почемучки», а я счастлива. Вижу, что ребёнок начинает познавать мир. Помню, как Серёжа… Ой, не буду, не хочу!.. Нет, всё-таки скажу. Прозрачный осенний день в Сокольниках. Внук бегает, собирает опавшие листья. Целую охапку прижимает к животу. Тащит ко мне, по лужам, смеётся. Зубки ещё молочные – не выпали. Тогда я уже знала, что его родители разводятся. И приняла окончательное решение – не отдавать мальчонку ни в ту, ни в другую семью. Они ведь после-то одумались. Бывшая невестка хотела ребёнка забрать. Потом и Алик с тем же пришёл. Я их прогнала.

Гусева села на стул, проглотила комок. Горло её жалобно дёрнулось.

– Не знаю, как теперь в глаза им гляну. Они обвинят меня, особенно Елена. Никогда не простит, что ребёнка себе забрала. Будет кричать, что я не сберегла его. А я не смогу ничего ей ответить. Ведь это – правда. Помогите мне! Я вижу, что не безразлична вам. Вон, у вас дорожная сумка в углу стоит. Вы даже домой не заехали – сразу меня вызвали. На самолёте прилетели, издалека. Бирка на ручке сумки. С юга, верно ведь? Вы очень загорели. Наверное, раньше времени вернулись в Москву. Равнодушные люди так не поступают…

– Вам бы у нас работать, Вера Фёдоровна! – рассмеялся Квинт. – Всё так и есть. Но это – не благодеяние, а моя работа. Я знал, на что шёл, и потому обойдёмся без высоких слов. А помочь вам я постараюсь. Редчайший случай. Мне самому интересно, как это могло произойти. В тот день вам делали уколы? – Квинт задумчиво кусал китайский карандаш.

– Да, мне часто делали уколы. А что вводили, можно узнать по медкарте. Я не имею образования, и потому не вникаю. – Гусева вдруг замкнулась, прикусила губу: – Думаете, вместо одного препарата мне ввели другой? И я сошла с ума? Может быть и так. Наверное, может…

– Я просто спрашиваю. Делать выводы пока остерегусь. Слишком всё сложно в вашем случае. Уточнить, конечно, нужно. – Квинт отбросил карандаш. – И ещё один вопрос? Эхоэнцефалограмму вам снимали? Это – исследование структур мозга с помощью ультразвука.

Евгений не очень-то выпячивал своё медицинское образование. Он старался выглядеть менее осведомлённым по этой части, чем был на самом деле.

– Да, конечно, – кивнула Гусева.

– И уже не в первый раз?

– Да, конечно, не в первый. В документах должно быть всё зафиксировано, в том числе и результаты последнего обследования. Мне сказали, что никаких последствий этой травмы, и за здоровье я могу быть спокойна. А что гипертония, так чего я хочу в семьдесят лет? Жаркая погода установилась сразу после холодной. Перепады температуры воздуха, атмосферные процессы. И ещё эти треволнения из-за Сергея… – Гусева вздохнула. – Я думала, что здорова, по крайней мере, психически. Значит, не опасна для окружающих. А оказалось…

– Не надо так, успокойтесь. Вас ещё раз тщательно обследуют.

Квинт видел, что Гусева устала. Да и ему не мешало бы поехать домой. Он примет душ, поспит часов до четырёх утра. А потом, на свежую голову, всё обдумает. Веру Фёдоровну обязательно нужно поместить в больницу. Не только для обследования, но и для лечения тоже. Она может сделать с собой самое страшное, если останется наедине со своими мыслями, воспоминаниями, с непрощаемой виной.

До утра Гусева подождёт, а потом можно оформить госпитализацию. Пусть она лежит в клинике, а не сидит в изоляторе. Врачи справедливо будут опасаться принимать такую больную. Без психиатрической помощи не обойтись. Следить за ней нужно, смотреть в оба. Кроме суицида, она может снова стать агрессивной – во сне. Пока ведь никто не знает, какой именно болезнью страдает задержанная.

Евгений Михайлович не представлял пока, какую статью надо вменять. Ясно, что убийство налицо. Но вот какое именно? Умышленное, неумышленное, по неосторожности? Если Гусеву признают невменяемой, или вменяемой частично, надо и это учитывать. Конечно, тогда она отвечать за убийство не будет. Запрут человека в дурдом – тоже не сахар.

Пока Квинт ничего подозрительного не находил в показаниях Гусевой. Их семейные дела, проблемы Сергея вопросов не вызывали. Из-за связи с Галиной Коробейниковой парню пришлось сначала изрядно поволноваться, а потом и погибнуть. Если убита любовница, Сергей тоже мог попасть под раздачу. То, что он усилил охрану, лишь раззадорило врагов.

И всё-таки Квинту казалось, что Гусева что-то скрывает – возможно, не специально. Она просто не понимает, какие детали здесь главные, а какие – второстепенные. Действительно ли у неё полностью помутился рассудок в ночь на тринадцатое мая? Беспокойство за внука довело пожилую даму до срыва, или были иные причины? Жаль, что у нас не США, где по любому поводу используют детектор лжи. В Москве устроить проверку на полиграфе куда труднее.