Через час я услышал, как мама убирает на кухне. Вся уставшая и расстроенная, она замачивала горох, чтобы завтра приготовить обед. Я подошёл тихо, взял её за руку. Мама посмотрела на меня с улыбкой, которая была только на лице, но не в глазах. Спросила, почему не сплю. Не знаю почему. Не могу сказать. Перед глазами круглосуточно стояли руины, больной отец, война, и сон сам по себе отказывался приходить. Я попросил у мамы нитки. Она даже не спросила, зачем они мне так поздно. Достала из шкафа коробку для рукоделия и отдала мне. Красные, жёлтые, зелёные нитки перепутались в коробке. Но, главное, я нашёл все цвета, все цвета флага моей страны и принялся его штопать. Иголка протыкала пальцы, стежки ложились неохотно и неровно, по-детски. Несколько часов я пытался отремонтировать флаг, и у меня это получилось. Моему восторгу и радости не было предела. Возможно, для вас это просто ткань, но для меня это символ будущего моей страны, и этот символ мне удалось починить, а значит, и взрослые смогут остановить войну, смогут всё починить.

Мама ушла спать, поменяв бинты отцу и дав ему обезболивающее. В доме стало совсем тихо. Младшие брат и сестра мирно посапывали в соседней комнате, дождь продолжал стучать и сочиться из трещины в потолке… А я знал, что смогу уснуть только с рассветом. Это совсем недавно стало моей привычкой. Мне казалось, что стоит закрыть глаза, и я буду беспомощным и таким маленьким, намного меньше, чем я есть сейчас. Я боялся закрыть глаза. Казалось, эта тишина может в любой момент прерваться разорвавшимся снарядом, как было уже несколько дней подряд. Я лежал, упорно борясь со сном, и просил, чтобы побыстрее настало утро. В моём детском сознании утро было почему-то безопасным. Наше жаркое лето сменили дожди, стало прохладно по ночам, сыро. Я натянул старый плед и начал считать капли. Подушка пахла мамиными руками. От усталости в голову ничего не приходило, кроме слов «не спи»… Я хотел, чтобы просто закончилась война, чтобы снова, как прежде, были обычные дни, которые, возможно, для кого-то были бы однообразными и скучными – серая обыденная жизнь тысяч людей таких, как я.

Мне папа обещал велосипед. Ни у кого из мальчишек на моей улице его не было. Большой, с красивой рамой… Я видел его на картинке в журнале, который дядя Али дал мне посмотреть. И я загорелся. Записал его себе в список самых сокровенных желаний и попросил у отца. Сейчас я лежал и думал, что если бы он был у меня завтра, то по разрушенному войной городу я даже не смог бы проехать. Война ломает не только дома. Она ломает мечты и мои мечты тоже сломала. Может, больше и нет никакого будущего, нет впереди никакой учёбы, никаких друзей, нет велосипеда и праздников. А что, если нет ничего, кроме маминых слёз, грязных малышей, моей голодной семьи и больного отца? Что, если так будет всегда? Вы спросите, что чувствую я. Я не уверен, что вообще могу описать то, что у меня внутри. Есть ли у меня шанс что-либо изменить? Разве я решаю хоть что-то? Кто забрал у меня мой мир? Кто забрал у меня тихое детство с машинами и мячом из пакетов, жёлтые от солнца улицы и небо цвета бирюзы?

Тихо… Азан… Такая слабость, но только сейчас я понимал, что могу уснуть, ведь ещё немного – и утро, и этой ночью ничего не случилось. Спасибо. Не знаю кому, но спасибо. Может быть, вам, тем, кто сегодня передумал нанести удар. Неважно. Просто спасибо и привет новому дню.

Солнце зайчиком разбудило меня где-то в обед. Мама разговаривала с отцом, ему стало лучше, и они о чём-то шутили, кажется, какую-то глупость сказала сестрёнка. Меня до глубины души радовала их улыбка, которую я слышал, именно слышал. Я даже закрытыми глазами видел улыбку мамы и папы. Самые добрые и родные мои люди…

Я, конечно, не выспался, но надо было бежать в аптеку за лекарством для отца и, возможно, в магазин за продуктами. Лохматый, я вышел из своей комнаты. Моя семья улыбалась мне. В разбитое окно пробирался ветер и запах базилика и специй. Разрушенный рынок специй, находившийся поблизости, напоминал о себе… Пообедав и натянув старенькие штаны и кроссовки, я выбежал на улицу. Кстати, сегодня у меня была особая миссия: зажав под мышкой отремонтированный флаг, я бежал к другу Мустафе, чтобы поделиться своей находкой. Он жил в трёх кварталах от меня, что в мирное время казалось просто двухминутной дистанцией, но сейчас мне казалось, что это как минимум несколько километров. Я так же, как и вчера, достаточно осторожно бежал по улице. Люди в форме передвигались быстрыми шагами, которые иногда переходили в бег. Ощущение суеты и паники… Суета у военных и паника у мирных жителей. Когда упали первые снаряды, повреждений было не так много, но всё же заметно… Я тогда ещё не понимал, что это те дни, которые делили мою жизнь на до и после.

Добежав до дома Мустафы, я перевёл дыхание. Обед – и солнце высоко. Жара как по расписанию. Пыльный воздух не давал нормально дышать, хотелось дышать как будто наполовину меньше. Друга моего не оказалось дома. Поразмыслив пару минут, что же мне делать дальше, я побрёл по улице… Военных стало больше, они громко что-то обсуждали и не обращали внимания на нас, гражданских. Но у меня при виде них было чувство спокойствия.

Взрослые никогда ничего не говорят детям, отвечают на вопросы уклончиво или не отвечают вовсе. Я никак не мог понять, что случилось. Почему ещё вчера главной заботой моей и ребят, что живут по соседству, было то, кто с кем будет играть и какая команда сильнее в игре в футбол. А сегодня на месте нашего поля для вечерних состязаний груда камней от уцелевшей частично многоэтажки. И на вопросы о том, что же случилось, никто не отвечал. Но я осмелился и подошёл к военному, который стоял в стороне от группы своих сослуживцев и пил воду. Я посмотрел на него, и он, такой высокий, опустив взгляд, посмотрел на меня. Я боялся его, это свойственно детям, потому что дети слабые и беззащитные. Ничего не спрашивая, он присел, положил руки мне на плечи и сказал, что надо терпеть и не сдаваться, потому что сегодня и, наверное, завтра и послезавтра война. Какая-то война. Что за слово-то такое? Ну, ясное дело, что это вооружённое противостояние. Но почему сейчас и у нас? Я видел такое только в кино, но в кино это же не по-настоящему. А если это так, то почему сейчас вокруг меня всё совсем настоящее?

Мужчина смотрел на меня, и в его глазах блестели слёзы. Нет, не те, которые текут по щекам. Другие, мужские слёзы, которые капают внутрь, которые есть, но которых как будто и нет, потому что их никто не видит. В его глазах был страх, тонны страха, километры надежды, барханы горечи и целые пустыни желания помочь… Я молча достал отремонтированный мной флаг, ещё раз сжал его в грязной ладони и протянул военному. Он взял мятую ткань и кивнул. Слова были бы лишними, так как и без слов в этой тишине было сказано слишком много. Карие глаза солдата как будто наполнились решимостью, которой до этого момента не хватало, и яростью. Когда маленькие просят помощи, ведь только взрослые могут их защитить. Взрослым проще, когда-то они были детьми, а вот мы не были взрослыми, но когда-нибудь, надеюсь, будем.

Я ещё долго помнил этот тяжёлый взгляд и тяжёлые руки на моих плечах. Как-то неспокойно. Вернусь домой… Купив по дороге молоко и хлеб, я вошёл в дом. Отец спал, температура снизилась, и он отдыхал. Мама, как обычно, хлопотала на кухне, а малыши играли в своей комнате, но очень тихо, как мыши. Аиша надевала на куклу какое-то платье, Халим катал по полу огромный грузовик, который месяц назад привёз ему отец. Я лёг на кровать и провалился в сон. Снилась Палестина, та, в которой всё тихо и спокойно. Ветер колыхал занавеси на кухне, мама что-то готовила, и на плите весело шипела еда. С улицы доносились крики ребят, бегущих на футбол. И от запаха специй, прилетавшего с рынка неподалёку, мне, как обычно, хотелось чихать. В доме чисто, все улыбаются и шутят.

Друзья… Мне снились друзья, все в ярких майках, с криком и хохотом гонявшие мяч. Футбольные ворота из досок и кирпичей и из этого же материала границы поля для игры. Они часто разваливались от удара мячом, мы дико от этого смеялись, потом ремонтировали конструкцию и продолжали игру. Целый процесс. Мы, все мокрые, носились друг за другом, выкрикивая всякую ерунду, и громко смеялись. Кто-то падал, под детский хохот поднимался, и игра шла дальше. Я слышу этот смех, как эхо. Мне не хотелось просыпаться. Теперь я очень ценю этот сон. Именно в нём самое дорогое, именно в нём, в этих нескольких минутах, запечатлена память о тех днях, где мы жили в мире.

Проснулся я с дикой головной болью и от того, что сестрёнка упала и начала плакать. Её милое расстроенное лицо было в слезах. Я взял её на руки и быстро успокоил, скорчив гримасу. Бесконечно её люблю. Такая маленькая принцесса с большими карими глазами и длинными кучерявыми волосами, похожая на маму, только маленькая. Длинные ресницы слиплись от слёз. Я вытирал её лицо салфеткой, а она смеялась. Тут и Халим подбежал и обнял меня за ногу. Он копия отца, такой же крепкий, и черты лица его. Я же не знаю, на кого похож… сразу на всех. Халим тоже требовал моего внимания и пытался на своём детском языке рассказать что-то очень интересное, как ему казалось, о машинах. Он махал ручонками, дёргал от ревности Аишу за платье и крутился около меня.

Мама снимала бельё на улице, и я ждал её в доме, чтобы не оставлять малышей одних и чтобы сестра снова ничего не натворила. Мама через десять минут вошла в дом, и комната наполнилась запахом чистого белья. Кажется, это такие мелочи, но именно из них по крупицам собираемся мы и то, что нас составляет. Из-за того, что я не спал ночью, мои мысли долго собирались воедино. Закат уже почти потух на горизонте, и его последние отблески еле-еле подкрашивали снизу облака. Я забрался на крышу нашего дома. Азан разрезал тишину и издалека надвигался на город. Кожей я чувствовал каждое слово, которое ветер делал осязаемым. Наверное, это именно те минуты, когда я не думал абсолютно ни о чём, просто тихо и спокойно с верой внутри в великое, лучшее, светлое. Звёзды начали проявляться на небосводе.

Я пытался разглядеть знакомые по книжкам созвездия. Но пока тусклый свет звёзд не позволял различить даже их самих и тем более определённую их последовательность. Я лежал и смотрел, просто молча смотрел и даже ни о чём не думал. Хотелось спать, но я снова прогонял сон. Так прошло часа два, и мне показалось, что падает звезда. Вы, наверное, и сами пробовали загадать желание, но это получается с трудом, так как времени на это практически нет. Звезда ярким огоньком пролетела, и только потом раздался удар. Я вздрогнул и поднялся на ноги. С крыши было видно немного, но всё-таки кое-что можно было разглядеть. В нескольких кварталах от нашего дома в небо поднимался дым. Что-то горело. Люди начали выбегать из дома, были слышны панические голоса и тревожные крики. Мама, отец и дети тоже вышли из дома. Я услышал встревоженный голос отца, который звал меня, и быстро спустился вниз. Отец сидел около входной двери на постеленном мамой одеяле. Я подбежал к нему, и он обнял меня, сестру и брата. Тогда я понял, что такое война. Это даже не день, это точка отсчёта, с которой всё, что было раньше и как было раньше, перестаёт быть. Отец сказал, что скорее всего снаряд упал в районе больницы и, возможно, есть пострадавшие. Наши соседи тихо стояли на улице, и их глаза, наполненные ужасом, вглядывались в темноту. А я смотрел в небо. Я понимал, что угроза идёт с неба и что любимые мной звёзды теперь не так безопасны, и мне не хотелось их больше видеть никогда.

Ударов больше не было. Мы вернулись в дом. От усталости и стресса все быстро уснули. Но только не я. Я торопил утро. Утром не страшно, утром я вижу солдат и голубое небо. Снова дождавшись азана, я провалился в сон. Снова снилось, как мама хлопочет на кухне. В доме тепло и уютно. Белые занавеси раздувает ветер. В Газе мир. Мне так часто теперь снится мир… В стекло врезался жук, упал на подоконник и перевернулся. Я осторожно, чтобы не навредить, поднимаю его кончиками пальцев и выпускаю в окно. Лучи солнца обжигают и без того загорелую кожу… И очень тихо… Теперь я очень ценю тишину…