Павлик роняет игрушку, и я вспоминаю, что я еще на работе, а все уже ушли. Кирилловна топает и громыхает ведром где-то в коридоре и скоро тоже уйдет. И что тогда? Я снова звоню маме Павлика, и снова напрасно. Актриса иногда забывает о сыне и, по-моему, каждый раз удивляется, что он у нее есть. Во всяком случае, голос ее в телефонной трубке полон изумления, и она долго не может вспомнить, кто я такая. Но она неплохая женщина и нравится мне. Просто она другая. Она дарит мне билеты на свои спектакли, извиняется, благодарит, посылает воздушные поцелуи, вся порыв и полет. Кирилловна ее терпеть не может и называет вертихвосткой. Если бы от нее зависело, актрису немедленно лишили бы родительских прав или посадили на пятнадцать суток. Вот так и никак иначе. Точка.

– Ну, сиди, сиди, – неодобрительно бросает Кирилловна, заглядывая в зал. – А она там развлекается, мамаша!

Она удаляется по коридору, громыхая ведром и бубня себе под нос, а я остаюсь.

Телефон актрисы по-прежнему не отвечает. А время меж тем подходит к семи. До девяти – воз и маленькая тележка. До девяти мы что-нибудь придумаем, успокаиваю я себя. Или актриса вспомнит о Павлике и прилетит. А если нет… Ну, тогда ничего не поделаешь, придется взять его с собой в кино. Или позвонить Мише и сказать, что со мной ребенок и поэтому все отменяется. Не хотелось бы, Мише и так не нравится моя работа. Ладно, без паники, говорю я себе, еще не вечер.

Кирилловна зашла попрощаться, уже одетая. Губы неодобрительно поджаты, взгляд осуждающий. Она из тех, кто свято уверен в своем праве судить и рядить, а также давать непрошеные советы. Но совет, который она дала мне сегодня, был совсем неплох.

– Позвони отцу, – сказала Кирилловна строго. – Пусть заберет малого и пусть знает, как эта шалава содержит ребенка, а то прыгает всю ночь неизвестно где. Позвони в справочную и узнай телефон, а то будешь сидеть до утра.

Фамилия Павлика – Хмельницкий. Фамилия актрисы – Ананко. Лучше бы наоборот, подумала я. Хмельницких в городе оказалось четверо – кто бы мог подумать! Причем все мужчины. Мне, например, никогда еще не попадался человек с такой красивой фамилией, а ведь ходят же они по улицам, покупают хлеб, женятся, работают где-то. Когда я была совсем маленькая, мне хотелось, чтобы у меня была красивая звучная фамилия, например, Люксембург! Или Княжевич, или Успенская. Мишина фамилия Зверев. Я вздыхаю – быть мне мадам Зверевой. Анна Зверева. И сразу картинка: дрессированные звери, женщина в блестках с бичом и звуки фанфар. Анна Зверева – укротительница диких барсуков! Да…

Я набираю номер. После десятого примерно сигнала мне ответили, что никаких Павликов знать не знают, равно как и актрису драматического театра Ананко. По следующему ответила женщина, очень милая, явно немолодая, которой хотелось поговорить. Она стала расспрашивать меня, что и как, и я, не умея соврать или прервать ее, рассказала, что и как. Она разахалась, стала жалеть брошенного мальчика, и я с досадой подумала, что с моей легкой руки родилась сплетня о том, какая никудышная мать актриса Ананко. Я прекрасно знаю свой недостаток – неумение вовремя замолчать и остановить собеседника, и вымучиваю уклончивые ответы вместо того, чтобы решительно сказать… ну, что-нибудь вроде: «Давайте не будем это обсуждать!» Так говорит наша заведующая: «Давайте не будем это обсуждать!» Я даже не могу соврать насчет своего возраста – и, если спрашивают, честно говорю, что двадцать один. Хотя вопрос вполне беспардонный, но попробуй объясни той же Кирилловне, что это не ее собачье дело и вообще: «Давайте не будем это обсуждать». Не поймет, лучше и не пробовать, а визгу будет! Ладно, жалко, что ли?

По третьему номеру механический голос предложил оставить сообщение. Ничего оставлять я не стала и перезвонила еще раз, потом еще и еще. С тем же результатом. По четвертому нетрезвый голос три раза переспросил, кого надо, потом сказал, что Толик Хмель загремел на зону по дурости и не скоро вернется. Может, через два года, если повезет.

Хмельницкий А.Ю., у которого работал автоответчик, жил в центре города, и я подумала… Вернее, не подумала, а решила без долгих раздумий, что можно отвести Павлика к отцу и сдать с рук на руки, а если его не будет дома, то пойти с мальчиком на свидание с Мишей. Если, конечно, Павлик подтвердит, что А.Ю. Хмельницкий его отец. Вот такой план вырисовался у меня в голове.

– Павлик, хочешь к папе? – спросила я.

Павлик улыбнулся и кивнул. Золотой ребенок – спокойный, ласковый, послушный. Явно не в актрису. Видимо, в отца.

Павлику четыре года, он – самостоятельный осмысленный человечек. Мы шли по улице, его теплая ладошка в моей, и я рассказывала ему о том, что вокруг. Машины, троллейбусы, дома и люди. Павлик вертел головой во все стороны.

Вечерело. Осень, осень, осень скоро! Хотя еще не чувствуется. А там и зима не за горами. Снег, сосульки, коньки, мороз… Хотя вряд ли. Не бывает уже морозов. Но хоть чуть-чуть все-таки будет, как же без этого? Пока еще окончательно не потеплело и земля не превратилась в гигантский парник…

Мы зашли в подъезд за мальчиком с собакой, поднялись на третий этаж и позвонили. Мелодичный звонок был слышен даже на лестничной площадке. Но в квартире было тихо. Никто не спешил открывать нам. Я посмотрела на часы – половина девятого. Что же делать? Вытащила мобильник, но оказалось, что села батарейка. Прямо зла не хватает! Все одно к одному. Миша будет сходить с ума, ему постоянно кажется, что со мной непременно что-то случится, он по десять раз предупреждает, чтобы я осторожно переходила улицу, а когда мы переходим вместе, с такой силой хватает меня за руку, что едва не отрывает ее напрочь. Он станет звонить моей маме, и они будут перезваниваться друг с другом и волноваться, а я буду торчать под чужой дверью. Может, этот А.Ю. и вовсе не явится ночевать…

И еще я подумала, что теперь точно узнаю, как долго Миша будет ждать меня у кинотеатра. Полчаса, час или два. Хоть бы скорей появился этот господин Хмельницкий! Все нормальные люди уже дома, где же его носит?

Девять! И что прикажете делать? На площадке всего две квартиры. Я звоню соседям, но там тоже не отвечают. Мы садимся на ступеньку. Павлик прислоняется ко мне, тяжелый и сонный. Ему пора спать. Мысль отдать его отцу уже кажется мне просто идиотской – ведь не ответил же он на мой звонок, зачем было соваться? Выяснять адрес, суетиться? А все Кирилловна с ее дурацкими советами. А я как последняя дура послушалась. Может, актриса Ананко не поддерживает отношений со своим бывшим, мало ли… Надо было сдать Павлика моей маме, и все дела, она бы только обрадовалась, она хочет внуков и чуть ли не каждый день спрашивает: «Анечка, как у вас с Мишей… может, ты уже?..» Пока нет, отвечаю, куда спешить. Мама только вздыхает в ответ.

Половина десятого. Сидим как в ловушке. И дурацкий мобильник вырубился некстати. Павлик сопит, привалившись ко мне. Теперь точно не уйдешь.

Десять. Удивительно, за все это время никто не появился! Ни души! Только давешний мальчик с собакой – бородатым вертлявым терьером. Какой-то… странный дом. Мертвый! От этой мысли мне делается неуютно, и я начинаю напряженно прислушиваться. Ни голосов, ни музыки, ни звяканья посуды – ничего! Вымерли они все тут, что ли? Мне становится не по себе.

Начало одиннадцатого. Чертов дом! Я решительно поднимаюсь со ступенек, беру на руки спящего Павлика, и в это самое время внизу хлопает дверь – кто-то вошел в подъезд. Я в ужасе застываю, покрываюсь гусиной кожей от затылка до пяток и прижимаю к себе мальчика. Кто-то поднимается наверх тяжело, неторопливо. Я увидела его раньше, чем он меня. Здоровенный мужик, не похожий ни на бомжа, ни на грабителя. Хотя никогда не знаешь заранее. Он поднимается и одновременно шарит в карманах в поисках ключа. Нашел, зажал в руке. Поднялся на «мою» лестничную площадку и замер, заметив меня. Даже рот раскрыл от неожиданности.

– Господин Хмельницкий? – спросила я агрессивно. Перехватила поудобнее спящего Павлика, оперлась плечом о стену. Я едва держалась на ногах от усталости…

– Э… с кем имею… так сказать… честь? – пробормотал он, разглядывая меня.

Голос хриплый. О господи, пьян, кажется. Угораздило, что называется.

– Анна Владимировна Чиликина, воспитатель вашего Павлика!

– Анна Владимировна? – Похоже, он удивился. Морда красная, дышит тяжело – запыхался, хотя что же тут удивительного? – Чиликина? Воспитатель?!

– Да, воспитатель! – Мой голос срывается и дает петуха. – Павлика сегодня не забрали, я звонила матери, потом вам, нигде никого нет, о ребенке просто забыли! Это возмутительно! Меня давно ждут, а я здесь, на лестнице!

Я с ужасом чувствую, что сейчас расплачусь. Еще не хватало! Я с силой втягиваю воздух, удерживая слезы, и все-таки всхлипываю.

– Вот, возьмите вашего сына, господин Хмельницкий! Возможно, вы еще помните, как его зовут! Павлик! Ему пора спать! Мы тут уже три часа сидим! (На самом деле меньше двух.) Таких, как вы, нужно лишать родительских прав! Вот!

Я протягиваю ему мальчика, и он берет его, но как-то нерешительно. Вид дурацкий, но руки, кажется, не дрожат. Может, и не пьян. Видно, что ему стыдно – молча разевает рот, переводит взгляд с меня на сына. Ну и прекрасно, пусть знает, что я о нем думаю. А то нарожают детей, а там, понимаешь, трава не расти!

– Спокойной ночи! – кричу я напоследок, вкладывая в пожелание весь сарказм, на какой способна, и сбегаю вниз, забыв о лифте.

– Подождите! – кричит он сверху. – Эй, вы! Как вас там! Подождите!

Скотина! «Как вас там!» Опомнился. Я оглушительно хлопаю дверью, выражая свои чувства, и мчусь по улице так, как будто за мной гонится серийный убийца.

Часы начинают бить где-то далеко. Половина одиннадцатого. Бедный Миша…