– Ум, здравый смысл, принципиальность, – начал он. – Высокомерие. Чувство порядка и справедливости. Нетерпимость к инакомыслию, глупости и эксцентричности. Чувство юмора… пожалуй. Скрытый комплекс неполноценности и, как следствие, боязнь нарваться на грубость и отказ, отсюда стремление держать дистанцию, отгородиться щитом, отсюда безликая одежда, безликая внешность… маникюра тоже нет, я думаю. Склонность к насилию и деспотизму.

– Ва-а-у! – ошеломленно протянула Лика. – Разделал как орех! Вылитая Лариска.

– А как сочетается комплекс неполноценности со склонностью к деспотизму? – с любопытством спросил старик.

– Они взаимосвязаны. Комплекс неполноценности начальника диктует ему поставить на место талантливого подчиненного, то есть проявить деспотизм. Но умный начальник этот комплекс подавляет, тем более, как я сказал, тут в наличии чувство справедливости и порядка. То есть идет постоянная война – с собой, с окружением… Кроме того, Овен вообще знак упрямый.

– Откуда вы знаете, что я Овен?

– Чувствую, Лариса.

– Тяжело? – спросила она насмешливо.

– Я привык, – потупился Монах.

– Все вы врете. Я тоже так могу. Хотите?

– Валяйте, – хотел сказать Монах, но вместо этого произнес мягко: – Да, пожалуйста, Лариса. – Он не упускал возможности назвать ее по имени, словно приручал.

– На сцене не пробовали себя, молодой человек? – спросил старик, ухмыльнувшись, с удовольствием переводя взгляд с дочери на гостя.

– Не довелось.

– Про Ларису это вы хорошо, не в бровь, а в глаз. Особенно насчет безликой одежды и безликой внешности. И комплекс неполноценности! Я догадывался, но не был уверен. Вы раскрыли мне глаза, Олег… Можно просто Олег?

– Можно.

– Вы лицемер, притворщик и дешевый балаганщик! – отчеканила Лариса. – Кроме того, вас интересуют молоденькие глупые девчонки.

Леонид злорадно расхохотался.

– В общем, неплохо, – покивал Монах. – Очень неплохо. Что до женщин, то вы ошибаетесь, Лариса. Меня интересуют зрелые, умные и самостоятельные женщины с жестким характером. Внешность не суть.

– Настоящий полковник! – воскликнула актриса. – Внешность лишь маска, я всегда говорила.

– Офигеть! – восторженно выкрикнула Лика. – Лариска, слышишь? Внешность не суть, а маска! Я бы на твоем месте… – Она закатила глаза и взмахнула веером.

Лариса не нашлась что сказать и вспыхнула скулами. Виталий поднялся и, не извинившись, ни на кого не глядя, вышел из гостиной. Его подруга растерянно смотрела ему вслед. Была это миниатюрная миловидная блондинка, на лице ее играла слабая бессмысленная улыбка.

– Лика, дитя мое, следи за речью, – попенял дочери старик.

– Расскажите про меня! – Пышная Алиса, улыбаясь, призывно смотрела на Монаха.

– С удовольствием, Алиса. Водолей – мой любимый знак, никогда не знаешь, чего ожидать. Красивая женщина, тайные страсти, бурные чувства, интриги…

– Откуда вы знаете, что я Водолей? – кокетливо удивилась Алиса.

– Это Лика вам рассказала про нас! – заявила Ирина. – И вы устроили спектакль. Роман Владимирович, неужели вы ему верите?

– Такие люди, как Олег, украшают жизнь, дитя мое, – благодушно заметил старик. – Ясновидящие они или нет. Что до веры и истины, то эти две величины далеко не тождественны.

– Дальше! – потребовала Алиса.

– Дальше… пошли дальше, – Монах набычился и уставился ей в глаза. – Некоторая сумбурность вам не вредит, а частые влюбленности, пленительная легкость, покладистый характер делают вас неотразимой. Кроме того, внешность! О такой подруге любой мужчина может только мечтать. Но вам нужно быть осторожнее с планами на будущее.

Алиса хихикнула в притворном смущении:

– Планы на будущее? Какие планы? Нет у меня никаких планов. Живу себе…

Леонид смотрел волком, раздувая ноздри.

– А вы, Ирина, удивительно негативно мыслите, – вдруг сказал Монах, глядя на Ирину. – Постарайтесь убрать «нет» из вашего словаря.

– Что вы несете? – возмутилась Ирина. – Что вы вообще можете обо мне знать?

– Иногда полезно спуститься на землю. – У Монаха было чувство, что он разворошил муравейник – и продолжает тыкать в него палкой. Старая актриса не спускала с него ухмыляющегося взгляда.

– Я вас не просила рассказывать обо мне! Мне неинтересно!

– Неправда, вам интересно, но вы боитесь. Хотите совет?

– Нет! – выпалила Ирина, и все рассмеялись. Даже Лариса дрогнула уголком рта.

– Не бойтесь смеяться над собой, очень помогает в жизни.

– Мы в ваших советах не нуждаемся! Вы пришли в наш дом и оскорбляете членов семьи! Я этого не допущу! – возмутился Леонид.

«Ну и дурак!» – подумал Монах.

– Успокойся, сынок, – старик поднял руку. – Во-первых, дом не «наш», а мой, и, во-вторых, меня наш гость не оскорбляет. Скорее наоборот – забавляет. Спасибо, Лика. Тебе, сынок, тоже не помешало бы иногда смеяться на собой, а то ты весь такой… скукоженный, как стручок, застегнутый на все пуговички, аж скулы сводит. Интересно, ты способен выругаться, как всякий нормальный мужик? Ну-ка, скажи «жопа»! Порадуй папу. Ну!

Лика восторженно взвизгнула. Старая актриса в притворном смущении опустила глаза, метнув в Монаха смеющийся взгляд. Он невольно ответил ей улыбкой.

– Папа! – произнесла замороженным тоном Лариса.

– Леня, сию минуту скажи «жопа»! – Старик постучал ножом о бокал.

– Отец, это невыносимо! Ты унижаешь меня в присутствии… посторонних! – В голосе сына зазвучали истерические нотки.

– Ленька, скажи! – закричала Лика. – Писатель должен уметь ругаться, знать жизнь, спускаться на дно, а ты даже пить не умеешь. И бабы на стороне у тебя нет! Или есть? Скажи!

– Заткнись, дура!

– Скажи, Ленечка!

Леонид вскочил из-за стола и бросился к двери.

– Надоедши людям, и Богу надоел, – заметил режиссер. – Это про моего сына, господа.

– Роман Владимирович, зачем вы так? – Ирина чуть не плакала. – Леня вас так любит! Мы все вас любим!

– Врите больше! – хладнокровно отозвался старик. – Только и ждете, когда бедный старый папа сплетет лапти, чтобы захапать корону.

– Папочка, я не жду! – закричала Лика. – Живи сколько хочешь!

– Отец, может, переменим тему? – спросила Лариса. – Ради бога, не начинай о неблагодарных детях. Ты не король Лир и здесь не театр.

– Точно! Потому что держу все мое при себе, а этот старый идиот неосторожно подставился собственным детишкам и огреб по полной. Насчет театра ошибаешься, дорогая, театр везде, и все играют. Даже ты. Ну да ладно, давай переменим, коль охота. Виталий, как жизнь? – обратился он к появившемуся в дверях молодому человеку. – Курить ходил? Не бросил?

– Не бросил пока, Роман Владимирович, – ответил тот, усаживаясь.

– Надо бросать. Ты вернулся к Лариске или как?

– Папа!

– Мы все друзья, – придушенным голосом отозвался Виталий.

Только сейчас Монах рассмотрел его как следует и подумал, что у Ларисы странный вкус. Виталий напомнил ему крысу: длинный торчащий нос, глубоко сидящие темные глаза и красные губы; добавьте сюда прилизанные черные волосы – и перед вами портрет жиголо в натуральную величину.

– Групповая дружба? Не вернулся, вижу. А она до сих пор страдает, глупая гусыня. Не понимаю, что она в тебе нашла?

– Папа, если ты сию минуту не прекратишь, я уйду! – возмутилась Лариса. – Не все воспринимают твое чувство юмора.

– Ладно, живите, – махнул рукой старик. – Слова отцу нельзя сказать, рот затыкают. Предлагаю выпить за прекрасных дам! Олег, откройте им шампанское. Вон бутылки на журнальном столике. А мне височек. Такой цветник нечасто увидишь, даже в страшном сне.

Монах взял литровую бутыль искристого вина, сдернул фольгу. Дамы замерли. Алиса пискнула и зажмурилась. Пробка смачно влепила в потолок, качнулась люстра, посыпалась штукатурка. Алиса взвизгнула, актриса захлопала в ладоши.

– Чувствую себя грешником в раю. За прекрасных дам! Гусары пьют стоя! – Старик, кряхтя, встал с кресла. За ним поднялись остальные мужчины.

– Вот скажите мне, Олег, как ясновидящий, что там, за чертой? – спросил он, когда все выпили. – Мне этот вопрос не дает покоя, так как я некоторым образом стою на пороге вечности. Что вы, как ясновидящий, имеете сказать по теме?

– Жизнь бесконечна и продолжается в другом формате, – Монах не удивился.

– Вы уверены?

– Я знаю.

– Вы что, были там? – фыркнула Лариса. К шампанскому она не притронулась.

– Был.

– Как это? – вытаращила глаза Лика. Парик на ее голове скособочился, и она напоминала плохо причесанную болонку.

– Есть техники, которые погружают…

– Шар-ла-тан-ство! – отчеканила Лариса. – Слушать противно.

– Ты еще очень молодая, Леля, – заметила актриса. – Вот доживешь до наших лет, тогда поговорим.

– А я верю, – негромко заметила Екатерина. – Иначе ни в чем нет смысла.

Монах подумал, что именно такой должна быть соперница Ларисы – миловидная и не особенно умная.

– Смысл есть в жизни, – упрямо произнесла Лариса.

– И что же там? – спросил старик, теребя бубенчик на колпаке. – Райские кущи? Крылья и арфы?

– Там одиночество.

– Одиночество?

– Да. Вселенское одиночество, покой и вечность.

Наступила тишина.

– Навсегда?

– Там нет времени.

– А в наш мир можно возвращаться?

– Наш мир потеряет для вас интерес. В принципе можно.

– А еще раз родиться? Реинкарнация – миф или реальность?

Лариса возмущенно фыркнула.

– Я не знаю, – сказал Монах. – Но, как бы там ни было, это не должно вас волновать. Память при новом рождении будет стерта, а что мы без памяти?

– То есть мы с Ромчиком в новом рождении друг дружку не узнаем? – спросила актриса.

– Боюсь, что нет. Но останется некое притяжение, то самое дежавю.

– Слышишь, Ромчик? Есть надежда на продолжение. Хотя я привыкла брать все сразу и здесь. Но есть вещи, над которыми мы не властны. А потому, господа, предлагаю выпить за реинкарнацию и вечную любовь! – Она поднялась и громко продекламировала, глядя в упор на Монаха:

 
– В неверный час тебя я встретил,
И избежать тебя не мог –
Нас рок одним клеймом отметил,
Одной погибели обрек.
И, не противясь древней силе,
Что нас к одной тоске вела,
Покорно обнажив тела,
Обряд любви мы сотворили^[5].
 

Лика хихикнула и в притворном смущении закрыла рот ладошкой. Алиса неслышно ахнула. Левицкий рассмеялся и поднял рюмку.

– А она может нас сейчас видеть? – Он повел взглядом на портрет жены.

– Может, – сказал Монах.

– И может подать знак?

– Они все время подают нам знаки, только мы не замечаем.

– Ой, не надо! – радостно воскликнула Алиса. – Прямо мороз по коже.

– Володя, а ты что скажешь? – обратился хозяин к доктору Владимиру Семеновичу. – Ты как-то странно молчалив сегодня. С точки зрения воинствующего материалиста.

– Не знаю, Рома, хотелось бы верить, но боюсь, там ничего нет. Распад. Пусто. Хотя… – Он запнулся.

– Хотя?.. – повторил старик.

– Только не надо страшилок, – воскликнула Алиса, прижимая к щекам ладошки. – Как в прошлый раз, про клиническую смерть. Я боюсь привидений. – Она была пьяна, охотно смеялась и преувеличенно пугалась. И не сводила взгляда с Монаха.

Свет вдруг замигал и погас. Женщины дружно завизжали. Темень упала кромешная, как будто пришел конец света.

– Это Кара, – отчетливо произнесла актриса. – Это в ее стиле. Эй, подруга! Ты нас видишь?

– Мамочка, это ты? – закричала Лика, задирая голову.

– Лика, уймись! – приказала Лариса. – Дурацкие шутки!

– Интересно, это только у нас или везде… – уронил Левицкий. – Почти все время проблемы, представляете, Олег? Дом разваливается на глазах.

Из коридора донеслись грохот и чертыхание.

– Ленька навернулся! – взвизгнула Лика. – И выругался! Наконец-то!

– В прошлый раз света не было три дня, – заметил старик.

– Вы боитесь темноты, Олег? – спросила актриса.

– Конечно, боюсь! – Монах нащупал в кармане мобильный телефон. Вспыхнул зеленоватый свет. Виталий достал свой телефон. В комнате разлился призрачный, пещерный свет. – В темноте прячется зло.

– Ой, снег пошел! – закричала вдруг Алиса. – Смотрите!

– Снег?! – Лика бросилась к окну. Прильнула, заслоняясь щитками ладоней. – Пошли играть в снежки! Ну!

Все повернулись к окну. Ночь была не очень темная; они увидели густое и беспорядочное мельтешение снежинок за окном.

– Еще одна зима, – пробормотал старик, дергая бубенчик. – Слышишь, Володя, еще одна зима! Спасибо, Господи!

– Еще постриптизим, мальчики! – сказала старая актриса.

Хлопнула дверь. Вошла Юлия со свечами в двух массивных подсвечниках. Поставила в центр стола. Тотчас заметались черные тени по стенам. Красноватое пламя подрагивало на сквознячке. Она принялась передвигать что-то на столе.

– Знак? – негромко произнесла Ирина. – Как по-вашему, Олег, это был знак? То, что погас свет.

– Вряд ли, – ответил Монах. – Скорее проблема с электросетями.

– Док, ты сказал «хотя», – напомнил хозяин.

– Я действительно сказал «хотя».

– И что бы это значило?

– Хотя – это хотя. В смысле, сомнение. То есть не знаешь, что и думать.

– Не томи!

– Владимир Семенович, пожалуйста!

– Дядя Володя!

– Ну что ж… вокс мулиебри, вокс деи^[6], – произнес доктор. – То есть голос женщины – голос Бога, как, возможно, говорили в Древнем Риме. Извольте, господа. Но предупреждаю заранее: я не терплю критики, а потому слушать молча и не перебивать. Молча! Без глупых замечаний и глупых вопросов. Рома, слышишь?

– Я превратился в одно большое ухо и буду нем как немая рыба.

– Смотри. – Он помолчал, собираясь с мыслями, и начал неторопливо: – Так вот, господа, много лет назад приключилась со мной некая история, и я до сих пор не знаю, что это было. Много думал, прикидывал и так и этак, но ясного понимания, что же произошло на самом деле, у меня нет до сих пор.

– Дядечка Володя, я так люблю ваши истории! – воскликнула Лика с радостным ужасом. – И снег пошел, и света нет! – прибавила она ни к селу ни к городу. Вдруг стремительно поднялась и задула свечи. – Так страшнее!

Никто не успел ничего сказать. Снова тьма, замешательство, визг дам. Первой опомнилась Лариса:

– Немедленно зажгите свечи! У кого есть зажигалка? Лика, опять твои идиотские шуточки!

– Доктор, рассказывайте!

– Сию минуту зажгите свечи!

Виталий защелкал зажигалкой. Вспыхнули свечи. Снова заметались по стенам черные тени…