– Шампанского? – спросил он. – За встречу!
Шампанское было слишком сладким. Но зато холодным. Пузырьки стреляли в нос, фужер запотел. Славик смотрел, прищурившись, словно оценивал.
– Ты как? Замужем? Дети? Я помню твою маму…
– Мамы нет. Мужа тоже нет. Детей… нет.
– Но ты же была замужем?
– Была. Муж погиб, разбился на машине шесть лет назад.
Она не сказала, что муж, Игорь, был в машине не один, а с женщиной. Погибли оба. Горе превратилось в фарс. Как должна реагировать жена на гибель мужа и его любовницы? Рыдания во время похорон неубедительны. Да и вряд ли уместны. Любопытные взгляды присутствующих просто неприличны. Их хоронили в один день, но в разное время. Игоря в двенадцать, ее в четыре. Женщину эту звали Клара, она преподавала музыку и была на пять лет старше, как сообщила ей школьная подружка-соперница Лида Кулик. Старая дева, блеклая, пугливая, никакая. У нее и семьи-то не было, одни коллеги. Для Ирины долго оставалось загадкой, почему именно эта женщина? Что она давала Игорю? Повышала самооценку? Играла на фортепьянах любимую «Оду к радости»? Что? Эта женщина в качестве любовницы мужа была оскорбительна! В свое время Лидка тоже пыталась подкатиться к нему, а он выбрал Клару. Даже имя ее отдавало нафталином. Неисповедимы пути влечения…
Лида держала ее за руку своей решительной и сильной рукой. После похорон они подружились. Не за кого больше было сражаться. Лидин муж Кирюша был какой-то квелый и неубедительный, вечно озабоченный, весь в мыслях о прокорме семейства. А в ней сидел черт. Глаз горел, особенно после рюмки коньяку, язык развязывался, щеки пылали, тосты становились все опаснее. «За мужчин!» «За настоящих любовников!» Муж, улыбаясь, смотрел на Лиду, исправно пил. Однажды она ляпнула: «За оргазм!» Все, не сговаривались, посмотрели на мужа. «Кирю‑ю‑юш! – пропела Лида. – А ты знаешь, что такое оргазм?» После паузы кто-то неуверенно засмеялся. «А вот салат!» – закричала хозяйка, появляясь из кухни с миской.
Их хоронили в разное время. Ей казалось, что присутствующие дорого бы дали, чтобы в одно… Так ей казалось. Нам всегда кажется, что окружающим есть до нас дело. Ну да, конечно, есть, разумеется, есть, но сиюминутно, до завтра. У всех своих проблем выше крыши…
…Он взял ее руку. Когда-то они гуляли, держась за руки. Она помнит ощущение своей руки в его. Иногда она думала, что отношения с Игорем не сложились из-за Славика. Она невольно сравнивала их, Игорь проигрывал. Возможно, он чувствовал, что проигрывает. Есть люди, которые подавляют, хотя никаких усилий для этого не прилагают. Возможно, она подавляла Игоря.
Сначала все было хорошо. Она была ему благодарна. С ним она не чувствовала себя брошенной. Она старалась быть хорошей женой. Игорь был интересный, умный человек, заводила в любой компании, рыбак, турист, любитель посидеть у костра. Но до Гетмана ему было далеко. Всем было далеко до Гетмана. Гетман был один такой. Она еще долго была полна Гетманом. Несмотря ни на что. Ей казалось, что виновата она одна. Не сумела стать нужной, единственной. И она старалась стать единственной для Игоря. Но, наверное, одного старания мало, нужна любовь. Ей казалось, она любила его, а как же иначе? Конечно, любила, но не так, как… Не так!
Она была ему благодарна, он вернул ей самооценку. «У тебя заниженная самооценка», – говорила Лида Кулик. Благодарность – хилая пища для любви, все знают. Любовь питается любовью. Что же давала ему Клара, часто думала она. Ей казалось, она поняла, в конце концов. Для этой одинокой и некрасивой женщины Игорь был светом в окошке, единственным, любимым, нужным каждую минуту ее жизни. Он был для нее всем тем, чем она, Ирина, так и не стала. Ни для Славика, ни для него. Клара была тихой гаванью, где его всегда ждали. Она, Ирина, старалась изо всех сил, она была ему благодарна, она гладила ему рубашки и исправно готовила завтраки. Они никогда не ссорились. А последнее время уже и не разговаривали. Утром разбегались в разные стороны, вечером тупо смотрели телевизор. И детей у них не было.
У нее не могло быть детей. Врач тогда сказал: может больше не получиться, подумайте, девушка. О чем было думать? Вся жизнь впереди. Это в тридцать думают о таких вещах, а в девятнадцать – нет. Нужно было заканчивать вуз, получать диплом, становиться на ноги. Она сразу решила, что роль брошенной матери-одиночки не для нее. Спустя время она спрашивала себя, может, не стоило… резать? И не находила ответа. На одни и те же вопросы человек отвечает по-разному в молодости, зрелости и старости. И с возрастом все менее уверен, что в юности поступил правильно. Что кажется правильным в девятнадцать, выглядит неубедительным в зрелости.
Игорь хотел ребенка. Они даже предпринимали какие-то шаги для этого, но потом все постепенно сошло на нет, они выдохлись и о ребенке больше не заговаривали. Она пыталась вспомнить, когда он перестал говорить о ребенке, но не сумела. Года за три до… конца. Она не знала, была ли уже Клара. Она не обладала чутьем жены на измену, и это объяснялось вовсе не ее доверчивостью. На самом деле ей было все равно. «Бедный Игорь», – однажды подумала она, лежа ночью без сна. Почему он не ушел к этой Кларе?
Может, и ушел бы наконец. Просто не успел…
После той ночи без сна она стала носить цветы и Кларе. Ему – лилии или астры, ей – ирисы. Ей казалось, что скромные синие ирисы чем-то похожи на Клару, которую она не знала и никогда не видела.
– Какие они все-таки сволочи! – сказала Лида, оскорбленная, что он выбрал Клару. – Им лишь бы с кем! С любой уродиной!
Она промолчала тогда, в душе не согласившись. Лида была уверена, что сочувствует подруге.
– А у тебя есть дети? – спросила она.
– Сын. Парню уже двадцать три, учится в Сорбонне. Представляешь, какой я старый?
– А что ты тут делаешь? Если без Библии и собирания камней?
– Заведую отделом в мэрии. Социалка. Много чего было, устал, если честно. Понял, что ничего не нужно, все это тараканьи бега. Мама совсем слабая стала, ей трудно одной, все домой звала. Вот я и решился… Успел – спустя год она умерла…
– Мне очень жаль, – пробормотала она.
Он вздохнул:
– Конечно, старые связи рубить не стал, если не приживусь, поверну оглобли. Но как-то так с самого начала сложилось… Встретил Лену, влюбился как мальчишка, снова женат – уже два года.
Он говорил легко, словно подтрунивал над собой. В нем чувствовался хозяин жизни, он делал себя сам. Ему ничего не стоило бросить заграницу и вернуться. Если его сыну двадцать три, то когда же он родился, подумала Ирина. Через год после отъезда? Через два? Когда же он успел?
– А твоя первая жена?.. – спросил она неуверенно.
– Сокурсница. Умная, красивая, но… злая! Павлик, сын, к сожалению, в нее. Злой, жестокий, пойдет по трупам. Не в меня. – Он рассмеялся. – Я говорил жене, что мы еще наплачемся с ним, что с ним нужно иначе. Так и получилось. Мы с Ленкой решили рожать… Буду молодым папашей. Такое мне счастье в старости привалило. – Он снова рассмеялся. – Знаешь, мама вспоминала тебя, спрашивала, а где Ирина? Все беспокоилась, как ты, когда я уехал.
Мать Гетмана внушала ей робость. Большая сильная женщина с узлом волос на затылке и тяжелым взглядом узких рысьих глаз. А бабушка Неонила Петровна была славная и всегда радовалась, когда она приходила. Называла Ирушкой. Они оба называли ее Ирушкой – внук и бабушка. Больше ее никто так не называл. Игорь говорил: Ирка или Ируха. Тогда у нее мелькнула было мысль рассказать обо всем бабушке, но она не посмела.
– Ты снова женат? – спросила она ровным голосом, слишком ровным.
– Представляешь, снова! Ленка почти на двадцать лет моложе. Чуть не ровесница сыну. Никогда не ожидал от себя такой прыти. Развод был тяжелый. Ты же знаешь, как у нас бывает! Нам до европейской культуры как до неба. Приехал сюда, думал, год-другой пересижу, приду в себя, оклемаюсь, а там видно будет. И тут вдруг встретил Ленку. Она училась на инязе, а у меня в их вузе была проверка. Говорил со студентами, интересовался жизнью, то се. Сразу ее заметил. Узнал телефон, старый дурак, позвонил. А она влюбилась, я даже не ожидал. У нее одна мать, росла без отца. Мой приятель-психиатр говорит, у нее комплекс безотцовщины… Или как это там у них называется. Ее и потянуло ко мне. Иногда чувствую себя отцом великовозрастной девицы! Воспитываю, учу, вспоминаю себя в этом возрасте – неужели был такой же незрелый?
Хозяин жизни, подумала она. Никогда не был незрелым. Всегда знал, чего хочет. Протягивал руку и брал. Сын в Сорбонне, молодая жена… Красивая, наверное, в перспективе ребенок. А что не впишется в его жизнь, он отодвинет. Всегда отодвигал. Деловито, спокойно. Элементарно.
Она не понимала себя сейчас, не понимала, что испытывает к нему. В чем его можно упрекнуть? Что не женился тогда? Он честно сказал, что не готов. Они оба не были готовы. Ей, правда, не повезло. Такова гендерная справедливость. Женщина платит дороже. Он же мне сломал жизнь, вдруг подумала она. И тут же себя одернула. При чем тут он? Ее мечты, фантазии и надежды – ее личное дело. Он пришел и честно сказал…
Еще она подумала, что вполне могла оказаться на его месте. Могла прийти к нему и сказать: «Извини, я перевожусь в столичный вуз!» Честно прийти и сказать. И что? Она сломала бы ему жизнь? Жизнь – продукт гибкий, ее трудно сломать. Расхожий рецепт – немного здорового эгоизма. И дело. Сожми зубы и делай что-нибудь. Делай дело. Все проходит, дело остается. А что бы он ей ответил? Засмеялся бы и пожелал счастливой дороги. Она так явственно видела эту сцену, что однажды ей показалось, что именно так и было. Нельзя упускать свой шанс. Шанс может выпасть лишь однажды, а любовей много. Никто не виноват, что она такая ущербная… Однолюбка, как сказала однажды Лида Кулик. Зацикленная. Сама виновата. Никто тебе ничего не должен. Элементарно.
Обидно было то, что он так просто взял и ушел. С улыбкой. А что, спрашивала она себя, если бы он рыдал и ползал на коленях, было бы легче? Да, легче, ответила себе. Если бы он сказал – понимаешь, я должен ухватить свой шанс, мне предстоит трудная жизнь, я буду вкалывать днем и ночью, я не хочу тебя связывать… Было бы легче. Конечно, легче. Она бы ответила, что будет ждать, а там посмотрим. Но ему не нужно было, чтобы она ждала. Он развязывался с ней бесповоротно и начинал новую жизнь. Без сожалений и колебаний. И это было больно. А через год женился…
Хватит! Сколько можно копаться во всех этих «если бы да кабы», «пришел-не пришел», «сказал-не сказал»? Двадцать пять лет! Жизнь прошла, а ты все там, неудачница!
…Он записал номер ее телефона. Сказал, что непременно позвонит. Непременно познакомит с Ленкой. Посидим, разопьем бутылочку ликера… Специально для дам, «Айриш крим» называется. Им есть что вспомнить, сказал он. Я часто о тебе думал, сказал он. Ты совсем не изменилась, сказал он. Притянул к себе и поцеловал в щеку.
И они расстались. Она шла по улице, и улица слегка покачивалась. То ли от выпитого шампанского, то ли еще от чего. Вечером она позвонила Лидке. Ей не терпелось рассказать, что Славик Гетманчук вернулся, что он в городе, что они встретились и пили шампанское. Неясные надежды брезжили, какие-то перемены обещались, что-то такое светлое мнилось и виделось…
– Знаю! – ответила Лидка. – Мне звонила Лерка Зеленская. Домой он приехал, камни собирать! Как же! Оттуда просто так не приезжают. Выперли его, потому и приехал. Когда поперли тестя, полетел и твой Славик. А тесть отвечал за все городское строительство. Помнишь аферы с элитными домами и застройками в исторических зонах, все газеты еще кричали? Вот он и сбежал за кордон. Потом супружница подала на развод и обчистила его. Вот он и вернулся. Пусть скажет спасибо, что не посадили. Как он хоть выглядит? Головку держит?
– Прекрасно выглядит. Снова женат, молодая жена.
– Женат? – ахнула Лидка. – На ком?
– На студентке!
– На студентке? Вот зараза! Нет, я всегда говорила, им легче. У них активный диапазон шире. Ты бы, например, смогла выйти замуж за студента? То-то и оно. А эти кобеля запросто! На двадцать лет моложе, на тридцать, на сто! И дети! Вон Энтони Квинн родил в восемьдесят… – Она замолчала. Потом добавила деловито: – Может, устроим междусобойчик? Я обзвоню ребят. Как ты?
– Не знаю. Он здесь уже три года…
– Вот подонок! И никому ни слова! Телефон есть? Дай!
– Они собираются рожать, – сказала Ирина, и в голосе ее невольно прозвучала обида.
– Да ты что? Старый козел! А он уверен, что это его ребенок?
– Ну что ты несешь? А твои чьи? – не выдержала Ирина.
– А как по-твоему?
– Откуда я знаю!
– То-то. И я сомневаюсь. Вовка точно Киркин, а Севка – убей, не знаю!
У Лиды было двое мальчиков.
– Ты что, совсем спятила?
– Дай телефон!
– Не дам!
– Ты что, опять втюхалась? Совсем с катушек слетела? В этого подонка? Я же все равно узнаю! Позвоню Женьке, он знает! Большой привет!
Ночь прошла без сна. Она ворочалась на раскаленных простынях, зажигала свет, выходила на кухню, пила воду. Включала телевизор. Бегала по каналам. На экране бойко спаривались мужчины и женщины. Стоны, откровенные позы, крупный план. Для тех, у кого бессонница. После этого, возможно, им захочется спать.
Она вспоминала его слова, взгляд, большую теплую руку, искала намек на что-то… На возможность чего-то, продолжение и возрождение. То, что он вернулся, было знаком, оменом, обещанием. Чудом это было!
Она смотрела на себя в зеркало: ожидание и загадка, синева под глазами, сухие губы. Сглатывала, напрягая шею – нервы шалят! Попыталась призвать себя не поддаваться, но кто и когда был властен над собственными мыслями? Она вспоминала, и воспоминания сыпались летним дождем – запахло озоном, мокрой травой и листьями. Он ведь тоже помнит, не может не помнить! Как он смотрел на нее! Он сказал, что она не изменилась, такая же красивая. Доверчиво рассказал о себе… Даже в том, что он так доверчиво обнажился перед ней, рассказал о женах и сыне, был намек на их близость…
Любовь питается любовью, а чем питается надежда? Наверное, воображением. И умирает последней.
Надежда – роскошный цветок, произрастающий на любой почве, даже на камне, даже на асфальте. Знак, омен, предчувствие… А иначе зачем их снова столкнуло? Какой смысл? И что дальше?
О проекте
О подписке