Глава 2
Странное знакомство

– Это плакат?! – взвилась Людмила Ивановна.

– По-моему, плакат. А что?

– «Гадить на клумбах строго воспрещается»! Это плакат, я тебя спрашиваю?

– Объяснитесь, Людмила Ивановна. Какие претензии? Я вас не понимаю. – Вениамин Павлович сложил руки на груди, вздернул голову. – По-моему, все предельно ясно. Вы же не станете утверждать, что…

– Я тебе сейчас объясню, какие! – перебила художника Людмила Ивановна. – Пиши заявление и выметайся к чертовой матери! Я думала, ты человек, а ты раздолбай! Глаза б мои тебя не видели!

– Я художник! – гордо заявил Вениамин Павлович. – Не понимаю, зачем кричать. Интеллигентные люди всегда могут договориться, прийти, так сказать, к консенсусу. Кроме того, вы ворвались без стука.

– Бессовестный ты тип, а не художник! – вскричала женщина, наступая. – Чтоб духу твоего…

– А деньги за проделанную работу?

Людмила Ивановна с трудом сдержалась и, тяжело ступая, вышла из котельной. Громко лязгнула металлическая дверь, и наступила тишина. Еле слышно гудела вода в трубах. Мимо окна процокали туфли на высоких каблуках. Вениамин Павлович задумчиво рассматривал плакат.

– Вениамин Павлович, тут к вам пришли, – подала голос секретарша Нина, вчерашняя школьница. Она скромно стояла в углу, пережидая грозу. Рядом с ней обнаружилась неизвестная женщина. Удивленный Вениамин Павлович оторвался от плаката и уставился на незнакомку. Та была одета скромно, но со вкусом: черный брючный костюм, белая блузка, гладко причесанная голова и бесцветное лицо без следов косметики. Вениамин Павлович содрогнулся: женщина как две капли воды походила на его школьную учительницу физики по кличке Ядохимикат. Но была, правда, помоложе. Возраст в диапазоне от тридцати до пятидесяти, прикинул художник. А так – вылитая физичка. Даже оторопь берет.

– Прошу! – Вениамин Павлович широко повел рукой, указывая на ободранную кушетку. – Я вас внимательно слушаю.

Незнакомка нерешительно оглянулась на девушку и не двинулась с места.

– Нина, оставь нас, – строго сказал Вениамин Павлович.

Девушка с выражением неудовольствия на детской физиономии вышла. Женщина смотрела на художника, и на лице ее читалась борьба.

– Может, вы собираетесь заказать свой портрет? – пришел ей на помощь Вениамин Павлович. – Что-нибудь в духе Кранаха? У вас подходящий типаж. На фоне природы. Или яблони с красными яблоками. Знаете, сочная зелень лета, красные яблоки и бледная белокурая женщина… Класс! Могу показать образцы. Можно под Рубенса. Знатная патрицианка в белом, с кудряшками и флажком.

– Нет, – неприветливо сказала женщина, пожав плечами. – Я к вам по другому делу.

– Насчет долга? Долговая полиция? Это вас Славик натравил?

– Да нет же! Какая полиция… Вы… вы знакомы с Ларисой Андрейченко?

– Знаком ли я с Ларисой Андрейченко! – воскликнул Вениамин Павлович, всплеснув руками. – Конечно, я знаком с Ларисой Андрейченко. Причем довольно близко. Опять-таки, если вы за деньгами, то должен вас заверить… – Он приложил руки к груди и закрыл глаза. – Так как на данном этапе испытываю определенные финансовые…

– При чем тут деньги? – с досадой перебила женщина. – Не нужны мне ваши деньги!

– Это хорошо! – с энтузиазмом воскликнул Вениамин Павлович. – Это в корне меняет дело, потому что денег у меня на данном этапе нет, если честно. А что вам до Ларисы Андрейченко?

– Вы… Она ваша жена?

– Ну… допустим, – сказал Вениамин Павлович после небольшой заминки. – А чем, так сказать… А что?

– Мы могли бы поговорить где-нибудь в другом месте? – Женщина обвела котельную выразительным взглядом.

– Я понимаю, – покивал головой Вениамин Павлович. – Это вам не «Хилтон». Где же? – Он задумался. Внезапно его осенило: – Может, пойдем к вам? Я как раз свободен.

– Нет! – поспешно ответила женщина. – Лучше в парк. Тут рядом парк.

– Парк! Там полно наркоманов и малолетних преступников. Лучше в погребок. Тоже рядом, через дорогу.

Женщина с некоторым сомнением кивнула.

Через десять минут они входили в пивной погребок. Там было полутемно, нестройно гудели мужские голоса, орал телевизор и остро пахло разлитым пивом и старыми дрожжами. Женщина поморщилась.

– Сюда! – руководил Вениамин Павлович. – К окну. Простите, я не знаю, как вас зовут.

– Веня, привет! – раздалось из ближайшего угла. – Как житуха?

– Прекрасно! – с энтузиазмом отозвался Вениамин Павлович. – Как сам?

– Путем. Санька Косой спрашивал про тебя…

– Знаю! Он мне звонил. Прошу вас, мадам! Кстати, мы не познакомились. Вениамин Павлович. Можно просто Вениамин. – Он вопросительно посмотрел на свою спутницу.

– Ольга Борисовна.

– Очень приятно. Пивка?

– Спасибо, я не пью пива.

– Тогда, может, сок? Или винца?

– Спасибо, ничего.

– Ну нет, я так не могу, – возразил Вениамин Павлович, разводя руками. – Я пью, а дама сидит и смотрит.

– Хорошо, тогда сок, – недовольно произнесла женщина. – Апельсиновый.

– Апельсиновый? Прекрасно! Я сейчас!

Вениамин Павлович направился к бару. По дороге его окликали, хлопали по плечу, спрашивали о чем-то и теребили. Видимо, он был здесь популярен. Художник останавливался и вступал в разговоры. Женщина, назвавшаяся Ольгой Борисовной, с раздражением следила за ломаной его передвижений. Ноздри ее тонкого носа раздувались, рот сжался в узкую полоску, взгляд не предвещал ничего хорошего.

Вениамин Павлович наконец вернулся с большой кружкой пива и стаканом сока. Склонился в шутливом поклоне:

– Прошу вас, мадам. Ваш сок! Будьте как дома.

После чего приник к кружке. Пил он долго и с удовольствием. Равномерно двигался кадык на тощей шее. Он даже глаза закрыл от удовольствия.

Ольга Борисовна пить не стала. Она рассматривала художника в упор. Красно-синие витражные стекла пивной создавали уютный полумрак, в котором лица посетителей виделись как бы в легком туманце. Физиономия Вениамина Павловича тоже виделась как бы в туманце, кожа стала смуглой, волосы и глаза казались темными. И появилось в нем что-то южное, испанское, даже мефистофельское. Лет ему около сорока, прикинула она, хотя сказать наверняка трудно. Был он худ, даже тощ, жилист, одет в джинсы и черную футболку. В вырезе футболки виднелась серебряная монетка.

Художник наконец оторвался от кружки. Достал носовой платок, промокнул губы. Взглянул на Ольгу Борисовну, приподнял бровь.

– Мне нужно поговорить с вами, – сказала она.

Он наклонился к ней:

– Можно погромче! Ничего не слышно!

– Мне нужно с вами поговорить! – прокричала она.

– О чем? – прокричал он в ответ. – Люсь, выруби звук!

Если барменша Люся и услышала призыв, то ничем этого не выказала и ухом не повела. На экране демонстрировались мотогонки. Мелькали разукрашенные плоские автомобили, ревущие фаны, мужики с флажками и раздолбанная трасса. Из-под колес вылетали сочные шматы грязи.

– Настоящий мужской спорт! – прокричал Вениамин Павлович. – Я в молодости тоже увлекался! Я вас слушаю!

– Лариса Андрейченко…

– Вень, привет! – Очередной приятель, здоровый мужик с красным лицом. Сильно на взводе. Завис, видимо, надолго. – Подхалтурить не хочешь? Оформить торговый зал надо.

– Оформим! Позвони мне вечерком, лады?

– Лады! – Мужик скользнул взглядом по Ольге Борисовне. Одобрительно подмигнул и хлопнул Вениамина Павловича по плечу.

– Извините, это по работе. – Художник снова наклонился к собеседнице. – Свой брат, мазила. Тут все свои, между прочим. Вы знаете, как мы называем этот бар? «Барбизон»!^[2] Тут и тусовка, и биржа, и последние новости! – Он рассмеялся. Но наткнулся взглядом на взгляд Ольги Борисовны – и лицо его стало строгим. – Я вас слушаю!

– Лариса Андрейченко… – снова начала Ольга Борисовна, но закончить не сумела. Подошел новый желающий пообщаться. Молодой, очень красивый парень в кожаной куртке.

– Вень, привет, поговорить надо! Совет нужен.

– Славик, не сейчас. Видишь, я занят.

– Я позвоню вечером.

– Давай.

Они проводили парня взглядом.

– Хороший человек, но как художник – полный неудачник. – Себя Вениамин Павлович, видимо, считал любимцем фортуны. – И в семейной жизни та же фигня, извините. Слабый, характера ни на грош. Да! Так о чем мы?

Но поговорить им все не удавалось. Вениамина Павловича буквально рвали на части. Он был нужен всем. Он допивал уже вторую кружку, со всеми, казалось, пообщался, но появлялись все новые лица. Ольга Борисовна посмотрела на часы.

– Вы спешите?

– Мне нужно возвращаться на работу, – сказала она сухо.

– А по какому хоть вопросу?

– По личному.

– По личному? – удивился художник. Задумался. – Знаете, а давайте ко мне! Я живу тут рядом. Никогда не замечал, как здесь шумно. Никаких условий. А где вы работаете?

Ольга Борисовна не ответила. Она раздумывала. Скользнула взглядом по художнику. Поджала губы.

– Хорошо, пойдемте, – произнесла наконец.

– А сок?

– Спасибо, я не хочу.

И они ушли.

Жилище художника пребывало в полной гармонии с его личностью. Причем гармония начиналась уже в прихожей, заваленной каким-то хламом. Вениамин Павлович непринужденно отодвинул хлам ногой. Однокомнатная квартира, гостиная – она же спальня. Задернутые шторы, полумрак. Громадная раздолбанная кушетка, бесчисленные мелкие и крупные подушки. На журнальном столике – три стакана, пустая водочная бутылка и пластиковая тарелка.

– Прошу вас! – Художник указал на диван. Ни малейшего смущения не читалось на его лице. – Я сейчас.

Он сгреб бутылку и стаканы и понес из комнаты. Вернулся, раздернул шторы, распахнул балконную дверь. В комнату ворвался солнечный свет и обозначил изрядный столб пыли. На стене висели картины. Ольга Борисовна подошла ближе. Мрачноватый сельский пейзаж: дом, увитый плющом, покатая крыша с высокой трубой, собака у крыльца. Предгрозовое настроение, наклонившиеся верхушки деревьев. Художнику удалось передать движение – порыв ветра и несущиеся грозовые тучи. Непогода.

– Это ваше?

Художник хмыкнул.

– Это Морланд. Но в каком-то смысле и мое. Я когда-то увлекался, своих мыслей не было, вот и копировал. Дарил поклонницам.

Следующая картина изображала берег реки: заросли ивняка под порывами ветра, песчаный пляж, свинцовая полоска воды и грозовые тучи. То же мрачное настроение, тот же стиль.

– И это… Морланд?

– Нет! Это мое.

– Почему так мрачно? Вы не похожи на пессимиста.

– Это по молодости, крайности, так сказать. Знаете, ищешь себя, мечешься, душу рвешь. Нарываешься, одним словом. И это… соответственно! – он махнул рукой в сторону картины.

– То есть это вы – ранний? – В ее словах прозвучал сарказм, то ли нечаянный, то ли намеренный.

– Ранний.

– А где поздний?

Он пожал плечами.

– В галерее? – не удержалась она.

– В галерее.

– Впрочем, я видела! Плакат!

– Плакат, ага.

Он даже не рассердился, хотя ей хотелось уколоть его. Его благодушие действовало ей на нервы.

– Жить-то надо. Присаживайтесь. Чай, кофе?

– Ничего, спасибо. Лариса Андрейченко тоже здесь живет? Это ведь ваша жена?

– Жена. Вы с ней знакомы?

– Не имела чести, – процедила Ольга Борисовна. Помедлила и выстрелила: – Ваша жена – любовница моего мужа.

– Ларка захомутала вашего мужа? – расхохотался Вениамин Павлович. – Она может!

– Вас это, кажется, совсем не трогает? – возмутилась Ольга Борисовна.

– Почему же, трогает. Очень даже трогает. А от меня вы чего хотите?

– Как чего?! Ну… воздействия!

– Как вы себе представляете это воздействие? Провести беседу? Запереть в кладовке?

– Но это же ваша жена!

– А он… этот козел – ваш муж!

– Как вы смеете!

– Вы пришли сюда и заявили, что Ларка… – Художник запнулся – видимо, удержался от неприличного словца. – Встречается с вашим мужем. Почему бы вам не поговорить с мужем?

– Не ваше дело!

– Ладно, сдаюсь. Женская логика всегда ставила меня в тупик. Что я должен сделать? Знаете, Оля, вы даже похорошели, честное слово! Глаза сверкают, румянец… У вас пуговичка на блузке расстегнулась!

Ольга Борисовна схватилась за ворот блузки.

– Я вам не Оля!

– А сколько вам лет? Тридцать? Сорок?

– При чем тут я?! – окончательно вышла из себя Ольга Борисовна – нет, ну каков хам! – Допустим, тридцать четыре.

– Да? Прекрасный возраст! Возраст вершины. Да не переживайте вы так! Сочувствую, честное слово. Ларка рушит вашу семейную жизнь. Устоявшуюся, счастливую, достойную семейную жизнь. А если у них любовь? Любовь – это святое. Вы об этом подумали?

– Любовь? Это разврат, а не любовь!

– Ларка совершеннолетняя… – Художник на миг задумался. – Хотя иногда мне кажется, что пацанка. Но по паспорту совершеннолетняя. Имеет право.

– То есть вы ничего не собираетесь…

– Давайте я напишу вас! В виде… Ну, хотя бы Иродиады! С головой Иоанна-крестителя на блюде. Вы сейчас такая выразительная!

– Какая Иродиада! Что вы несете? – захлебнулась от негодования Ольга Борисовна. – Вы можете говорить серьезно?

– Я серьезен как никогда! Можете отрезать мне голову.

Он сделал к Ольге Борисовне шаг и наклонил голову. Она отскочила в сторону.

– Вы ненормальный?!

– Нормальных людей в наше время практически нет. Технологический прогресс, экология, стрессы и все такое. Думаете, вы нормальная? Извините за выражение, в хорошем смысле слова.

– Не знаю, – горько сказала Ольга Борисовна. – Не уверена. Иначе я бы сюда не пришла.

Она направилась вон из комнаты.

– Подождите! – закричал художник. – Я не хотел вас обидеть. Вы нормальная! Вы самая нормальная из всех моих знакомых дам, честное слово! Я понимаю вашу озабоченность, но что же тут поделаешь? Хотите совет?

Ольга Борисовна приостановилась на пороге.

– Оставьте их в покое! Я знаю Ларку, ей все быстро надоедает, типичный Водолей. Она его бросит, вот увидите. Мужик хоть стоящий? – Не дождавшись ответа, ответил сам себе: – Стоящий, раз вы так за него… боретесь. Даже завидно, честное слово.

Ольга Борисовна пролетела по коридору, перепрыгивая через давешний хлам, и выскочила на лестничную площадку. От возмущения она не стала вызывать лифт и побежала вниз, звонко цокая каблучками. Вениамин Павлович стоял на пороге, задумчиво смотрел ей вслед. Потом поднял с пола перламутровую пуговку, повертел в пальцах…

А Ольга Борисовна вернулась в свой кабинет, включила компьютер и стала искать… Как его? Кранах! Ага, вот и мы! Лукас Кранах. На фоне яблони, судя по красным яблокам. Ева. В чем мать родила. Рядом Адам. Длинные бледные тела, рыжеватые волосы, несовременные пустые лица. Шестнадцатый век, Германия. Плоско, скупо, четко. А вот еще – «Три грации»: все те же белые тела, мягкие тряпичные фигуры, невыразительные лица… И ее в таком же стиле? Этот плакатный мазила предложил изобразить ее в виде… Евы? Это как – обнаженной, что ли? Ольга Борисовна порозовела от возмущения. Неужели она такая же… бесцветная? Разумеется, по сравнению с его женой – уж она-то раскрашена, как все эти… Ольга Борисовна споткнулась, даже в мыслях не желая произносить это слово. «Да чего там, скажи! Ты же одна! – подначила она саму себя. – Как все эти – шлюхи, да?» Ну, шлюха, а что это меняет? Факт остается фактом. Интересно, сколько ей? Этой… Ларе!

«Сорок лет! – вдруг вспомнила она. – Он сказал – сорок лет! Свинья! Неужели…» Она нашарила в ящике стола косметичку, достала зеркальце. Попыталась рассмотреть собственное отражение, но тут же с досадой захлопнула косметичку, бросила обратно – разве в этом крошечном зеркальце что-нибудь увидишь? А она, дура, поспешила доложить, что тридцать четыре! Да пусть думает что угодно! Хоть пятьдесят! Кого волнует его мнение? Сказала вслух: «Скотина! Мазила!»

Покосилась на дверь, строго кашлянула и придвинула к себе пачку бумаг. Но ей не работалось. Говорят, муж и жена – одна сатана. На мужа она уже посмотрела – неудачник, пьяница, разгильдяй. А Лара?..

«Господи, ну на что польстился? – подумала она о собственном муже. – На жену этого… депрессивного мазилы из жэка!» – Ольга Борисовна имела в виду мрачноватый речной пейзаж.

Как будто, окажись Вениамин Павлович, скажем, директором банка, ей было бы легче!

«Да, легче, – сказала она себе. – Конечно, легче!»

Почему – Ольга Борисовна не знала. Просто она так чувствовала. Жену директора банка она могла себе представить, а Лару – жену дешевого художника – нет. Жена директора банка – знакомое зло, причем из их круга, а эта Лара… Черт его знает, что за штучка! Все эти богемные тусовки, натурщицы, пьянство, скорый секс, наркотики для нее, Ольги, – терра инкогнита. Сегодня она получила первое представление об их мире.

Про Лару ей рассказала приятельница Татьяна. Увидела, как Толя высаживал ее из машины, и они целовались. Увидела и узнала – они пересеклись на какой-то выставке, эта женщина тусовалась там полуголая и сильно на взводе, при живом муже, тоже художнике! Причем он, кажется, даже выставлялся. Его картину Татьяна не запомнила, но фамилия в памяти застряла.

«Хватит!» – оборвала себя Ольга Борисовна. Она была недовольна собой – не нужно было идти, нарываться на оскорбления, этот тип ни на что не способен, недаром его жена завела любовника. И он ей не помощник. Тут ей пришло в голову, что ведь и Толя завел любовницу…

«Это унизительно, в конце концов! – сказала она себе. – Что же делать?»

Она пребывала в растерянности, и лекарство тут было лишь одно: работать, работать и работать. Вкалывать до полной отключки мозгов. Как многие трудоголики, Ольга Борисовна чувствовала себя комфортно только с бумагами, цифрами и компьютером. Она решительно взяла верхний листок из пачки и углубилась в его изучение. Но мысли ее постоянно возвращались к художнику… как его? Вениамин Павлович! Она вспоминала его лицо в полумраке дешевой забегаловки, в бликах красного и синего от витражного окна, что делало его похожим на Мефистофеля. Она фыркнула: Мефистофель, как же! Смешно! Дешевый мазила из жэка! Алкаш! Как он припал к кружке… Присосался прямо! Только кадыком дергал. Сразу видно, что пьющий. И дружбаны того же пошиба, так и стреляли глазами, и она сидела, как на витрине… Они небось подумали, что они… гм… друзья… близкие. Фу, глупость! Да пусть думают что хотят! Не нужно было соглашаться… И вообще. Ничего не нужно было. Не нужно было встречаться с ним… На что, интересно, она рассчитывала?

Ольга Павловна задумалась. Она представляла себе встречу с мужем Толиной любовницы иначе… Был когда-то похожий фильм с Марчелло Мастроянни и Джулией Эндрюс. Она думала, что они, как товарищи по несчастью, обсудят создавшееся положение и наметят план действий – что-то такое мнилось ей, какие-то картины рисовались… Они пьют кофе по-венски в приличном кафе, пахнет ванилью, горят светильники Тиффани, на стеклянных абажурах – яркие выпуклые бабочки и стрекозы, на столах – тугие скатерти и живые цветы… Художник, красивый, прекрасно одетый человек с шейным платком – коричневым в желтую крапинку… Он печален, в темных глазах слезы, он рассказывает ей о своей роковой любви к этой женщине… своей жене, а она, Ольга Борисовна, рассказывает ему о Толе, помешивая в чашке крошечной серебряной ложечкой…

И что в итоге? Она горько рассмеялась…