– Пока то… Пока сё… Всё! День прошел – пора спать! Жизнь пролетает, – по-старчески брюзжит подруга.
С сорокалетием тебя, дорогая!
Это нам в душе восемнадцать и хоть сейчас на дискотеку! А в реальности: "То лапы ломит, то хвост отваливается".
Для наших детей мы глубокие старики.
Помню 40-летнюю маму с химией на голове и в "черепашьих" очках – точь-в-точь, как из мультика про Львенка. По ходу, это было модно. Но не придавало привлекательности (мне так кажется).
А как медленно в детстве тянулось время!
Мама обещает вернуться "через 5 мин" и закрывает кабинет с той стороны.
– А пять минут – это сколько? – предусмотрительно, зная мамину способность пропадать в Бермудском треугольнике, уточняю я.
– Это, когда длинная стрелка будет вот здесь, – объяснила Ма, отсчитав ровно пять делений.
Пару слов про маму и Бермудский треугольник.
– Мам, посмотри какие я белочке ушки нарисовала!
– Уже бегу, – с готовностью отзывается мама и прибегает полюбоваться уже на готового грызуна.
Из кухни в спальню она всегда проваливалась в дыру, где успевала сварить борщ, раскидать вещи по шкафам и помыть полы.
Итак, я решила быть послушным ребенком и поспать: ведь во сне время идет быстрее. Легла на стулья, стоящие ровным рядом под портретом Ленина (я не знала – сколько это – 5 минут, но хорошо знала, про дедушку всех детей на планете).
Гвоздик, на котором висел Ильич никогда не пустовал. Позже там появилась керамическая тарелка, которая, после закрытия садика, перекочевала в нашу квартиру. До сих пор украшает коридор. Скоро переживет вождя пролетариата и отца народов вместе взятых.
Но в тот момент я лежала под Лениным.
Всё лежало по швам – очень смирно, кроме правого глаза. Он то и дело моргал, проверяя, ползет ли стрелка.
Круги секундной стрелки были бесконечными, как бег на длинные дистанции в эстафете. А минутная стрелка такой же медленной, как я. Моя команда всегда проигрывала.
Породнившись со стрелкой и сообразив, что маму вновь засосало в дыру, я почувствовала прилив сил. Спать не хочу!
Вяло посмотрела в окно на зеленую лужайку и песочницу, которые мне не светили. Ведь я, блин, заперта в кабинете!
Что же делаааать? Что же мне поделааать?
Пару раз спрыгнула со стульев, которые минуту назад служили ложем. Но вы же помните: спортивные нагрузки – это не мое.
То ли дело творчество!
Что там у мамы в выдвижных ящиках стола? Шариковые ручки. И все синие. Скууууушно!
Но пару граффити я все же нарисовала. Пришпилила шедевры на кнопки рядом с дедушкой Лениным.
Под стеклом на мамином рабочем столе исписанные непонятным почерком бумажки и пара фотографий. Мне знакомые, а потому не интересные.
Книги в шкафах сплошь недетские. Полное собрание сочинений Владимира Ильича в красивом французском переплете. Но это так – три секунды полюбоваться и снова скууууушно.
Но я не теряю надежды – подкрадываюсь к трюмо с огромным зеркалом. А там… Помады видимо невидимо. И даже тушь Ленинградская, требующая смачного плевка. А что? Я могу! За мной не заржавеет!
Накрасила правый глаз как могла. Левый – не смогла.
К такому красивому глазу губы нужны под стать! Выбираю тон! Помады много, но вся она конченная и в каждом цилиндре спичка для выковыривания былой роскоши.
Развлечение два в одном: и губы накрасил, и палочкой поковырял. Процесс напоминал поедание пломбира, когда его продавали в бумажных стаканчиках и в комплект выдавали деревянную палочку, которая сильно портила вкус продукта. Поэтому ее следовало не обсасывать, а аккуратно зубами снимать мороженое, не прикасаясь к дереву. Если мороженое было "дубовым", и палка не втыкалась, приходилось ждать оттаивания бесконечно долгие 5 минут. Когда детские нервы не выдерживали, язык без контроля мозга начинал облизывать макушку и примерзал.
Мамин кабинет был проходной. Нет – он, конечно, был кабинетом заведующей, но каждый приходящий не проходил мимо, считая своим долгом отметиться у заведующей. А дальше по женскому списку: методист забыла дома накрасить левый глаз, врачиха съела помаду по дороге вместе с пироженкой. Все эти забываки пользовались маминой косметикой. Ну и подухариться!
Мама момент с "подухариться" просекла сразу, поэтому духи хранила в тумбочке. Может кто и знал, но доступа не имел! А я имела…
Тумбочка хранила одеколон с пульверизатором, который маме из Свердловска переправила сестра (тогда Екатеринбург еще был городом Свердлова).
Вот чую своей маленькой пятой точкой: Не трогай! Но точка была слишком мала, чтобы предвидеть крупные неприятности.
Пшик-пшик…
И в этот миг клацнул замок бермудского треугольника.
Истерики я не помню. Мама держалась перманентно сдержанно, чтобы не пугать эмоциями свое горе-зло-счастье (она до сих пор меня так называет). Но с модным мэйк-апом что-то надо было делать.
Помаду я выбрала самую что ни на есть химическую – хамелеон – зеленого цвета, которая на губах расцветала пурпуром и не смывалась три дня даже хозяйственным мылом. А Ленинградская тушь разъедает слизистую глаза похуже кислоты. Поэтому глаз решили не трогать до дома. Губы не оттерли.
Так я и шла по улице – красивая и счастливая.
Жестока. И равнодушна!
Я поняла это еще в детском саду, когда меня обломали с ролью Мухи-Цокотухи. А она отскакивала у меня от зубов. Я блистала, как полярная звезда на небосклоне.
Кстати, моими артистическими способностями потом частенько пользовались учителя: справедливость и успех настигли меня в школе. А вот воспитатели промахнулись.
Я килограммов на десять крупнее Наташки, которой досталась главная роль. Она мелкая, как та муха: на одну руку положил, другой прихлопнул. И комар-спаситель – ей под стать. В чем душа держится?
Толи я – Цокотуха так Цокотуха: толстая, некрасивая, по такой не промахнешься.
В общем, костюм Мухи на меня не налез. Выдали крылья бабочки и два слова на листочке.
Стояла в массовке позади Наташки и подсказывала каждую фразу. Как же она меня бесила. Мало того, что мелкая, как муха, еще и такая же млявая. А еще – красивая.
Но я все равно любила утренники. Быстро запоминала слова песен, поэтому с удовольствием пела громче всех, но не для того чтобы прикрыть товарищей, для вида открывающих рот, – я ждала похвалы. Пока сосед по парте, посещающий музыкальную школу, не прошипел:
– Ори потише! Ты меня сбиваешь! У тебя слуха нет.
С тех пор я не пою даже в ванной.
Пела громко, но не всегда правильно, и дело не в слухе.
Как-то перед Новым годом поделилась с мамой печалью:
– Так жалко лошадку из песни. Она торопится, а ножки у нее маленькие. Еще мужика везет. Ей так тяжело.
– Это, что за песня? – удивилась мама садистскому содержанию.
– Про елочку, где лошадка малоногая торопится бежит.
– Доченька, – еле сдержала улыбку мама. – Лошадка мохноногая.
Мне чёт так стыдно стало. Ведь я переорала хор мальчиков-зайчиков. И все мимо. Правильно, что меня не хвалят! Но мама успокоила:
– Есть книга "По тонкому льду", а я всегда думала, что это имя и фамилия – Потом Камульду.
Вроде как с каждым бывает…
На утренниках особенно много провалов: дети смешно стараются, самоотверженно поют песни, но все равно забывают слова. А еще чешутся, зевают, лениво потягиваются, ковыряют в носу. Но, как правило, старшие группы себе подобного не позволяют. Сидят на стульях ровно – каждый, как выдрессированный лев на тумбе перед прыжком, – ждут свой выход.
Помните: выстроились пофамильно, зашли гуськом в зал, приклеились к стульчикам и выпучиваем глаза от усердия, песню поем. Попа и ладошки от волнения вспотели. Ушки – на макушки поставили, ведь выход на стихотворение, после слов "Зимушка-Зима".
И тут засада! Каааак чихнешь (мишура, зараза, щекотится). А воспитатель в этот момент (ну ни раньше, ни позже): "Зимушка-Зима!" И улыбается тебе. А ты, пока чихал громко, не услышал. И думаешь: "Чего это она мне так злобно улыбается во весь свой золотой рот?"
Тут сосед-снеговик в бок сухим локотком очень больно тычет: "Зимушка-Зима! Зимушка-Зима!"
Подскакиваешь, чуть не плача, – обидно же, весь утренник своего выхода ждал и… прочихал. Мишура продолжает активно щекотать нос, колготки вдруг стали беспощадно малы и врезаются во все подробности, почесала ухо – сползла корона… Какое уже там стихотворение!
Мама умиляется, как трогательно дочь слова забыла. А у меня борьба с колготками – ну ни на жизнь. Почему мама не надела гольфы? Они хоть никуда не врезаются!
Но съезжают гармошкой.
Забывакам слова подсказывал Дед Мороз с женским голосом – Любовь Казимировна. Мы всегда знали, что под красными щеками, нарисованными помадой, и искусственной бородой маскируется наш воспитатель, но продолжали неистово верить в деда из сказочного леса. Который после утренника доставал из красного мешка подарки. Одинаковые кульки доставались и тем, кто выступил без запинки, и тем, за кого стихотворение прочитал Дед Мороз.
Говорю же: жИза. Кто осознал реальность уже в садике, на утреннике песню "Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко!" орал громче всех, а не просто открывал рот.
– Мой папа боится Деда Мороза.
– С чего ты взял?
– Когда приходит Дед Мороз, я не могу найти папу.
Этот анекдот не про меня! Мой папа – смелый! А Ромкин – оказался трусом – исчез в ответственный момент. Сидим-волнуемся, ждем Дедушку Мороза в красной шубе, с ватной бородой и огромным мешком подарков.
Заходит! Чудище лесное. Дремучее. Тулуп наизнанку всклокоченным мехом наружу вывернут. Шапка-ушанка одним ухом вверх смотрит, второе оторвано. И борода – своя, как у Ромкиного отца, рыжая.
Страшным голосом чудище спрашивает:
– Где тут детишки Рома и Инга?
Как мы начали визжать! Да за смелого папу прятаться. Не до подарков уже – не сожрал бы! Вон, человечинки хочет. Цель по именам знает – Крампус недоделанный! А мы, положа руку на сердце, не самые послушные дети.
Чудище напугалось. Грязный холщовый мешок из-под картошки с подарками бросил и убежал.
А вот мою пышную воспитательницу Любовь Казимировну Дед Мороз похищал. Воровал ее голос и на утреннике шутил знакомым альтом. Но всегда возвращал назад в группу. Наверное, она себя тоже плохо вела: не заслужила титул Снегурочки Года.
Снегурочки всегда красивые, тоненькие. Каблучками цок-цок. Искусственная коса до пояса.
У папы на работе в огромном актовом зале наряжали огромную елку. Снегурочки на эту елку захаживали умопомрачительной красоты.
– Хочешь познакомлю со Снегурочкой? – спросил папа.
– Да ты что?! – доверчиво выпучила я голубые глазки. – Круче только Хрюша! Но он недостижим – в Останкино живет.
Папа деликатно постучал в собственный кабинет, а там Снегурочка в распахнутом кафтане, вульгарно поставив ногу на кресло, расстегивает сапог.
Я так и замерла на пороге. Надо маме об этом рассказать: "Снегурочка носит лифчик!"
Папу не смущали нюансы. Он нашелся первым:
– Мы знакомиться пришли!
Улыбчивая "внучка" с оторванной косой (коса длинной змеёй-альбиносом безжизненно валялась всё на том же кресле) дохромала до меня на одном каблуке и вручила конфету. Из смежной комнаты вышел Дед Мороз в "семейках".
Я спряталась за смелого папу.
Дядя Саша тоже смелый. Когда мы гостили у него в Свердловске с бабушкой Верой, она рассказала по секрету, что в гости придет Дед Мороз.
Везет же! А до нас никогда не доходит, потому что Темиртау намного дальше от Великого Устюга, чем Свердловск.
– Да нет же! – бабушка никогда не миндальничала. – Просто дядя Саша его заказал!
"Заказал" – значит оплатил, и Дедушка постучит в дверь ровно в 23:00. А я и не знала, что чудо можно купить.
Мы жили в очень маленьком городе, занесенном буранами казахстанских степей. Думала, казахский Дед Мороз – Аяз Aта – не доходит до меня по объективным причинам – трасса закрыта.
К заказному Деду Морозу с сестрой Женечкой (именно так называла бабушка свою дальнюю внучку, а я думала, это имя такое – без вариантов) готовились с утра. Ба навивала Женечке длинные волосы, а когда очередь дошла до моей стрижки "под горшок", плойка перегрелась, а "парикмахерша" устала. В ход пошли голубые тени, Ленинградская тушь и бабушкина морковная помада. Мы надели все лучшее сразу, а Дед Мороз не пришел. Ни в 11, ни в 12.
К часу ночи дети успели доесть оливье, а взрослые, поставив на деньгах крест, выпили благодарственное шампанское. Со словами: "В Новогоднюю ночь Дед Мороз на час стоит дороже, чем Снегурочка на всю ночь", – дядь Саша осушил бокал и потушил свет.
О проекте
О подписке