Глава 9

Пахло сырниками. При всем при том, что мама сама ест как птичка и только здоровую пищу, повариха она отменная. Я вот все время удивляюсь, как у нее получается колдовать над сковородой с исходящими ароматом творога и ванили творожничками и ни разу не попробовать даже крошки. Я в поварском деле полный профан, и слава богу – в противном случае давно бы уже не смогла пролезть в дверной проем. Максимум, на который я способна – смешать «Маргариту». От мысли о спиртном к горлу тут же подскочила противная тошнота.

Мама задумчиво стояла у плиты и подозрительно молчала, даже не обратив внимания на мое появление. Странно, я ожидала океан вопросов и закатывание глаз, а тут полнейшее безразличие.

– Знаешь, дочь, когда понимаешь, что все – это конец? – безжизненно произнесла мамуля, переворачивая шикарнейшие оладушки, и мне стало страшно. – Когда он жрет рыбу прямо со сковороды, а тебе все равно, – продолжила родительница и смахнула сырник прямо на пол. Из-под стола с быстротой молнии выскочила собачья лапа, сграбастала вкусняшку, раздалось довольное повизгивание.

– Мама, ты меня пугаешь, – прохрипела я и, к своему стыду, подавилась слюной. Тут у мамы трагедия, а я ни о чем, кроме ее кулинарного шедевра, не могу думать.

– Твой отец – сволочь и скотина, – припечатала маман, театрально приложив руку ко лбу. – Завел себе новую пассию.

Я облегченно вздохнула. Господи, вот уж новость. Да мой папочка в своей жизни максимум пару юбок пропустил, все остальные Леночки, Шурочки и иже с ними непременно оказывались в его постели. «На разок», – ухмылялся неверный муж, а потом покупал дорогое колечко, шубку, сережки и всегда возвращался к любимой, но очень претенциозной и скучной жене, поджав свой разноцветно-павлиний хвост. Папа маму любит до безумия и слегка побаивается.

– Мам, да брось ты, – прочавкала я, наконец, сунув в рот сырник, – папа просто в отрыв ушел. На карачках приползет.

– А я не хочу, – встрепенулась мама и, сузив глаза, наконец, посмотрела на мою подбитую физиономию. – Это что у тебя?! – взвыла она, рассмотрев наспех замазанный бланш, который светился всеми оттенками фиолетового колера даже сквозь толстый слой тональника.

– Производственная травма, – хрюкнула я, проглатывая очередной творожный шедевр.

– Убью! – взревела родительница, хватаясь за телефон. Явно тетушке Захара звонить собралась. Ну все, конец Изольде. – Надо же, а с виду такой порядочный мужчина! За что он тебя? Или просто извращенец?

– Мам, успокойся. Это случайно вышло. – Вот интересно, зачем я его защищаю? Нужно было позволить маман растрепать Завьялова и его противную тетушку в мелкие лоскуты. Пусть бы знал наших.

– Да-а-а? – мама с интересом посмотрела на меня и, усевшись на табуретку, оперлась на стол локтями, подперев подбородок, явно ожидая интересного рассказа. – Расскажи-ка мне, доча, как это можно получить фингал в пол-лица? Знаешь, я начинаю сомневаться, что правильно жила. Может, тоже нужно было, как папуля твой, фейерверк и все такое. И синяки на морде, и мешок удовольствий. Я бы даже садо-мазо попробовала, а то твой отец со мной только миссионерскую позу практикует. Не знаю, может, ему извращений со шлюхами его хватает?.. – мечтательно причмокнула она губами.

– Мама, прошу, избавь меня от подробностей вашей интимной жизни! – взмолилась я, подавившись выпечкой.

Бедная мама. Странно, что до нее раньше не дошла эта истина. Я б на ее месте давно уже отомстила изменщику. Сразу после его чудесного мессенджа «Когда я тарам-парам, это значит мы, а когда тебя – это значит нас». Да, маме стоило бы сделать так, чтоб разок его. Тоже мне мачо местного пошиба.

– Ну и славно, что у вас с Захаром все сладилось, – хмыкнула мама и резво вскочила с табуретки, – значит, теперь можно быть за тебя спокойной.

– Ты куда? – вякнула я ей в спину, задохнувшись шлейфом дорогущих, но очень вонючих духов.

– На развод иду подавать, – крикнула мама уже из коридора.

Я осела на пол от такой новости и чуть не зарыдала. Боже, да что же это такое творится в моей жизни?! Завьялов этот идиотский считает меня недостойной кобылой, которую ему даже оседлать противно, родители под старость лет с ума посходили, последней каплей стал любимый халат, едва запахнувшийся на моих телесах. Я побрела искать давно потерянную трубку домашнего телефона. Мобильник так и остался в сумочке, которую я забыла у противного босса в его хоромах, позорно бежав. «На диету, что ли, сесть?» – мелькнула крамольная мысль.

– А что? Вот только доем мамины сырнички, не пропадать же им, а завтра все – жизнь с чистого листа, – мечтала я, поливая вкуснятину жирными, тридцати трех процентными сливками, смешанными с тонной сахара, рискуя впасть в диабетическую кому.

Маруська вертела своим бубликообразным хвостом, заглядывала мне в глаза, словно говоря «Хозяйка, имей совесть, поделись».

Телефон нашелся быстро. Лежал под Маруськиной лежанкой в шишки разряженный, слегка погрызенный, но вполне пригодный к работе.

– Где тебя черти носят? – зашипела Катька, схватив трубку, словно только и ждала, что я ей позвоню. – Тут такое творится! Завьялов пришел сегодня злой, как пес дворовый, морда разодрана. Говорят, что его шалава какая-то отшила. Видели его с бабой вчера. Говорят, страшнее атомной войны. Брешут, наверное. В общем, жуть жуткая.

Слова из Катьки вылетали, как пули из пулемета, и я почувствовала, что мигрень запускает щупальца в мою голову.

– Кто говорит? – икнула, пытаясь хоть слово вставить в нескончаемый поток Катькиного красноречия.

– Леночке подруга звонила, а ей ее знакомая рассказала. В общем, тайна, покрытая мраком. Вообще, мужики – фантастические твари. Поди, пойми, чего им надо. А Завьялов, похоже, извращенец. Баба-то, говорят, на дирижабль была похожа, затянутый в розовый атлас, и в калошах. Точно, он фут фетишист, помяни мое слово. Повезло нам с боссом. Короче, я вечером заеду, а то меня разорвет, – пообещала Катька.

– Слушай, давай завтра, а? – заканючила я, совершенно не представляя, как объясню подруге, откуда у меня взялся синяк под глазом. Признаваться, что дирижабль – это я, смерти подобно. Она ж меня предаст анафеме, колесует, посадит на кол и выставит возле мэрии на обозрение.

– Сегодня, – пыхнула огнем Катерина и бросила трубку.

Я нехотя пошла одеваться. Поеду брак родительский спасать. А что делать? Делать нечего. Семья превыше всего. Даже такая бестолковая, как моя. Интересно, а чего Завьялов бесится? И почему, черт возьми, мои мысли всегда возвращаются к этому гадскому снобу?

Глава 10

К дому родителей я подъехала на такси, о чем сто раз пожалела. Таксист всю дорогу не закрывал рта. Я честно выслушала все про магазины, истории о его сыне оболтусе, не желавшем учиться, а, как тот лягух из мультика, жаждущем жениться. О жене водилы, которая мечется по магазинам, спуская все заработки несчастного, и не становится при этом привлекательной. И теще – грымзе старой, у которой глаза есть даже на затылке, а уши растут прямо из того места, на котором мы обычно сидим. Дядька, конечно же, называл вещи своими именами, но я, как дама рафинированная во всех отношениях, не могу рассказать эти истории на суахили несчастного. К концу пути я взмокла и обзавелась мигренью. А уж представив попу с ушами, мне вообще подурнело настолько, что я открыла окно и высунула в него физиономию, став похожей на путешествующую в автомобиле Марусю. Потому, когда перед глазами возник самый уродливый в поселке особняк, я едва не сплясала танец с саблями, переходящий в нижний брейк.

– Ничего, хатка, – присвистнул таксист, – твоя?

– Нет, родительская, – уныло ответила, пытаясь вытянуть закрывающий двери шпенёк, чтобы побыстрее смыться.

– Так ты, значит, с серебряной ложкой во рту родилась… – напрягся водила.

Вот я дура, надо было сказать, что я тут поломойкой работаю.

– Вас что-то не устраивает? – пропыхтела, пытаясь вытащить застрявший в дурацкой щели ноготь.

– Да нет, – просиял дядька и заломил такую цену, что у меня зашумело в ушах.

– С ума сошел? – спросила.

– Все по счетчику, – алчно ухмыльнулся таксист.

Из машины я выползла спустя десять минут, нервно подмигивая правым глазом. В процессе торга мы несколько раз чуть не подрались, я отломала дурацкий шпенёк, и, в конце концов, отдала дядьке полную сумму, в противном случае мне пришлось бы его убить, а возиться с мертвым телом потом никакого желания не было. Да и времени тоже.

Подойдя к уродливому строению, который мой папа гордо именует замком, я нажала на пимпочку звонка и уставилась на латунные львиные морды, украшающие тяжелую дверь. Да уж, папуля расстарался. Купив дом, он первым делом понастроил круглых башен в каждом углу особняка. Не знаю, где в тот момент были его глаза, потому что мозг ему давно выбили на соревнованиях. Мама тогда только вздохнула и махнула рукой.

«Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось», – философски рассудила она, не подозревая, что башни – это только начало строительного и эстетического маразма. Следующим папулиным приобретением стали львы. Нет, не живые – в виде скульптур, барельефов и даже фонтанов. Соседи сначала крутили пальцем у виска, а потом натравили на папу управляющего поселком, но и тут им не повезло. Чиновник оказался ярым папулиным фанатом, и весь поселок в скором времени наполнился гипсовыми уродцами, превратившись в филиал дурдома. Некоторые особо нежные нувориши, не выдержав издевательств, просто трусливо смылись.

– А, доча, ты чего тут? – спросил папа, как мне показалось, слегка испуганно, едва не ударив мне в лоб дверью.

– Поговорить надо, – сказала я и решительно шагнула в прихожую, плавно переходящую в холл, уставленный рыцарскими доспехами, сваянные каким-то мастером-ломастером из фольги и продавшим их звезде хоккея за бешеные бабки.

– Ты это… не ко времени. Я занят, – промычал папахен, и только сейчас я заметила, что из одежды на нем только полотенце, обмотанное вокруг узких бедер и едва прикрывавшее чресла великого бомбардира.

– И чем же ты таким занят? – елейно пропела я, наблюдая, как родитель запинывает под шкаф симпатичные женские туфельки, показавшиеся мне смутно знакомыми. Нет, я точно где-то видела эти светло-лиловые с желтой подметкой подпорки. Вот паразит, домой приволок бабищу, совсем берега попутал!

– Мать прислала? – ощерился папа. Надо же, сам виноват, а злится. – Сама чего не явилась? Она, между прочим, меня чуть не убила вчера, вот, – заканючил отец, поворачиваясь ко мне бугрившейся мышцами спиной, на которой явственно отпечатался след от утюга.

– А некогда ей. Она в суд пошла на развод подавать, – выдохнула я, наблюдая за реакцией родителя. – Слушай, ты ведь сам виноват. Я вообще удивляюсь, как она столько лет терпела.

– Эх, Юлька, – вздохнул папа и пристально посмотрел мне в лицо, – ты так сейчас похожа на бабушку Остроумову. Копия просто…

Я задохнулась, вспомнив похожую на носорога коренастую бабулю, которая сейчас проходит в дверной проем только боком, и едва не взвыла, когда у меня перед глазами встала бородавка на ее подбородке, из которой торчит одинокий седой волос. Боже, неужели и вправду я ее копия?! Тогда это конец всем моим мечтам и чаяниям.

– …Такая же красавица, – лебезил отец, – а мать твоя дура. Я так ей и сказал, что ты сама в состоянии свое счастье найти, а она пришла и хвасталась тут, как тебя под какого-то козла положила. Ну и слово за слово. Короче, она меня мудаком обозвала и сбежала.

– И ты ничего лучше не придумал, как сюда обоже свою притащить?

А папа-то не так уж и не прав. Хотя, конечно, измены это не оправдывает.

– Да нет тут никого, иди проверь. Я в сауне был.

– А туфлишки чьи ты так усердно пинал?

Отец промолчал, и я поняла, что больше ничего от него не добьюсь.

– Маме звони, пусть фигней не страдает, – приказала, сунув ему в руки телефон, лежавший тут же на столике.

– Миллион раз уже набирал. Она сбрасывает, – вздохнул отец. – Уйдет она от меня. Столько лет прожили, красавицу вон какую вырастили – и на тебе. Что-то тут нечисто. Вот помяни мое слово.

Мне стало грустно. Неужели они все-таки разведутся? А что, молодые еще, известные, найдут себе пары, а их дочь так и будет куковать одна. И почему я такая у них получилась? Маман тонкая, как веточка, даже в свои сорок пять выглядит, как девочка. Отец – атлет, косая сажень в плечах. А мне повезло – я похожа на бабушку Остроумову.

Домой я решила добираться на автобусе, потому что весь мой бюджет содрал с меня противный таксист. Ну и что. Автобус и автобус. Мешал только алкаш, который еще в начале пути упал в проходе и захрапел, воняя как взбесившийся скунс, да болтливая старушка, норовившая поставить мне на колени непонятно как сохранившуюся авоську, полную живой шевелившейся рыбы. Но я посмотрела на нее фирменным бабулиным взглядом, и несчастная, бодро перескочив через алкаша, скрылась в задней части гремящего авточудовища. Так что остаток пути я провела в относительном комфорте.

И вот скажите, почему мне всегда больше всех надо? И ведь почти дошла уже до дома, когда услышала тихий писк в мусорных баках. Нет бы мимо пройти, а я вооружилась корягой и начала шурудить в мусоре.

– Слушай, тут Вовика территория. Побьют.

Ну конечно, Лелик нарисовался. Он все время трется во дворе, в надежде сшибить пару сотен. Как же я без него?

– Ну так постой на стреме, – ощерилась я, уже перекидывая ногу через верх бака. Твою мать, ну вот зачем мне это?

– Не, Юль, я с Вованом не буду связываться, – заблеял трус, кстати сказать, не раз битый выше названным помойщиком за посягательство на его имущество. – Он мне еще в прошлый раз последнее предупреждение сделал, когда я тот поясок для тебя достал.

О боже. Я секонд-хенды по кривой обхожу, а к матери на суаре заявилась в пояске из помойки! Нет, что-то нужно делать с этой жизнью, определенно.

А писк все усиливался, и я с утроенной силой копалась в отбросах, пока, наконец, не наткнулась на плотно завязанный шевелившийся пакет. Господи, пусть это не крыса будет!

– Хороший, – одобрил Лелик, рассматривая мелкого, белоснежного котенка на моей ладони. Голова несчастного была пробита, и из нее тонкой струйкой текла кровь. – Себе возьмешь?

– Ну а куда его? – вздохнула и засеменила к подъезду, надеясь, что никто не увидит меня в таком виде.

Ага, с моим ли везением… Я подошла к двери, одной рукой пытаясь нащупать ключи, чтобы не потревожить израненного кабыздоха, затихшего в другой ладони.

– Какого черта вы наговорили моей тете? – голос Захара прозвучал в темной тишине подъезда, как выстрел.