Ужин кажется бесконечным. Я не хочу есть, только сижу и пялюсь на жующую сестру. И наконец чувствую себя оживающим. Приходящим в себя. Я ее потрогал, и даже щипнул по детской привычке, за обезжиренный бок. Лилька теплая и настоящая. Но другая. И это дурацкое каштановое каре на ее голове, совсем ей не идет. В последний раз, когда я видел сестру, на ее ненормальной черепушке красовался цветастый колючий «ежик», и кожаные штаны обтягивали тощую задницу, а не этот пижонский брючный костюм. Словно Лилек только что сбежала с какого-то чопорного тупого приема, а не приехала в гости к родителям прямо из дома.
– Что смотришь, ведроголовый? – смеется сестра. Мама награждает ее сердитым взглядом. Металлическая пластина в моей голове табу – не повод для насмешек. Успеваю заметить улыбку, скользнувшую по отцовым губам. Хорошо, что ее не видит мама, иначе бы был скандал. Она мастер по выращиванию «огромных слонов» из «маленьких мушек». А мне тоже смешно, кстати. У Лильки язык такой острый, что можно порезаться. Господи. Скорее бы закончилась эта мука. Скорее бы уже заполучить Лильку в свое безраздельное пользование. Я знаю, она поймет меня. Всегда понимала. Я уверен, она сможет вспомнить Леру, сможет объяснить мне, что происходит.
– Я устал, – выдыхаю я, отставляя от себя тарелку с измученным капустным листом. С чего мама взяла, что я люблю голубцы? Чертов полезный овощ похож на распухшую от жирного бульона тряпку. Тошнота подскакивает к горлу. – Лиль, ты зайди ко мне потом. Я поговорить с тобой хочу. Зайдешь?
– Вот еще, – хмыкает сестра, – потом. Сейчас пойдем. И не надо на меня так смотреть, – поворачивает Лилька лицо к маме, притворно хмуря крашеные бровки. Мне кажется, что она едва сдерживается, чтобы не прыснуть своим колокольчатым смехом. Она всегда побеждала. Всегда и во всем. Только она могла переиграть рассерженную мать в гляделки. Я пасовал сразу.
Тетрадь лежит на месте. Я это отмечаю сразу, едва войдя в свою комнату. Верхний свет не включаю, от него у меня страшно болят глаза и голова. Только старый торшер в матерчатом абажуре могу выносить. Лилька оглядывается по сторонам, и мне кажется удивляется чему-то.
– Когда вы успели сделать ремонт? – удивленно спрашивает сестра. – Уродские обои. Ты выбирал? Сразу видно, что ты. Только ведроголовый мог согласиться на такую пошлость. Надо же, пезеда. Странный для обоев узор.
– Лиль, а где твои татуировки? – я смотрю на руки моей сестры, которая сняла с себя жакет, оставшись в легком топе, и небрежно бросила дорогую тряпку на спинку дивана. Ее белые руки, покрытые редкими смешными веснушками, светятся в тусклом свете маломощной лампы. Девственно чистые, как у ребенка.
– Не сделала, – морщит нос сестра, – представляешь? Зассала, что меня на работу с ними не примут. Теперь я офис-менеджер.
В ее тоне нет гордости, скорее сожаление об упущенном. Лилька – офисный планктон. Если бы мне сказал об этом кто-то посторонний, я бы умер со смеху. Но она серьезна, только глаза больные, как у обиженного щенка, которому не досталось сладкой косточки.
– Ну, давай, скажи что я слабачка, – ухмыляется Лилька, поправляя выбившуюся прядь. Десяток колечек, вставленных в ухо, лишь на миг появляются в зоне видимости. Нет, она все такая же, просто не позволила своему нутру взять верх над окружающим миром. – А знаешь, я все же сделала пирсинг. И тату.
Я смотрю, как сестра задирает топ, и вижу маленький символ бесконечности, прямо под костистыми ребрами.
– Пирсинг не покажу, – морщится Лилька. – Он в труднодоступных местах. Стыдно мне показывать такую пошлость младшему братишке.
– Лиль, ты помнишь Леру?
– Кого? – неподдельно удивляется она. – Жек, я не знаю всех твоих баб. И не одобряю, ты же знаешь.
– Лера. Моя жена, – шепчу я, стараясь не смотреть в сузившиеся глаза сестры. – Она была. Вон, на столе ее дневник. Ты же понимаешь, что я не мог выдумать целых семь лет своей жизни?
– Дневник, – выдыхает Лилька, глядя на стол, туда где лежат тонкой стопкой тетрадных листов наши с Леркой жизни. – Да, вижу. Тетрадь. Жень, ты в порядке? Мама говорила тебя не тревожить.
– Помоги мне найти ее. Помоги. Я сегодня читал, как мы впервые встретились. Никогда не думал, что Лера умела так писать. У нее явный талант. Хочешь прочесть?
– Нет, – слишком поспешно отвечает сестра, – это личные записи. Я не могу. Не буду.
– Я и забыл о качелях и парке, и старом доме представляешь? Стерлось из памяти все.
– Так сходи туда. Удостоверься в том, что существует эта чертова люлька. Может все это твои фантазии, – хмыкает сестра. – И дом. Ты пытаешься возродить к жизни то, о чем сам давно не вспоминал. Жень. Надо двигаться, чтобы добиться своего. Лера твоя – ты ее любишь?
– Не знаю. Уже не помню. Я был плохим мужем. Ты же знаешь обо всех моих изменах. Ты все знала, но никогда не вставала ни на чью сторону. А потом я понял почему. Потом. Когда ты…
Ее вопрос меня пугает. Но еще больше страшат мои ответы, которые слетают с языка тяжелыми плитами.
– Тогда зачем искать то, что не нужно? Зачем изобретать? Ты не ответил на мой вопрос, Женька. Сначала реши, что ты сам чувствуешь. Приди к знаменателю.
– Ты тоже думаешь. Что я схожу с ума? Ну да. Ты ж никогда не любила Лерку. Считала ее странной, на всю голову поехавшей. Говорила, что она с прибабахом. Она и вправду была не такой как мы. Другой.
– Значит так оно и было, – хмыкает сестра, слишком пристально глядя мне в глаза. – Я думаю, что ты должен в первую очередь понять, что нужно тебе. Я не помню Леру. Ее не было в твоей жизни, Жень. Но я знаю, что нужно идти к тому, что тебе дорого, к тому, что может стать твоей настоящей жизнью. Нельзя останавливаться ни на минуту, даже если знаешь, что от твоего решения зависит судьба мира. Нужно идти к ней. И если ОНА твое сумасшествие, то почему и нет?
Это именно то, что мне надо было услышать.
О проекте
О подписке