– А я девочки, не помню толком. У меня только сердце застучало часто-часто. И я подумала, надо же, он меня узнал! Вспомнил. А потом так захотелось показать, что я все-все поняла, что я не бестолочь какая-нибудь. Вот.

– А как ты думаешь, почему он нас с тобой изо всех выбрал? – все еще шептала Лида.

– Не знаю.

– Он еще около Горбатовой полчаса простоял! – сказала Нина.

При упоминании этого имени волшебство момента было нарушено, и девушки, разняв объятия, разошлись по своим местам.

– Ты не любишь ее, Нина? За что? – спросила Лиза.

– Ничего определенного. Она мне просто неприятна, – Нина ладошкой расправляла складки на своем платье. – И, если честно, то я не очень верю, что вчерашние дурочки сами все придумали и обидели Лену. Я думаю, это она их науськивает.

– Нина, Нина! А это вот не стыдно? «Науськивает»! Мы ж не можем только по подозрению плохо говорить о человеке, – Лиза вопросительно посмотрела на Лиду, но, в этом случае та, по всей вероятности, больше была на стороне княжны. А Нина, хлопнув ладошками по коленкам, снова вскочила и направилась к Лизиной кровати:

– А и вправду, противно сплетничать! Хватит! – И, улыбаясь, указала на коробку, – Лиза, а покажи нам еще раз платье, что тебе папа подарил. Ты знаешь, у тебя глаза меняют цвет? Когда ты его надела они стали синими, а не серыми как всегда.

А платье было необыкновенным! Из тончайшей ткани цвета «шампань», длинное, в пол, с открытым по-взрослому декольте, но от плеча к плечу задрапированным кружевами на тон светлее, ниспадающими свободным краем на левую грудь. Справа они были скреплены букетиком великолепно исполненных нежных незабудок, такими же цветами продолжалась перехватывающая талию атласная лента пояса, свисая до пола, и был украшен прилагающийся к наряду кружевной веер. Еще в коробке нашлась пара высоких, выше локтя, доходящих вплотную до пышных рукавов-буфф, перчаток в цвет кружев.

– Я совсем не умею носить перчатки, девочки! – пожаловалась подружкам Лиза. – У меня все выскальзывает из рук и даже, кажется, что я хуже слышу, когда они на руках.

– Фи, Полетаева! – засмеялась вошедшая в этот момент пепиньерка, – Учили Вас, учили. Вы же благородная барышня, что Вам в руках-то носить? Тот веер, да если только театральную программку. И не вздумайте от них отказаться, это немыслимо – с голыми руками. Да и как такую красоту нарушить! Это ж как здесь все друг к другу подходит! Перчатки обязательны. Разрешаю Вам сегодня потренироваться, можете до ужина не снимать их, привыкайте!

Подружки из солидарности тоже достали свои приготовленные для бала принадлежности и до вечера разыгрывали салонных барышень, жеманно передавая из рук в руки различные предметы и сообщая друг другу послания на языке веера.

***

В день праздника за обедом в Институте никто из выпускниц ничего не кушал. Со вчерашнего дня все девушки готовились к балу. Каждая по-своему, конечно. Были и такие, что ели мел для приобретения «интересной бледности», а если удавалось раздобыть, то и пили разбавленный уксус. Кому-то еще утром уложили волосы во взрослые прически приглашенные парикмахеры, а остальные должны были посетить куафюров только после обеда. Бал назначен был как раз в День рождения императрицы Александры Федоровны и девушки с утра отстояли службу и царский молебен. Попечительский совет поздравлял их с окончанием курса Института и поощрял билетами на спектакль «Гензель и Гретель» в новый Николаевский театр, всего несколько дней назад открывшийся премьерой оперы «Жизнь за царя». Постоянной труппы там пока не было, и спектакли давали московские артисты. Пользуясь таким случаем посмотреть на выпускниц съехался весь высший свет города. А вечером был долгожданный бал. Ждали приезда представителя Ведомства Собственной его Императорского Величества Канцелярии по учреждениям Императрицы Марии, который и должен был доставить посланные три дня назад на высочайшее утверждение ее Императорского Величества именные списки выпускниц и табели их оценок.

И вот к гостям по кружевной чугунной лестнице спустилось воинство нежнейших ангелов – плод многолетних усилий и нынешняя гордость всех преподавателей и служителей Института благородных девиц. Зачитан был высочайший рескрипт на имя начальницы Института за личной подписью вдовствующей императрицы Марии Федоровны с припиской: «Пребываю к Вам доброжелательной», Вершинина была растрогана до слез. И при всей торжественности началось оглашение результатов обучения. Награды в этом году получили:

Нина Чиатурия – шифр большого размера,

Елизавета Полетаева – шифр большого размера,

Александра Зарецкая – золотую медаль большого размера,

Екатерина Воскресенская – золотую медаль,

София фон Дрейер – серебряную медаль большого размера,

Лидия Оленина – серебряную медаль большого размера,

Анна Елагина – высочайший подарок, золотой браслет.

Еще пять девочек были награждены книгами. Хотя в этот вечер назвать кого-то из выпускниц «девочками» уже вряд ли кому-либо пришло бы в голову. Девушки, барышни, невесты, красавицы! Еще вчера сидевшие за партами ученицы, сменив форменные платья на бальные наряды в один миг преобразились, и теперь по залу кружило в танце само будущее. Будущее этого города, этой культуры, этой страны. Все надежды, все взгляды родных и гостей, словно лучи театральных прожекторов, были направлены сейчас на эту зефирно-кружевную поросль, которая завтра вольется в общую судьбу, станет частью взрослой жизни, со временем эту жизнь и продолжит. Это потом у них будут разные дороги, счастливые и не очень судьбы, встречи и расставания, успехи и падения. А сегодня каждая была принцессой!

– Лидочка! Поздравляю! Мы с тобой серебряные сестры теперь, – радостно приветствовала медалистку-одноклассницу Сонечка фон Дрейер. – Какой великолепный вечер! А завтра я уже в пути. Давай попрощаемся, подружка моя милая. Не увидимся, может, никогда больше. Ты же остаешься здесь?

– Да, Соня, остаюсь. А ты, домой?

– Домой. Сначала домой. А потом в Петербург. Я решила!

– В столицу? Всё-таки будешь учиться дальше? На Бестужевских курсах?

– Нет, Лидочка. Я в Университет хочу, к Соколову . С этого года девушкам тоже позволено поступать и в университеты, и в институты. Ты ж знаешь, я геологом хочу быть. Ледники, минералы или палеонтология. Другое мне не интересно, – улыбалась Соня.

– Совсем ничего не интересно? А кавалеры? А танцевать? – у Лиды на рукаве был повязан траурный бант и ее, конечно, не приглашали.

– Нет, я лучше с тобой посижу. А вот и наши птички! – К ним шумной стайкой приближались только что танцевавшие Лиза, Нина, Шура и Катя.

– А Анюта-то, Анюта! Она с этим офицером уже третий танец в паре!

– Девочки, не сплетничайте. А сами-то, сами! То одна с брюнетом, другая с блондином, то наоборот!

– А Лизу ее подсказывальщик тоже дважды приглашал!

– Нет, нет, душечки! Дважды – это прилично, тем более что не подряд – я ж между тем еще мазурку с нашим Аполлоном танцевала! – Лиза понизила голос: – А что за кавалер у Тани Горбатовой? Вы заметили?

– Не люблю молодых людей, которые интересничают! – Нина то ли действительно что-то могла разглядеть в человеке с первой встречи, то ли просто отвергала все антипатичное ей или близкое к нему.

– А он «интересничает»? Нина, да тебе просто не нравится, что он с Татьяной. А он… Симпатичный. И какой-то загадочный.

– Просто «разочарованный принц» собственной персоной! Да, Полетаева, не думала я, что длинная челка да темные глаза – это все, что нужно, чтобы поразить твое воображение. Но, принцесса, возвращайтесь из мира грёз, к Вам следует Ваш давешний художник. Он нарисует Ваш портрет!

– И снова пригласит на танец!

– Ну, вас, душечки! Он не художник, а архитектор!

– Тогда он построит тебе сказочный замок! – уже шепотом, чтобы не услышал Борцов, подшутила над подружкой Нина, и Лиза тут же вновь закружилась в вальсе.

– Ваша подруга как-то осуждающе на меня смотрит, – вальсируя, заметил Лев Александрович, – Вы обо мне сейчас с ней говорили?

– Нет, Лев Александрович, – улыбалась в ответ Лиза, – она говорила мне, что я принцесса в мире грёз и чтобы я оттуда возвращалась.

– Да, в этих милых голубых цветах Вы чем-то можете ее напомнить. Но я Вам ее покажу, когда откроется Выставка, и Вы поймете сами, что Вы – лучше! Она холодная как хрусталь, вся в ароматах ядовитых лилий, а Вы – живая и настоящая!

– Не говорите мне комплиментов, Лев Александрович, Вы меня смущаете. А кто такая «она»?

– Как, Вы не слышали? Да, Лиза, Вам теперь предстоит множество открытий, как истинной принцессе после заточения в башне. Зимой в Петербурге была шумная премьера, все как с ума посходили по «Принцессе Грёзе», даже шоколад с таким названием выпущен, говорят. А все издания пьесы разлетелись по рукам в одно мгновение. Во Франции в этой роли блистала Сара Бернар , у нас – Яворская .

К тебе одной мечты мои летят,

О, дивная принцесса Триполиса,

В чьем имени сокрыл свой аромат

Цветок полей, душистая мелисса!

Ужель умру, и мне не принесет

С собой надежды ветерок прибрежный,

И мне твой взгляд пред смертью не блеснет,

О Мелисинда, о мой ангел нежный!.. – процитировал Лев Александрович Ростана . – Я достану Вам экземпляр книги. Обещаю. Вы позволите узнать адрес, на который можно ее прислать?

– Мне надо спросить у папеньки, удобно ли это, – приседая в реверансе, сказала Лиза, потому что музыка затихла и танец завершился.

– Прошу Вас, не будем откладывать, – Лев Александрович предложил Лизе руку и повел ее в ту часть зала, где находились родственники, попечители и прочая не танцующая публика. – И все-таки, Ваша подруга смотрит на меня недоброжелательно! Чем я не угодил ей, Лиза?

– Ах, Лев Александрович! Вы крайне проницательны, – чуть кокетничая, поверяла ему девичьи секреты Лиза. – Нина не может Вам простить подсказки на экзамене, она считает это не слишком достойным поступком. Но не расстраивайтесь, ее недовольство распространяется и на нас с Лидой, так что Вы не один в немилости.

– Ах, Елизавета Андреевна, – в тон ей отвечал Лёва, – честь моя под подозрением! Я приложу все силы, чтобы убедить княжну в моей благонадежности!

– Вы что! Не смейте! – Лиза даже остановилась. – Если она узнает, что я Вам рассказала, то совсем-совсем меня застыдит. А мы с ней только помирились.

***

Савва, как и везде, где он бывал, собрал вокруг себя окружение из достойных собеседников. Старик Полетаев, конечно же, был среди этого пестрого общества и Лиза со Львом Александровичем подошли к ним. На креслах рядом сидели дамы, среди которых была и начальница Института. Лева спросил у Полетаева разрешения прислать книгу и тут же получил его. Лиза слегка удивилась в этот момент, потому что отец назвал городской адрес, а ведь уже наступало лето. Но она тут же подумала, что, конечно же, еще несколько дней они пробудут в городе, а с обещанным даром Борцов тянуть не станет, так что папа, как всегда, поступил мудро. Просто всей душой, всем своим существом Лиза рвалась поскорей в Луговое. Тут же она получила подтверждение своим догадкам.

– Андрей Григорьевич, вы-то с Лизой остаетесь в городе? – Глядя на Лизу, но обращаясь к ее отцу, спросил Савва. – Через три дня открытие Выставки, так у меня к вам предложение будет. Вернее просьба.

– Савва Борисович, я вряд ли в силах отказать Вам хоть в чем-то, – серьезно заверил его компаньон, – А просьба ко мне или к Лизе?

– Скорее к Лизе, но нужно Ваше согласие, – Савва заговорщицки понизил голос. – И до князей Чиатурия моя просьба в равной мере касается. Вот послушайте, какие у меня планы. Конечно, все артисты и другие зрелищные представители давно расхватаны. Ни уговорить, ни перекупить уже никого не получается. Но кое-что мне удалось! На открытие своего павильона мне повезло собрать несколько интересных выступлений. Не вечером, конечно, там все расписано уже. А часика так в два дня. Приглашаю всех присутствующих! Будет вопленица Федосова . Старуха совсем, но плоть от плоти народной! Причитания да напевы исполняет, свадебные песни поет, былины сказывает. Говорят, довольно необычно! Из оперных – Тартакова , конечно, немыслимо заполучить! Но вот рекомендовали мне какого-то начинающего самоучку – Шаляпина , тот будет. Молодой… Но те, что слышали со сцены, хвалят. Так вот и просьба – если бы девочки свой номер с лентами у меня повторили, а?

– О! Это было бы великолепно! – вступила Вершинина. – А то просто жалко, что никто больше не увидит, разъедутся же девочки. А там столько тренировок, столько сил было вложено. И музыку выбирали, и постановку придумывали.

– Да, да, Аделаида Аркадьевна! Я бы и Вашу преподавательницу пригласил, если отпустите. В качестве аккомпаниатора и руководителя?

– С моей стороны всё, что смогу, Савва Борисович. Год, в принципе, закончен, – вслух размышляла начальница. – Экзамены и выпуск на месяц раньше из-за этой Выставки перенесли, да, как видите и мы, и девочки всё успели. Так что теперь все гораздо свободней стали, нам только помещения под приезжих гостей приготовить осталось. Конечно, отпускаю.

– А мне как-то не по душе эта затея, – вздохнула мать Нины. – Наша дочь, все-таки княжна, а не танцовщица! Там будет столько глаз. Мужчины же будут!

– Господи, Этери Луарсабовна! В цивилизованном обществе живем! Ну что Вы, право, – Савва уже не знал, как убеждать. – На экзамене тоже мужчины присутствовали, ничего непристойного никто не подумал даже! Это – спорт, гимнастика! Костюмы закрытые, все прилично.

– Одежду для выступления, Савва Борисович, тоже можете взять из Института, – напомнила Вершинина.

– Э-ээээ, нет, благодарю, – хитро прищурился Савва. – Платья будут мои, у меня тут, как Лев Александрович скажет, «концепция» намечается! Мне только длину лент укажите. Эх, если б еще и шифры можно было приколоть, а? Две красавицы, две умницы! – Савва указывал на единственную присутствующую при разговоре девушку из нахваливаемой пары и Лиза невольно раскраснелась. – Что скажешь, тавади Георгий? Я ж не в шантан какой ваших дочерей зову, а на открытие Всероссийской Выставки. Это дело государственное, всенародное! Моё вот семейство тоже собиралось прибыть. Как, Андрей Григорьевич?

– Ну, раз всенародное, то и я согласен, – улыбаясь, ответил Полетаев.

– Князь?

– Пусть выступает! – принял решение отец Нины. – Я сам рядом встану. Я сам смотреть буду. Если кто не так на мою дочь поглядит – у князя Чиатурия кинжал всегда с собой! Шучу, шучу, дорогой! – и князь тоже расплылся в улыбке.

Пользуясь таким моментом, Лева обратился к нему:

– Князь! Я до сих пор лично не представлен Вашей дочери, хотя, кажется, заочно, уже успел в чем-то перед ней провиниться. Ваша протекция послужила бы мне лучшей рекомендацией, прошу Вас! Я хотел бы пригласить ее на танец.

– Пойдем, дорогой! Танцуй, сколько хочешь! А я любоваться на нее стану.

Нина была сильно удивлена, когда сам отец подвел к ней «Лизиного художника», но танцевать со Львом Александровичем, естественно, пошла. В танце, Лиза видела, Борцов что-то говорил Нине и, видимо, за такое короткое время, успел завоевать ее расположение. Когда Лев Александрович подвел ее к подругам и откланялся, Нина сказала:

– Да, Лиза Полетаева… А твой художник вполне разумный человек.

– Почему он «мой-то», Ниночка? Что он тебе наговорил? Про меня что-то? Или тебе комплиментов?

– Дружочек мой, если бы мне, да комплиментов, я бы про разум и не упоминала! Про сокольскую гимнастику говорил, про свободу и мужество, про независимые народы и их самосознание. В общем, дружи с ним. Одобряю! – шутливо позволила княжна своей подруге, и Лиза поняла, что за проступок на экзамене все они прощены окончательно.

И вот вечер стал подходить к концу, а гости начинали постепенно разъезжаться. Полетаев подошел к группе девушек и спросил у Лизы:

– Ну, что, дочка? У тебя всё собрано? Как ты решаешь – еще одну ночь с подружками, а утром я тебя заберу? Или сразу домой, а за вещами пришлем завтра?

Лиза оглянулась на девочек, в ее глазах промелькнула искра сожаления, но она не могла и не хотела обманывать сама себя:

– Домой, папа! Сейчас. Домой.

– Конечно, домой, Лизонька! – Лида обняла подругу. – Если ты что из мелочей забыла, я соберу. Не надо долгих прощаний. С Ниной вы еще увидитесь, а меня, если будет время, тоже навести как-нибудь, хорошо?

– Конечно, Лидочка, мы же пока в городе остаемся! До свидания, подружки мои милые.

Девушки остались в зале, Андрей Григорьевич пошел к начальнице, чтобы распорядились по поводу Лизиных вещей, а сама она оказалась вдруг неожиданно одна в полумраке огромного вестибюля Института. Где-то вдалеке, около привратника, мерцал свет, и, пока никого рядом не было, Лиза последний раз подошла попрощаться с, так называемой, «девичьей» лестницей. Сколько раз за эти годы прошелестели по чугунному кружеву подошвы легких ног. Сколько раз летали они с подружками вверх-вниз, то в спальни на третий этаж, то на прогулку, то в классы… Сколько лет именно все это и было ее домом, ее миром. И вот этот огромный отрезок жизни теперь кончен. Все теперь будет по-другому. Другие этажи, другие лестницы.

В этот момент, то ли от подкравшихся слез, то ли от усталости, а, скорей всего, из-за пресловутых перчаток, веер все-таки выскользнул у нее из рук и, отлетев, застыл бледным пятном в полумраке у подножия первой ступеньки. Тут же от темной стены отделилась незамеченная раньше фигура, и на Лизу пахнуло тонким ароматом вишневого табака. Фигура подняла веер, протянула на одной вытянутой ладони и Лиза невольно коснулась горячих пальцев, почувствовав этот жар даже сквозь тонкую ткань. Половину лица незнакомца закрывала свисающая длинная челка, да и вторую трудно было разглядеть в сумраке, но Лиза уже узнала, догадалась кто это, от неожиданности даже не успев испугаться. Глядя не на Лизу, а на незабудки веера, фигура шепотом продекламировала:

– Умирая, томятся в гирляндах живые цветы.

Побледневший колодник сбежавший прилег,

отдыхая, в лесу у ручья.

Кто же ты,

Чаровница моя?

Лиза ничего не успела ответить, послышались голоса, фигура лишь раз скользнула взглядом по ее лицу и отступила в тень, а из зала вышли отец и Вершинина. Начальница стала говорить слова прощания и напутствия одной из лучших и любимых своих учениц. Лиза оглянулась, но никого уже не разглядела во вновь сомкнувшейся темноте.

***

Теплая майская ночь пьянила запахами и пением цикад. Лизе захотелось, чтобы этот день продлился еще и еще. Здесь, на улице, усталости не чувствовалось вовсе и, казалось, родной город только и ждал ее выхода и теперь готов был принять затворницу в свои объятия.

– Короткой дорогой поедем, дочка, или как? – спросил, догадываясь о ее настроении, отец.

– Давай покатаемся, папа? Все равно сегодня уже не спать! Или сразу домой?

Они подошли к коляске. Возница, обернувшись, спрыгнул с облучка на мостовую и поклонился Лизе:

– Вы, барышня, поди, меня и не вспомните! Красавица-то какая стали! Добро пожаловать домой ехать.

– Кузьма? Кузьма Иванович! Конечно, я Вас прекрасно помню, что Вы! – Лиза поняла, как долго не была она дома, по его за год постаревшему лицу, знакомому с детства.

– Ну, что ж Вы, барышня, тогда, как с чужим-то? – залезая обратно на козлы, бубнил кучер. – Говорите «ты», а то мне, прям, не по себе.

– Ничего, привыкните друг к другу снова. Кузьма Иваныч, давай вокруг кремля. – Полетаев подсадил Лизу, уселся сам, и они под мерное цоканье копыт свернули с Жуковской налево. Они ехали знакомыми улицами, и Лиза узнавала и не узнавала их.

– Сильно все изменилось, дочка?

– Да, папа. Нас когда в театр возили, мы видели уже, что над Дмитровской башней шатер появился. Так непривычно! А это что? – спросила она, когда колеса загрохотали по металлу, переезжая колею.

– А это, Лиза, трамвайные пути. Хочешь, завтра пойдем на нем кататься?

– «Трамвай», – пробовала новое слово на вкус Лиза. – Обязательно пойдем, папа.

Они степенно двигались между холмов, справа возвышался кремль, потом выехали на Рождественскую, со стороны Миллиошки раздался одинокий свист, но скоро трущоба осталась за спиной, и вот вдали стали уже слышны колокола – в монастыре звонили к заутрене. Вдруг, из возникшей по курсу церкви Косьмы и Дамиана, звон раздался прямо у них над головой:

– Папа, папа! Это что, в этой церкви звонят? Я, сколько помню себя, тут все стройка шла?