– Правильно мама говорила, – себе под нос бубнила Лида. – Какая модистка! Иди к Кристине.

– Лидочка, а кто такая Кристина? – старалась оставаться спокойной и приветливой Лиза.

– Это портниха. Она всю нашу улицу обшивает.

– Хорошо, давай потом заедем и к ней.

Лида потеплела. Они взяли с собой выпуск газеты с объявлением и, крикнув няне, что уходят, вышли из флигеля. В салоне на Рождественской улице они ничего не выбрали. «Дешевая» распродажа у Лиды вызвала ужас своими ценами, а у Лизы – фасонами. Они вышли на улицу и сели в повозку к Кузьме молча. Лиза улыбалась, вспоминая несуразные наряды.

– Давай никуда не поедем? – спросила вдруг, ни с того, ни с сего надувшаяся Лида, когда они уже отъехали на приличное расстояние.

– Почему, Лидочка? – удивилась Лиза. – Ты устала уже? Или хочешь вернуться в тот салон?

– Нет, – ответила Лида, и надолго замолчала, задумавшись. – Я подумала, если тут такие цены, то в том месте, где шьешься ты, мне и вовсе делать нечего! Зачем и ехать тогда?

– Ну, мы же договорились? – Лиза растерялась. – Я тоже не собираюсь тратить там много денег, мне нужен совсем простой костюм для экскурсий, не маркий и не жаркий летом. Всегда же можно договориться, выбрать ткань попроще…

– Лиза Полетаева! – Лида то ли снова злилась, то ли в чем-то осуждала Лизу. – Давай выясним раз и навсегда, что «мало денег» для тебя и для меня – это совсем разные вещи!

– Прости! – Лиза снова оказалась в чем-то виноватой перед подругой. – Но мы же условились вместе. И к Кристине твоей после едем. Закажешь у нее, если тебе так лучше и удобней. Почему ты со мной-то не хочешь пойти? Ты можешь ничего не заказывать. Но прицениться и просто посмотреть ты же можешь? Войти, посмотреть, что предлагают в этом месте? Ты же – свободный человек.

– Хорошо, не проповедуй, я и так уже еду! Смотри, какой смешной дядька семенит! – Лида сменила тему, и Лиза неохотно улыбнулась.

У модистки Лиза впервые была одна, в смысле – без сопровождения взрослых. Они с Лидой вошли внутрь знакомого ей дома и оказались во власти некой дамы, которая была вежлива и услужлива и расспрашивала их о всяких мелочах. Лиза отвечала, что да, ранее для нее уже заказывали здесь платье, но мерки ее все прошлогодние, а она выросла и нужно снимать их снова. Да, и с подруги тоже. Нет, заказывать будет только она одна, но на будущее, пусть и Лидины размеры сохранятся. Нет, не помнит кто исполнял заказ. Всегда к ним выходила сама мадам.

– Простите, у мадам нынче важные клиентки и она будет ими заниматься долго, там целый гардероб, – дама махнула рукой в сторону занавешенного входа в служебные помещения и, как по волшебству, в комнату вошли сразу четыре девушки. – Обслужите барышень, все запишите… Мадемуазель, на чей счет записать услуги? – спросила она у Лизы.

– Полетаева Елизавета, собственный дом Полетаева, – отрекомендовалась Лиза. – Но я хотела бы заплатить наличными, как все будет готово. Нужен задаток?

– Ах, мадемуазель! – дама хлопнула в ладоши и возникла еще одна девушка с кипой журналов. – Выбирайте фасон, а после мы обсудим ткани и отделку. Вот, рекомендую. Недорогая модель, у нас подобный костюм заказывала одна молодая учительница. Она много разъезжает, осталась довольна, говорит удобно и не мнется.

Девушки включились в процесс выбора. Лида оттаяла и тоже принимала активное участие в обсуждении, а при обмерах руководила швеями:

– Пройму ниже! Мне нужна полная свобода рук! Если я что и стану заказывать, то это не для посиделок и балов. Мне нужно в этом будет трудиться!

– О, да! Я вижу, вы обе барышни современные и вовсе самостоятельные! – поддакивала клиенткам принимающая их дама. – Ах, такое наше время! Дамы сами должны быть себе опорой. Кому, как ни нам, это отлично известно, медам.

Лиза не удержалась и выбрала ткань, качеством отвечающую всем ее требованиям, хотя и чуть дороже, чем другие образцы. Но она сэкономила на отделке, остановив свой выбор на простом шнуре из шелка. Девушки получили свою порцию удовольствия от женских хлопот и примерки, Лизин костюм обещали сделать через неделю. На выходе подружки столкнулись с Татьяной Горбатовой и ее тетушкой, они видимо и оказались теми важными персонами, которыми занималась лично мадам. Это было так неожиданно для обеих сторон, что ни Лиза, ни Татьяна не успели испугаться или придумать себе манеру поведения при новых обстоятельствах.

***

– Здравствуйте, Оленина! Здравствуйте, Полетаева, – первой опомнилась Таня, которая с утра играла роль благонравной племянницы, – Тетушка! Познакомьтесь, это мои одноклассницы.

Обе бывшие институтки присели в книксене перед мадам Удальцовой.

– Добрый день, медам, – жестом подняла их Гликерия Ивановна. – Эту девочку я не знаю. А Вас, Лиза, хорошо помню по пикнику. Передавайте привет Вашему батюшке. Очень мило мы с ним тогда побеседовали. Прощайте, медам. Таня, подай руку.

Они загрузились в свою карету и тут же уехали. Пожилая мадам явно была не в курсе похождений своего племянника, а Татьяна, если и была посвящена в них, то виду не подала. Земля не разверзлась, Лиза сквозь нее не провалилась. Можно было вздохнуть с облегчением, но на Лизу, наоборот, навалилась прежняя тяжесть. Она попыталась разобраться, что именно стало причиной этой внезапной тоски, неужели она все еще думает о нем? Но нет, не то. При воспоминании о Сергее, в груди Лизы возникло сейчас ощущение некой гадливости, но не сожаления. Нет.

Рядом была Лида, и разбираться в себе при подруге Лизе показалось неудобным, тем более, что та уже заподозрила что-то неладное и надо было на что-либо отвлечь ее внимание. Делиться с Лидой, да и ни с кем другим, Лиза и помыслить не могла. Ниночка! Ах, как жаль, что она теперь так далеко, единственная, кому можно было доверять полностью. А, может, Лиза тогда так и раскрылась пред княжной лишь потому, что знала, что та уезжает навсегда? И не сможет изо дня в день напоминать Лизе о случившемся? Отчего же такая тоска на душе все же?

– Что? Что, Лиза? – Лида вглядывалась в лицо подруги, когда они тоже уселись в коляску. – Ты расстроилась из-за этой встречи? Какая строгая тетя у Горбатовой! Да! Но вы ведь уже виделись раньше? Или она сказала что-то не то? А что? Ведь – только привет передать твоему папе.

– Эх, барышня! – протянул тут с козел Кузьма, глубоко вздохнул и хлестнул коня. – Эх, милай! Давай теперь в слободку, да с ветерком!

– Лиза, что-то с твоим папой? – притихла Лида. – Я думала, он на службе.

– Он, Лида, отошел от дел… – Лиза подбирала слова, не желая сказать лишнего, и сама удивилась, что слез в голосе не было вовсе. – Он сейчас далеко. В отъезде. Мы тут пока управляемся сами.

– Как сами, Лизонька? – Лида сейчас стала снова похожа на себя прежнюю, институтскую. – Ты что же, одна живешь? Ты ничего не говорила!

– Ну, почему одна? – Лиза указала на спину Кузьмы. – И Кузьма Иванович, и Егоровна со мной всегда. Я просто соскучилась сильно. Я увидеть папу хочу. Поговорить.

– Кто ж Вас, барышня, в скит-то пустит? – Кузьма не пропускал ни слова из беседы подруг. – И в сам монастырь-то, небось, только по стремлению души, а мирских да праздных они сразу определяют… Эх! Только ждать теперь!

– Да мне, Кузьма, хоть увидеть. Хоть издалека, – Лиза вздохнула. – Что жив-здоров…

– Это ты про тот монастырь тогда говорила? – спросила Лида. – Ну, когда с Петром-то было?..

– Да, про тот. Вон, Кузьма Иванович там был. Говорит, что не только с нашей губернии, со всех краев туда съезжаются. Так старцам верят, да, Кузьма Иванович?

– Так старцев-то на всех не хватит, к ним по ерунде не ходят, – хмыкнул возница. – А так – место уж больно намоленное, народ говорит. Верят.

– Может, правда, свозить Петрушу? – Лида, когда речь заходила о здоровье родных, могла горы свернуть. – Пусть хоть посмотрит, как это взаправду. А то мне, Лиза, иногда кажется, что он сам себе что-то придумал, чего и не существует вовсе. И наказывает сам себя, потому так и неприятно его слушать, ведь вроде все о душе, да о вере, а как-то неловко.

– Молодой человек, знакомый Ваш? – Кузьма не оборачиваясь продолжал встревать в разговор. – Свозите, барышня. Хужее точно не будет. А, так, глянь, душа-то и станет на место.

– Брат, – тихо ответила Лида.

– Кузьма, а ты мог бы нас туда отвезти? – спросила Лиза. – Только надо ехать тогда уж вчетвером, а если маму вашу с собой звать, то и впятером, да, Лида? Как поместимся-то?

– Дык, – Кузьма почесал в затылке. – У нас, барышня, сама знаете как нынче с экипажами. Не то, что раньше. В этой-то пролетке и третий – только со мной на козлах, если, поместится… А вот в сарае много разных стоит. Вот хоть у Вересаевых взять – дорожная повозка, вместительная. Четверых на ней точно увезу. Вы бы, барышня, поговорили с ними, может на денек уступят?

– Лида, а ты поговори с домашними. Может, на выходные и соберемся? Возьмем с собой еды в корзинах. Я скажу, Егоровна наготовит, что в дорогу можно.

– Ах, как хорошо бы было! Лиза! – Лида вся загорелась поездкой. – Только надо будет Петрушу так спросить, чтобы не взбрыкнул. Время выбрать. А по дороге можно будет еще в пару усадеб заехать, про сельские школы переговорить, – уже дальше фантазировала Лида. – И Белочкину просьбу исполнили бы!

Но тут они подъехали к дому портнихи, и Кузьма остался ждать их в проулке. Лида заказала себе платье, пару блузок и один костюм из темно-синего ситчика в мелкий цветочек – с рюшами и широкой юбкой в тон. У Кристины в комнате под ногами путались две девочки-погодки, и все время норовили стащить со стола то катушку ниток, то моток лент, то цветные лоскуты. Мать их не ругала, а как-то незаметно успевала отобрать все обратно, убрать подальше ножницы с булавками и переброситься парой шуток с девушками. Лизе так понравилось здесь, что возясь с девочками и ожидая Лиду, она решила себе тоже сделать такой же «крестьянский» наряд. А что! Тогда уж ее точно никто не отличит от Лидиной компании.

– Ну, что, барышня, решились? – весело спросила у нее Кристина. – Скидавайте платьице, обмерять стану. Только Вам больше пойдет голубое!

***

Голубая полоса неба занимала все верхнее пространство человеческого взгляда, уходя и справа, и слева в бесконечность. Внизу крутого склона холма, на котором угадывались разрушенные временем ступеньки некогда существовавшей лестницы, видна была подъездная дорога, а за ней простирались поля, прорезанные человеческими тропками, обрамленные по краю бархатной кромкой леса из островерхих елок и других, неразличимых отсюда деревьев. Блестели вдалеке под солнышком воды реки и редких прудиков и озер, и, сколь хватало глаз, всюду была необъятная родная сторона. Деревни, поселения, хуторки, домишки.

В скольких из них можно найти счастливых жителей? Где те, все верно делающие по жизни люди, довольные собой, своими близкими, своими делами? Как сосчитать их, да и есть ли они? А, если есть, то, сколько длится их безмятежность? До прискакавшего гонца, до новой вести в конверте, до запертой перед тобой дочерью двери? Ведь совсем недавно он сам мог отнести себя к таковым, и вот… Андрей Григорьевич, как уже освоившийся житель «слободки ожидания», впервые сегодня удостоился права прогулки за стенами монастыря. О тайной калитке в стене, пару дней назад, поведала ему его соседка по домику, немногословная вдова Угрюмова. Лишь только заселившись в освободившуюся комнатку, Полетаев в тот же день столкнулся с ней, следуя ко всенощной. Они раскланялись.

У другого своего здешнего знакомца, бывшего прокурорского секретаря Демьянова, а нынче соискателя монашеской жизни, узнал он, что вдова живет тут уже с прошлой осени, сильно сдала здоровьем последнее время, и выслушал одобрение того, что подселили к ней крепкого мужчину. Имя бывший прокурорский секретарь имел необычное – Рафаэль Николаевич. Проживал он отдельно ото всех мирских, в совсем разваливающейся хибарке на отшибе, был легко вхож на половину старцев, исполняя между ними и ожидающими некую роль вестового, но пока не удостоился даже звания постоянного послушника.

Разговоры среди проживающих при монастыре были не приняты, совместные трапезы проходили после общей молитвы в безмолвии, новостей тут, как таковых, не случалось, а жизнь была размерена и молчалива. Забывшихся и разглагольствующих сверх необходимых потребностей вежливости или просьб, проходящие мимо монахи обжигали такими взглядами, что охота балаболить отпадала надолго. Исключением оказался Рафаэль Николаевич – тот мог болтать при встрече не хуже какой-нибудь свахи. Будучи человеком души чуткой, Андрей Григорьевич очень быстро понял, что ни одна сентенция Демьянова не произносится всуе или бездумно, а, как правило, имеет либо предложение к размышлению, либо даже скрытый указ. Он стал прислушиваться, и, выполняя негласные послушания, влился в жизнь «слободки ожидания» довольно быстро, приняв все ее условности и ограничения.

На второе же утро своего пребывания в монастыре, он сам встал засветло, и к моменту пробуждения немощной соседки, уже натаскал воды в стоящую в сенях бочку. Та, заметив это, поблагодарила нового соседа, даже слегка улыбнувшись, хотя этому новому для нее выражению лица и пришлось прорываться сквозь прилипшую, как маска, гримасу то ли боли, то ли брезгливости. Неприятное было лицо. Прежде с ней в домике соседствовала глухая старуха, и ни о какой помощи с ее стороны, конечно, речь не шла. Вдова сама помогала той иногда перешагнуть порожек. Но над старухой сжалились быстро, принял ее старец всего лишь через месяц ожидания, и та отбыла в свой уезд накануне. До этого была девица, у которой отнимались ноги, а до нее толстенная попадья, что плакала и днем и ночью, почти не замолкая. Все это Полетаев узнал много позже.

Как ни строги были правила, а любопытство человеческое сильнее. Живя в замкнутом, хоть и огромном, пространстве монастыря, узнав его распорядки и обычаи, Андрей Григорьевич, уже через неделю пребывания здесь, мог с уверенностью определять нахождение в любой момент времени своих сожителей по «слободке». Вот сейчас все отправились на обедню, вот вернулись из трапезной, вот две сестры идут позже всех – исполняли послушание, убирали храм после службы.

Заметив, что соседка-вдова иногда на час-два исчезает из его поля зрения, он не удержался и как-то по дороге от храма к домику спросил ее об этом обстоятельстве. Тут и выяснилось, что так называемым «долгожителям», с благословения старцев разрешены прогулки. За монастырской стеной, над обрывом, идет узкая стежка, в конце ее рябина, посередине – скамья. Спуска вниз давно нет, заканчивается тупиком, вдоль шагов всего с сотню. Вроде как на воле, да и не в миру.

***

Ольга Ивановна приняла Лидин рассказ всерьез, но явного одобрения не высказала. «Делай, как знаешь, дочь. Ты теперь взрослая», – ответила она ей на предложение отправить Петрушу в монастырь. Сам он, неожиданно трезво и спокойно, выслушал сестру и, будучи в состоянии видимого душевного здоровья, согласился на поездку, оставив принятие решения о проживании в монастыре на потом. Отправились вчетвером. Кузьма, предупредив, что дорога дальняя, заставил их выехать по прохладце, чуть не затемно. К полудню они подъезжали к воротам монастыря.

Войдя с паломниками внутрь по указанию Кузьмы, уже бывавшего здесь, они сразу нашли главный собор. Пока следовали к нему, Лиза все оглядывалась, надеясь в одном из прихожан узнать отца. Народу вокруг было так много, как в праздничный день у них в городе, но ни одного знакомого лица. Кто-то шел на службу в собор, кто-то в тихий храм, где нынче стоял прохладный полумрак, кто-то целенаправленно приехал поклониться святым мощам, а кто-то спускался к источнику. Жизнь в монастыре была организована подобно городской – потоки людей текли по своим надобностям, совершались назначенные беседы с батюшками, оговаривались свершения таинств, монахи, минуя мирскую суету, исполняли назначенные послушания, все имело свой смысл и назначение.

Лиза отчаялась, озираясь. Лида и Петр тоже оказались растерянными, не ожидая такой толпы, и не очень понимая, что им теперь тут делать. Кузьма, проводив молодежь до ворот, вернулся к повозке. И лишь Алексей, обычно тихий и нерешительный, но с детства привыкший к монастырскому житью, не оробел, а сообразил задать вопрос проходящему мимо человеку в облачении.

– Скажите, Вы же тут все знаете? К кому бы нам можно было обратиться?

– Простите братья и сестры, мне не дозволено говорить с мирскими. Вон идет отец Павел, он поможет, – и монах, не разнимая рук, сцепленных под длинными рукавами рясы, кивком указал на идущего в их сторону батюшку.

Батюшка охотно остановился возле них, подробно рассказал, где и какие службы ожидаются до вечера, как набрать святой воды из источника, и где расположена купель. Всматриваясь во время разговора в лица молодых людей и барышень, приветливый батюшка вдруг замолк и, обращаясь теперь только к Петру, сказал:

– За избавление, сын мой, желаешь свечечку поставить? Пойдем, покажу где.

Он увлек их к той небольшой церквушке, что нынче была свободна от службы, и по дороге все рассказывал про какую-то тутошнюю икону, про ее чудеса и ограждение от бед. У порога он их оставил. Набравшись смелости, Лиза спросила у уже уходящего пресвитера:

– Скажите, а где здесь скит?

– На что тебе, дочь моя? – обернулся тот.

– Я хотела повидать одного человека, что сейчас живет при нем.

– Никак не возможно, – покачал тот головой. – Туда даже нам, монастырским, ход только по благословению. Если только он сам возжелает, тот человек.

– Скажите, неужели они вовсе оттуда не выходят? – опешила Лиза, не ожидавшая такого поворота дел. – Как же это! Я так издалека ехала…

– Дочь моя, в скит уходят, все равно, что из жизни, – батюшка смотрел на девушку с сожалением, но без сочувствия. – Из мира. Твое желание нынче не важно. Смирись.

– Но как же так! – снова и снова повторяла Лиза. – А может быть он и захочет, ведь он просто не знает что я здесь. Можно ли послать кого-то сообщить?

Батюшка покачал головой и долго смотрел на Лизу молча, пока она не опустила требовательный взгляд.

– Молись, дочь моя, – батюшка перекрестил всю компанию и снова собрался уходить, но потом обернулся и с улыбкой изрек: – К трапезе-то выходят, как не выходить.

Молодые люди поставили свечи в пустующей церкви, помолились каждый о своем, потом отстояли большой молебен в центральном храме. Перед их глазами сменялись довольные и упитанные тетки с румяными младенцами на руках, сухонькие старушки, как бы, уже одной ногой находящиеся в царствии небесном, и оттого взгляд имеющие неземной, устремленный куда-то вдаль, за невидимую грань. Мужички, вполне благополучные с виду, но что-то имеющие на душе лишнее, какую-то занозу, об избавлении которой и просили тут. Шепчущие то ли молитву, то ли просьбу девицы, мало, чем отличающиеся от Лизы с Лидой. Зрелые женщины с пустыми глазами, и с глазами, полными надежды или боли, пожилые матроны, стоящие службу как исполнение долга, как солдатский пост.