– Много раз заводил разговоры на эту тему. Смеется, говорит: «А тебе не все равно. На войне всякое бывает, сегодня генерал, а завтра рядовой». Ему-то все равно, а мне как. Ты, Лида, говорят, замуж выходишь, – в заключение сказал Алексанко. – Он тебя письмами сватает.

Лицо Лиды покраснело, вместо ответа она громко сказала:

– Пошли, бабы, еще разик пройдем и домой пойдем.

Погода для сенокоса стояла прекрасная. На летнем голубом небе не было ни одного облака. Работа спорилась. За две недели установленный колхозом план на заготовку сена перевыполнили в два раза. Озимые и яровые обещали быть хорошими. Народ удивлялся стойкости земли. Больше десяти лет не видала удобрений. Старухи говорили, что бедная земля отдает последние соки.

Рожь наливалась, а влаги в почве было недостаточно, дождя давно не было. Старухи молились Богу, просили дождя. Николай тоже часто смотрел на уходящий за лес горизонт и ждал появления облаков. Народ собрался делить сенокосы для личного скота. Травы было еще целое море. Лесные сенокосы никто косить не хотел. Все надеялись на полевые.

У собравшихся попросил слово Алексанко. Все в недоумении смотрели на него и думали, что он скажет. Он вышел на середину площадки, правой рукой разгладил бороду, громко произнес:

– Дождя-то все нет и нет. Может быть, мне съездить за попом в город? Если председатель разрешит автомашину, мигом слетаю. Отслужим молебен, по полю с иконами пройдем, побрызжем святой водой и, как пить дать, Бог дождика пошлет.

Молодые захохотали. Пожилые и старики кричали, что дело придумал, надо послать.

– Граждане, тише! – крикнул Николай. – Ты, старый хрен, больше ничего придумать не мог. Увидел шофера и вспомнил, что тебе надо поехать в город. Решил прокатиться на колхозной автомашине и начал воду мутить.

Алексанко виновато ответил:

– Да нет, в город мне не нужно. Если только по пути сноху из города захватить. Она женщина сильная, помогла бы косить.

Николай собирался отругать его по всем правилам. В это время к Алексанко подошла письмоносец и отдала ему письмо. Бабы закричали:

– Напрасно отдала. Надо было заставить его, старого, поплясать.

Алексанко стоял растерянный, глядел на конверт. Руки у него тряслись. Николай уже без злобы подошел к нему и спросил:

– Что с тобой?

– Чую что-то неладное. Это почерк не моих парней.

Николай взял из его рук письмо, разорвал конверт и прочитал:

– Твой сын, Степан, 20 июня 1945 года в схватке с бандеровцами в Ужгороде погиб смертью храбрых.

Алексанко побледнел, опустил низко голову. Взял письмо из рук Николая, пошел домой. Походка его резко изменилась. Он стал походить на дряхлого столетнего старика. Через несколько минут в его доме раздались рыдания и причитания Егоровны. Он молчал, но из глаз его текли слезы. Текли они по щекам, застревали и оседали в бороде. До позднего вечера он сидел в одном положении, вспоминая образ своего любимого младшего сына – красавца, гармониста, любимчика всей деревни, не по годом серьезного. Егоровна, не переставая, ревела до хрипоты.

Многие женщины плакали, вспоминая своих погибших, и говорили:

– Какое несчастье, война-то уже кончилась.

Чему быть, того не миновать. И его семью беда не обошла. Степана в армию в пограничные войска призвали за год до войны. Служил на финской границе, где-то недалеко от Кандалакши. Воевал с финнами, два раза был ранен. В апреле 1945 года их часть с Севера перебросили в Западную Украину для борьбы с бандами Бандеры.

Сенокос поделили, люди косили для себя. Алексанко косить не начинал. Чтобы утопить свое горе, он купил водки и отправился на пасеку на писаревские покосы, где на громадных елях висели его долбленки с пчелами. Пасеку уже посетил медведь. Не удержала косолапого и колючая проволока. Медведь разорил две семьи пчел. «Беда следует за бедой, – думал Алексанко. – Но на тебя-то, любителя меда, я найду управу». На ели он сделал шалаш на высоте трех метров от земли. Засел на ночь, прихватив с собой ружье и рогатину. Медведь появился за полночь. «Навадился, обжора, – подумал Алексанко. – Сейчас разорит всю пасеку». Трудно сказать, что с ним творилось, однако набрался мужества и выстрелил, но куда – только ему самому было известно. Медведь струсил и убежал.

Алексанко еще далеко до рассвета прибежал в деревню. Домой не пошел, не хотел расстраивать Егоровну, а разбудил Витьку и поделился с ним своей бедой. Витька рассказал ему историю, только вчера услышанную от одного солдата, с которым ждали попутную автомашину. Солдат говорил, что медведя на пасеке можно поймать. Напоить его до потери сознания медом, смешанным со спиртом.

– Давай попробуем, – сказал Витька. – Чего мы с тобой теряем? Если медведь откажется пить, сами выпьем.

– А где взять спирт? – спросил Алексанко.

– Я попробую достать, – ответил Витька. – У меня есть один знакомый в городе. Он меня раза три угощал спиртом.

– А сколько он, косолапый, выпьет? – снова спросил Алексанко.

– Вот этого я тебе не скажу, – смеясь, ответил Витька. – Но думаю, что больше трех литров водки не выдержит. Двух литров спирта вполне будет достаточно. Я сейчас пойду.

– Но ведь ты пешком долго проходишь. Давай в колхозе попросим лошадь, – посоветовал Алексанко. – Верхом быстро съездишь.

– Надо спрашивать Николая, а он спит, – сказал Витька. – Я лучше до МТС пешком дойду, а там у ребят попрошу велосипед. Быстро скатаю, к обеду жди. Готовь рамки с сотами, желательно свежими, и улей.

Вернулся Витька к обеду, привез два литра спирта. Алексанко выпросил в колхозе лошадь, погрузил на телегу улей. С Витькой уехали на писаревские покосы. Там они смешали мед со спиртом, в каких пропорциях – секретов не обнародовали. Смесь заливали в соты и ставили в улей. Они говорили, что сами не пили, но пчел угощали. Однако Витька домой пришел веселый и с песнями.

В два часа ночи они ушли с ружьями на пасеку. Еще издали увидали, что улей лежал на боку с брошенной крышкой. Кругом валялись рамки с выеденными сотами. Но медведя было не видно.

Витька возмущался:

– Попьянствовал на славу! Выпил весь спирт с медом, закусил сотами и восвояси утопал. Ночевать на пасеке не остался. Сейчас хрен его найдешь. Спит где-нибудь на мягкой куче хвороста и видит веселый сон.

Алексанко, как сыщик, крадучись, осторожно ступая, шел по опушке леса и осматривался. Вдруг он резко остановился и негромко крикнул:

– Витька, медведь под елью лежит!

– Не шуми, а то разбудишь, – ответил Витька.

Медведь спал под раскидистой елью, прижавшись к толстому стволу. Бурый ствол ели и окраска медведя сливались во что-то единое.

– А спит словно человек, даже тихо храпит, – сказал Алексанко. – Жалко будить прохвоста.

Они сделали ему из цепи ошейник и намордник, надели и привязали цепью к ели, под которой он спал. Связали цепями задние и передние лапы. Витька все это делал надежно и искусно, применяя захваченные им болты и гайки с шайбами.

Целые сутки лесной бродяга спал. Алексанко не хотелось его будить: пусть сам проснется. Когда медведь проснулся и хотел потянуться, ему что-то помешало. По-видимому, подумал, что с похмелья ноги онемели. Начал рот раскрывать – не раскрывается. Открыл глаза и попытался встать. Зазвенели цепи, и тогда он понял, что связан. Грозно заревел на всю округу, пытаясь освободиться. Но не тут-то было. Алексанко подошел к медведю, наставил ствол ружья в голову и закричал, представляя, что медведь понимает его:

– Что, бродяга, попался? Медком решил полакомиться? За твои проделки надо бы с тебя с живого шкуру снять, но я не немец, не могу. Вот если бы тебя живым можно было кому продать. Даром бы отдал, чтобы жизнь твою сохранить.

Витька убежал в деревню за лошадью. Алексанко долго еще разговаривал с медведем. Тот рычал, ревел и свирепо смотрел.

На лошади приехали Витька и Николай. Николай не верил, что медведя поймали живым, и решил ехать сам. Лошадь, еще за пятьдесят метров чуя косолапого, при всех мерах принуждения отказалась подъезжать ближе. Изо всех сил рвалась убежать. Пришлось Николаю с Витькой уехать, не погрузив медведя.

К вечеру сколько поместилось приехали на автомашине. Зверя занесли на носилках в кузов и уложили на сено. Нашлись добрые люди, кто-то позвонил в город и сообщил, что пойман большой живой медведь. Из города пришла телеграмма: «Медведя не убивать, доставить живым!» Председатель колхоза ругался, проклинал Алексанко с Витькой и медведя. Говорил:

– Вот несчастье на мою голову свалилось. Определенно заставят его в Киров отвозить.

Так оно и случилось. На автомашине колхоза медведя увезли в Киров в зоопарк. Витька и Алексанко ходили героями. Они говорили, что Витька поймал медведя, а Алексанко быстро заковал его в цепи. На то он и кузнец первой гильдии. За медведя получили хорошее вознаграждение. Но Алексанко не прочь был получить больше. Он говорил:

– Вот за волка дают овечку, а почему нет такого закона за медведя давать быка? Не поймай его вовремя, он бы мог натворить много бед с колхозным скотом.

– А может быть, он первой твою корову задрал бы, – отвечали ему колхозники.

– Нет, он не дурак, – возмущался Алексанко. – Знает, где без ущерба можно взять.

С сенокосом ему помогли управиться женщины. Выкосили, огребли и скопнили. Хотя он на них и пахал, когда не было лошадей, но они на него не обижались. Каждая считала его своим человеком. В трудную минуту он всегда приходил на помощь.

Сено он с Витькой привозил к себе на сеновал на колхозном быке. Бык хотя и тихо ходил, зато возил, тракторные сани мог утащить. Да и Витька на физическую силу не жаловался, ростом он был с Петра Первого, только раза в два толще.

На сердце у Алексанко скребли кошки. Степан сутками крутился в его не засоренном культпросветработой мозгу. Радости быстро забываются, а горе годами вспоминается. Такое горе как потеря сына исчезнет из сознания только в гробу.

Рожь уродилась на славу, народ радовался. Это первый такой урожай за пять лет. Правление колхоза обещало авансом дать по двести грамм на трудодень. Женщины рвались на уборку ржи. Обжинали серпами придорожные участки для разворота комбайнов. Домой приносили в карманах по триста-четыреста грамм зерен ржи. Сушили их, дробили и варили для детей кашу. В рационе народа еще был травяной хлеб и картошка. Дети, как стая журавлей, целыми днями паслись на посевах гороха. Правление колхоза не запрещало. Говорили, пусть едят, не жалко. Взрослые ходили таясь, украдкой.

Из МТС пришли два комбайна и два трактора на уборку ржи и посев. От комбайнов на автомашине и лошадях возили зерно на крытый ток, где его веяли, сортировали и сушили. Работали все – старые и малые. Неслыханное дело: за трудодни авансом дадут ржи. Николай, не спрашивая никого из вышестоящих, выдал колхозникам по триста грамм на трудодень. Весть об этом на второй же день дошла до руководства района. В колхоз прислали двух уполномоченных. Один целыми днями дежурил у комбайнов, другой – на току. Приготовленные семена высеяли. Остальную рожь забрали в город. Оставили только для расчета с трактористами МТС. Так же поступили с овсом и ячменем. Оставили только мякину да пелеву на фураж.

Николая вызвали в город, грозили исключить из партии и судить, но как неопытному, молодому простили.

Чтобы воодушевить народ, Николай обещал раздать за трудодни излишки соломы, сена и по три килограмма картошки. Он говорил:

– Из-под палки работать пользы мало. Лучше дать своими руками, а то больше потеряешь.

Народ работал не покладая рук, надеясь на обещанное и будущее колхоза.

Двадцать пятого августа Николая вызвали в институт сдавать экзамены. Пропуска на проезд по железной дороге еще не отменили, и все делалось только по вызову. Секретарь райкома Смирнов не обманул – Николаю выдали направление райкома партии и хорошую характеристику как председателю колхоза. Этого было достаточно. Экзамены он с натяжкой сдал на три и был зачислен на заочное отделение, на зоотехнический факультет.

В период отсутствия Николая картошку выкопали всю без всякой посторонней помощи. Здесь им снова была проявлена самовольщина. Двадцать процентов от выкопанной картошки заплатили колхозникам. Картошку выбрали настолько чисто, что при повторной вспашке поле не походило на картофельное. Урожай собрали хороший. Колхозникам дали по три килограмма на трудодень. Все это было сделано без Николая по его указанию.

Такую партизанщину без согласования прощать ему уже не собирались. Из райкома приехала комиссия во главе с начальником НКВД. Члены комиссии – заведующий райзо и представитель райфо – за один день подняли и проверили все документы, все решения. Начальник районного НКВД забрал с собой все колхозные бумаги и за заботу о народе обещал посадить.

Николай все переживал по-своему, было обидно. Колхозники успокаивали:

– В случае чего Сталину будем писать коллективное письмо.

Пришел к нему Витька.

– Брось переживать, успокойся. Пойдем завтра на охоту.

Выдвинулись они еще до рассвета. Прошли большое расстояние, а дичи никакой не встречали. В два часа дня, уставшие, нашли очень много брусники. Ягода была крупная, спелая, но ни мешка, ни корзины с собой не оказалось. Поэтому решили прийти завтра. Ели ее полными горстями, утоляя жажду.

В Кировской области гроза в сентябре – редкое явление. Где-то вдали вдруг загремело. Сначала они понять не могли. Николай сказал:

– Где-то идут артиллерийские учения, бьют из тяжелых орудий.

Витька запротестовал:

– Какие учения, это рвут толом пни.

На краю неба показалось синее куполообразное облако. Оно быстро увеличивалось, закрыло солнце и половину неба. Подул ураганной силы ветер. В лесу стоял неописуемый шум. От ветра гнулись и ломались деревья. Становилось совсем темно, как ночью в пасмурную погоду. Молнии разрезали матовое небо. Раскаты грома достигали оглушительной силы. Николай прятался под кроной ели, прижавшись к стволу. Витька стоял на открытом месте, подставляя свое могучее тело ветру и дождю. Он кричал Николаю:

– Отойди от ствола дерева подальше, может ударить молния.

Ветер внезапно затих. Пошел крупный дождь с градом. Витька, промокший с ног до головы, настойчиво стоял на открытом месте.

Гроза как внезапно пришла, так же внезапно и кончилась. Появилось яркое солнце. На деревьях изумрудом светились дождевые капли. Воздух наполнился озоном. Тяжелые темно-синие тучи ушли на восточную половину неба. Их сопкообразные белые спины украшала радуга. На дороге и лужайках появились зеркальные лужи. Они отражали голубое небо и кроны деревьев. Последние лучи уже опускавшегося к заходу солнца бежали по мокрой земле, догоняли тучи, взлетали на них и, казалось, пробегали по ним. От этого все на земле и в небе загоралось ярким светом. Алела дорога и ее обочины. Пылали опушки мелкого частого леса. Выглядело все красиво, сказочно.

Витька ни на что не обращал внимания, он был мокрый, спешил домой. Николая от дождя спасла легкая брезентовая куртка, сшитая умелыми руками матери из старой солдатской плащ-палатки.

Как легко дышать в лесу после грозы. Николай костылял следом за Витькой, стараясь не отставать, но все его усилия были тщетны. Больная нога плохо прислушивалась к командам мозга и находила все неровности тропы. Николаю казалось, что Витька не шел, а бежал. Председатель злился на свою непослушную ногу и на товарища. За 12–15 минут отстал на почтительное расстояние, до 400 метров. Витька стал надолго исчезать за излучинами лесной дороги. Только на прямых участках Николай видел Витьку, его могучее, сильное тело слегка покачивалось, как у моряка на палубе, и снова исчезало за поворотом.

Витька исчез из поля зрения надолго. Николай неспешно пошел в меру своих сил, успокаивая нервы насвистыванием никому не известной мелодии. Вдали показалась плель. За что такое название дали мужики этому месту, он не знал. Обширная лесная площадь была покрыта низкорослым корявым сосняком внушительного возраста, местами молодняками березы, сосны и ели.

Витька ждал его за крутым загибом дороги. Когда Николай вышел из-за поворота, поднял правую руку кверху и резко опустил, что значило «иди осторожно».

В голове у Николая пронеслось неприятное воспоминание. В августе 1932 года здесь, в плели, в 30 метрах от стоявшего Витьки, на дороге был убит инструктор крайкома Соловьев. Первыми убитого увидели они со старшим братом Георгием. Николаю тогда было 14 лет. Расстояние в пять километров до деревни они, как тогда показалось, пробежали быстрее марафона, минут за 15.

Николай остановился, но Витька мимикой и рукой звал к себе.

Когда Николай подошел к нему, Витька тихо сказал:

– Волки, заряжай картечью.

Николай быстро перезарядил одноствольное ружье, приготовился к бою. Тогда только услышал, что почти рядом с дорогой выл волк. Витька двинулся по направлению к хищнику. Следом за ним шел и Николай. Прошли они не больше 20 метров. Витька резко остановился и встал по стойке смирно. Ружье он держал в боевой готовности уже одной левой. Пальцы правой руки искали не пусковой крючок, а опору в воздухе, то сгибались, то разгибались. Николай, глядя на странную позу Витьки, захохотал и спросил:

– Что с тобой?

Вместо ответа Витька показал рукой. Николай бросил взгляд в заданном направлении. В редком малорослом сосняке в ста метрах от них сидели, вытянув кверху морды, семь волков. В десяти метрах от них вправо еще восемь, влево – шесть. Волки смотрели на безоблачное небо. Казалось, они что-то искали. Уже на краю неба пламенел закат. В лесу сгущались туманные сумерки. Волки, видя приближение людей, отнеслись к ним спокойно, пренебрежительно. Продолжали смотреть на небо и чему-то улыбаться зубастыми ртами. Витька глухо, со стоном выдавил:

– Бежим.

Николай подумал: «Хорошо у тебя ноги здоровые, крепкие, как у лося. Мне далеко не убежать».

Витька быстро повернулся и пустился бегом к дороге. Достигнув ее, остановился,