Кошкин снова заговорил: «Вы обратили внимание, как они стреляли глазами по сторонам? Притом между ними все было согласовано. Они головами не крутили, каждый знал только свою сторону. Они создавали впечатление, что ничем не интересуются, так как каждый из них смотрел в строго определенном направлении и на определенное расстояние. То есть, каждый изучал свой участок. Их пять человек. Двое просматривали правую сторону, двое – левую. Пятый, более опытный и старший, все в целом. Они сосчитали у нас не только боевую технику, но и весь личный состав. Притом с незначительной ошибкой. Картина нашей бригады для них ясна. От их взгляда не ускользнула даже такая мелочь, что мы вооружены холостыми патронами и бумажными хлопушками вместо гранат».

«Да ну?» – сказал комиссар. «Да, товарищ комиссар, это так, – повторил Кошкин. – Когда они шли, некоторые красноармейцы и младшие командиры чистили винтовки. Проверяли свои подсумки и говорили: «Постреляем холостыми патронами вдосталь».

«Ты, Кошкин, не только философ, а на словах еще и неплохой разведчик, – сказал комиссар. – Этих качеств мы в тебе пока не знали. При первой необходимости постараемся использовать по назначению». Все заулыбались.

«Надо проверить, были ли такие делегации в других воинских частях. Тогда я с тобой частично, Кошкин, буду согласен. По местам! – скомандовал командир батальона. – Займитесь личным составом. Пусть приведут себя в порядок после дороги. На маневры приедет командующий военным округом, и, возможно, кто-то из Наркомата обороны из Москвы, поэтому будет смотр войск. Подготовьтесь, товарищи офицеры. Завтра, 21 июня, начнем занятия по утвержденному графику. Маневры, по-видимому, начнутся не раньше понедельника, 23 июня».

Что значит для солдата приведение себя в порядок? Это отдых. Пришить пуговицы, почистить свое несложное обмундирование, сменить воротничок. Мы с Кошкиным поговорили с младшими командирами и легли спать на солдатской постели. Нас немного донимали комары, но мы народ лесной, привычный к насекомым. Разбудили ужинать. После ужина вечерняя поверка – и снова спать. Ночью комариное семейство увеличилось в десятки раз. Пришлось кое-кого учить, как укрываться от их укусов, то есть из плащ-палаток сделать шалаши, все отверстия заткнуть травой. Мы со Степаном ушли в офицерскую палатку.

21 июня началась обычная лагерная солдатская жизнь. Подъем, физзарядка, политзанятия, завтрак, становись, разойдись. Занятия проводили на лесных полянах и проселочных дорогах.

Любопытное население ходило с косами, но не косило. Командир бригады обещал свозить в воскресенье всех офицеров на море, где можно купаться, загорать и знакомиться с отдыхающим миром.

Пришла моя очередь дежурить. Я возмущался про себя, говорил, что мне в жизни никогда не везло. Кошкин надо мной подтрунивал, говорил: «Ничего, впереди еще много выходных дней. Да тебе не обязательно ехать. Женщин ты не любишь, и они тебя тоже. Другое дело начальство. Они не поспели от баб уехать, еще постели не остыли, как потянуло на знакомство». «Какое знакомство? – возмутился я. – Ты говоришь какую-то ересь, путаешь море с бабами».

«Ты, Илья, наивный, неискушенный человек. Не имеешь никакого представления о море. Сейчас самый сезон для отдыха. Поэтому все санатории и дома отдыха до отказа забиты отдыхающими, а на побережье их уйма. А сколько дикарей, их никто не считал».

Вечером Кошкин мне заявил: «Завтра я дежурю за тебя. Без возражений. Я поговорил с командиром батальона. Ты можешь ехать».

Настроение в один миг стало приподнятым. Я до крайности был доволен дружбой с Кошкиным. Но напустил на себя важность: «Напрасно ты перестарался. Очередь моя, поэтому буду дежурить я».

Кошкин схватил меня за талию, поднял на руках, улыбаясь, заговорил: «Не тяжел ты на Земле, что осталось от тебя в земле. Поедешь ты, я не могу. Ты неженатый, тебе легче. На один день ехать в общество женщин – только дразнить себя».

Мне пришлось сдаться. «Выпусти меня из своих клещей», – сказал я. Кошкин поставил меня на ноги. «Хорошо, дежурь за меня. Следующее воскресенье я дежурю за тебя, договорились?»

К поездке на море готовились как к празднику. Чистили одежду, пуговицы, сапоги. Драили суконкой пряжки ремней и портупеи. Наступил вечер. После ужина нас с Кошкиным подозвал к себе командир батальона и сказал: «А ну, Шерлоки Холмсы, не хотите прогуляться? Любопытство, как говорят в народе, не порок, но большое свинство. Надо сходить в разведку. Познакомиться с окружающими окрестностями и попутно узнать, кто, кроме нас, прибыл на маневры».

«А как же быть, приказ командира бригады: из расположения уходить запрещено даже офицерам. Самовольный уход считается самовольной отлучкой, а там все последствия, то есть военный трибунал».

«Это распоряжение командира бригады. Идете не только вы. Ясно вам? Выполняйте. Идите в строго заданном направлении. Через три часа вы должны быть у меня. Будьте осторожны».

За три часа мы прошли много. Все обойденное пространство было занято нашими войсками: пехотой, артиллерией, броневиками и танками.

«Степан, здесь нас большая сила. Под каждым деревом – отделение. Немцы нам не страшны. В случае войны штыками проложим дорогу до самого Берлина. Маневры будут на славу».

Кошкин сразу не ответил. Молчал и смотрел на меня. «Ну что уставился, давно не видал?» «Смотрю я на тебя, Илья, и думаю. Не глупый ты парень, но очень наивный и доверчивый. Наивность и доверчивость иногда бывают хуже глупости. Я очень наблюдательный, поэтому от моего взгляда ничего не ускользает. Мы приехали сюда на маневры, а придется воевать. Но к войне мы не готовы. Поэтому немцы перемешают всех с грязью. Если будем живы, увидим».

Надвигалась теплая с большой влажностью воздуха прибалтийская ночь. Легкий, еле заметный ветер чуть шевелил листья на вершинах деревьев. Хотя море было далеко, до нас доносился запах морской соленой влаги с запахом рыб, водорослей и протухших морских гнилей. Солнце давно спряталось за облако у самого небосклона. Сначала облако было светло-желтым, а затем постепенно перекрасилось в другие тона. Где-то вдали несколько раз прокуковала кукушка. Птичий гомон понемногу стихал. Становилось тихо.

Кошкин потихоньку сказал: «Какая благодать. Как хорошо побродить по этому лесу, как по парку. Даже сучки все подобраны. Не нравится мне здесь, Илья. Местность ровная, как противень. Леса больше лиственные, низкорослые, какие-то корявые. То ли дело у нас в Сибири. Лиственницы, пихты, кедры, кажется, поднимают свои кроны до самого неба. Местность то поднимается в горы на несколько километров, то опускается. Видимость с гор на десятки километров. Здесь в лесу дальше своего носа ничего не видно».

Заря на горизонте окрасилась в багрово-красный цвет и постепенно начинала бледнеть. Через полчаса превратилась в белесую полосу. На небе появились тусклые звезды. «А звезды как у нас, – сказал Кошкин. – Вот Большая, а недалеко от нее Малая Медведица, а вон Полярная Звезда. Мой отец малограмотный мужик, а звездное небо читает. Он с ошибкой до десяти минут по звездам определяет время. Я от него немного перенял еще в детстве».

Я знал мало звезд и, чтобы отвлечь внимание Кошкина от неба, сказал: «Неплохо бы побывать сейчас среди родных. Посмотреть хотя бы с одного конца на родную деревню и мельком взглянуть на свой дом».

Кошкин задумался. Далеко на юго-западе были видны не то вспышки зарниц, не то молнии. Изредка глухо доносились раскаты грома. Ощущалось что-то далекое, неведомое, неприятное. Казалось, от этих далеких раскатов дрожит вся земля. Прошли мы с Кошкиным не менее 20 километров. Часто слышали окрики патрулей и часовых. Посты обходили, шли дальше. Я только здесь убедился, что Кошкин настоящий таежник. Не пользуясь ни картой, ни компасом, он отлично ориентировался в незнакомом лесу.

Вперед мы шли по одному направлению. Обратно маршрут изменили, взяли правее, ближе к границе. Мне казалось, в расположение бригады должны прийти с той же стороны, откуда вышли. Возвратились с противоположной. Я совершенно запутался, но молчал, не подавая вида. «Вот мы и дома», – сказал Кошкин и остановился. Мне все казалось незнакомым. Когда внимательно осмотрелся, признал старый корявый дуб, под которым были разбиты шалаши. Признал и нашу палатку.

«Пойдем спать, Степан», – предложил я. Скуластое круглое лицо Кошкина озарилось улыбкой. За последние дни я его видел сосредоточенным, не по годам серьезным.

«Илья, только посмотри, какая красота!» «Чего смотреть? – возразил я. – Когда ни черта не видно, кроме неясных очертаний деревьев и наших палаток. Тебе, наверно, видится приятный мираж? Пошли, доложим командиру батальона и спать».

Командир батальона не спал, ждал, по-видимому, нас. Следом за нами к нему пришел полковник Голубев. Мы обстоятельно доложили, что видели.

Голубев попросил меня выйти из палатки вместе с ним. «Илья, поручаю тебе выполнить личное поручение. Примерно в 40 километрах отсюда, завтра покажу на карте, чертово название. На языке крутится, а выговорить не могу. Там расположен военный госпиталь. В понедельник, 23 июня, поедешь туда и узнаешь. Соня работает там – это точные данные. Ясно тебе?» «Все ясно, товарищ полковник!» «Ну, гуд бай». Голубев быстро удалился и растворился в темноте.

Подошел Кошкин и предложил побродить еще. Я отказался. «Илья, ты не любишь природу, – возразил Кошкин. – Какой воздух, какой ночной пейзаж!»

Воздух был действительно приятен. Насыщен запахом цветов и трав. Пахло медом и нектаром, дубом и сосновой хвоей. Где-то вдали скрипел коростель, и по-ночному кричали перепела. Кем-то потревоженные журавли подняли приятный для слуха крик. Стаи журавлей и их курлыканье напомнили о родной деревне, полях, окруженных со всех сторон лесом.

«Ну что, побродим? – повторил Кошкин. – Выспимся. Можно всю жизнь проспать. Одну треть жизни мы и так проводим во сне. Когда спим, находимся в забытьи и в несознательном состоянии. Значит, мы не живем разумной жизнью».

Прохлада и сырость придавали телу силу и бодрость. Хотелось бежать взапуски, куда – неважно, лишь бы бежать.

«Степан, отслужим в армии, что собираешься делать?» Кошкин задумчиво смотрел на небо, ответил не сразу. «Как только демобилизуюсь, сразу попытаюсь поступить в институт, невзирая ни на какие трудности. Сейчас у меня как никогда приподнятое настроение. Давай еще минут десять постоим. Такие вечера нечасто бывают».

Становилось прохладно. Комары без разбора лезли в нос, уши и глаза, сходу кусали. Не помогали и ветки, которыми мы их пытались отогнать. Вокруг нас их вилось целые тучи. «Степан, я пошел спать, больше не могу».

Мы вошли в нашу палатку, где давно все спали. Командир роты проснулся и заворчал: «Где вас черти до сих пор носили? Сами не спите и другим не даете. Завтра с вами разберусь. Напустили комаров полную палатку». Кто-то его поддержал. Чтобы не было слышно его ворчания, я положил подушку на голову. Не думая ни о чем, мгновенно уснул.

Снилась мне гроза. Таких гроз за прожитую жизнь я не видел. В книгах о них тоже не читал. Беспрерывно гремел гром. Раскаты его наполняли все околоземное пространство. Молнии сливались в единую световую массу. Как будто с неба извергался вулкан. Молнии ударяли в деревья, заборы, дома и все живое. Кругом все рушилось, все горело. Горели небо и земля. Шаровые молнии, которых я никогда не видел, только слышал о них по рассказам, летали, прыгали, бежали по земле, светясь, напоминая белых лебедей. При столкновении с препятствием рвались как снаряды.

«Подъем! Тревога!» – кричали по всему расположению бригады.

Я был весь мокрый от пота. Собрался в одну минуту. Люди бежали, хватали винтовки из козел и становились в строй. Рядом с нами рвались тяжелые артиллерийские снаряды, авиабомбы и мины. Влажный утренний воздух наполнился запахами порохового дыма и человеческой крови. С воем включенных сирен и бомб, шумом и визгом моторов на бреющем полете над нами проносились десятки самолетов. В нашу палатку ударила тяжелая авиабомба, прямое попадание. Вместо палатки и наших вещей на земле зияла большая воронка. «Метко бьет», – крикнул какой-то весельчак и остряк. «Да, – подумал я. – Попади двумя минутами раньше, мы все бы погибли. А сейчас уничтожены только наши вещи. У меня их было мало, но жаль писем и фотографий. У старших товарищей большие чемоданы были набиты до отказа».

Все страшное только начиналось. Шум, визг, грохот и раскаты грома с каждой минутой усиливались. С диким воем проносились самолеты. Выли сирены и бомбы. Очереди трассирующих крупнокалиберных пуль боронили грешную землю. Бомбы и снаряды в утренней прохладе рвались с каким-то особым треском и уханьем. Вершины и сучки деревьев, как скошенная трава, падали на землю, прикрывая убитых и раненых. Стоял кромешный ад. На головы беззащитных людей низвергались сотни тонн металла.

Разобраться в этом аду было невозможно. Голосов людей не было слышно. В воздухе стоял сплошной гул, вой и рев. Я тоже кричал: «Взвод, к бою». Но голос мой даже для своих ушей был почти не слышен. Он терялся еще во рту.

Самолеты раскидали свой смертоносный груз, улетели. Артиллерийская и минометная канонада утихала. С воем над нашими головами летели одинокие снаряды и мины. Рвались где-то недалеко от нас. «Отбой, выходи строиться», – кричали уцелевшие офицеры. «Проверить личный состав, установить потери», – поступила команда. Потери установлены: около ста человек в бригаде убитых и раненых. Разобрали уцелевшие палатки. Все штабное имущество упаковали и загрузили на полуторку. Легкораненые сами убежали в медсанбат. Тяжелораненых собрали и отвезли на лошадях. «Немцы нас бьют, – сказал командир батальона. – Мы их пока не видим. А если и увидим, то нечем достать. У нас нечем бить немцев».

Приказ командира бригады передавался по цепи: «В бои с небольшими немецкими группами не вступать. Возможно, это еще не война, а провокации со стороны немцев, так как нет связи не только с командующим округом, но и с командующим армии. Взаимодействия с окружающими воинскими частями нет. Мы сейчас каждый сам по себе. Посланы связные в соседние воинские части и штаб армии. Будем ждать ответа. Занять оборону по берегу этой речушки, всем окопаться».

Вдали на границе доносились пулеметно-винтовочная стрельба и нечастые разрывы снарядов и мин. Стрельба то затихала, то снова возобновлялась и сливалась в единый глухой вой.

Кошкин лежал рядом со мной и возмущенно говорил: «Что за глупости, нас бомбят, обстреливают с самолетов, стреляют из минометов и орудий, пока только пули не долетают. В бригаде много убитых и раненых. На границе идет настоящий неравный бой с превосходящими силами противника. Отсюда все хорошо слышно. Пограничники гибнут в неравном бою. Ждут от нас помощи. Мы сами лежим беспомощные. Начальство успокаивает себя: это пока не война, а провокация. Надеемся на какое-то чудо. Раньше верующие говорили так: «Богу молись, но и работай, не ленись». Мы вместо того, чтобы идти на помощь пограничникам, лежим с холостыми патронами и ждем милости от фашистов. Жаль, что только икон и крестов у нас нет. Все похоже на начало Первой империалистической войны 1914 года».

Связной комбата сообщил: «Привезли патроны и гранаты».

Не успели раздать патроны по двадцать штук на человека и по одной гранате, как на противоположной стороне речки появились немецкие танки с десятками пехотинцев на броне. Танки изрыгали на нас сотни снарядов и изрядно поливали нас пулями. Автоматчики что-то кричали и стреляли. На их лицах были видны улыбки.

«Времени шесть часов, – сказал Кошкин. – Запомни, Илья, на всю жизнь. Какой будет наша жизнь, длинной или короткой. В шесть часов в воскресенье 22 июня 1941 года мы вступили в бой с немецко-фашистскими головорезами».

«Гады», – кричали наши красноармейцы и меткими выстрелами били по немцам. Немцы падали и прыгали с брони танков. Немногие оставались лежать на месте. Остальные разбежались и залегли, стреляя из автоматов. Красноармейцы недоумевали, что это у них за оружие. Чем-то напоминает наши дореволюционные маузеры, но стреляет довольно часто.

Танки дошли до речки и начали пятиться, изрыгая из себя огонь и металл. Где-то рядом заговорила наша артиллерия. Били 45– и 76-миллиметровые пушки. Танки развернулись и удалились восвояси. Следом за ними скрылась в лесу и пехота.

Люди без команды стали окапываться. Многие вырыли себе траншеи по рост. «Нужда заставляет грызть и плесенью покрытые сухари», – шутили младшие командиры.

В восемь часов утра поступила команда: «Покинуть занятый рубеж – отступать». «Мы окружены. Немцы нас обошли», – раздавались со всех сторон одинокие голоса. «Смерть паникерам», – кричали офицеры. Раздался сиплый, но мощный голос комиссара батальона: «Товарищи, мы просим весь личный состав, доставьте сюда тех, кто кричит "мы окружены"». Наступила тишина, только далеко и почти со всех сторон была слышна ружейно-пулеметная стрельба. Раздавались нечастые орудийные выстрелы и разрывы снарядов. Комиссар продолжил: «В этой обстановке, чтобы сохранить каждому из нас жизнь, нужна сплоченность, выдержка и стойкость. Паника, трусость в данной обстановке – это смерть». Порядок был наведен.