Глава девятая

По-мирному стучали колеса вагонов на стыках рельс. Раздавались протяжные гудки паровоза. Поезд плавно вошел в наполненный ароматами августовский воздух. На подъемах паровоз шипел, пыхтел, окутывая временами вагоны облаком черного дыма. Мимо вагонов пробегали с натянутыми проводами столбы. Желтые домишки путевых обходчиков. Плавно, не торопясь, проходили поля, леса и деревни. В товарных вагонах с двухэтажными нарами ехали на фронт вчерашние пахари, рабочие разных профессий и служащие. Здесь между ними различия не было, во всем они походили друг на друга: серые шинели, защитные гимнастерки, пилотки, ботинки с обмотками. Все это их объединяло во что-то мощное. Под однотонный стук колес многие лежали на нарах, подложив под голову скатку шинели или вещевой мешок, задумчиво смотрели в потолок вагона. Любители поспать сладко свистели носами и храпели. Под грохот идущего поезда из соседнего вагона глухо доносились отдельные слова песни. «Выше голову, братцы, – раздался веселый голос с противоположной стороны вагона. – Споем? Вася, запевай». Вася на верхних нарах тенором затянул: «Распрягайте, хлопцы, коней…» Песня была подхвачена жидкими голосами и на первом куплете захлебнулась, оборвалась. На остановке, на безлюдном разъезде, окруженном со всех сторон стеной леса, в вагон влез политрук роты. Он встал в центре вагона, раскрыл планшетку, вытащил из нее почти пачку газет. Перебирая газеты, читая только крупные заголовки, он рассказывал о последних сообщениях Советского информбюро, о подвигах и мужестве советских воинов на фронтах войны. Все понимали: несмотря на мужество наших воинов, фашисты шли с триумфом по нашей земле, занимая город за городом, не говоря о населенных пунктах. По сводкам информбюро для всех нас было ясно, что наша армия не отступала, а панически бежала. Многие задавали вопросы: «Почему наша армия отступает? Это тактика или бессилие удержать врага?» От таких вопросов политрук был в затруднительном положении, он отвечал: «Наше дело – правое, враг будет разбит, победа будет за нами».

На помощь ему пришел запевала Вася. Он сидел на верхних нарах, прижавшись спиной к стенке вагона. Высказал без разрешения свое мнение: «Русского Ивана во всех войнах, пока ориентируется и думает, бьют, бока ломают. Но уж когда очухается, берегись, для него преград нет».

В вагоне все захохотали. Смущенный политрук тоже улыбался, показывая ровные белые зубы. Его спрашивали: «Куда нас везут?» Он коротко отвечал: «На фронт, но на какой, не знаю». Всем хотелось услышать откровенный рассказ политрука о положении на фронтах, о причинах отступления наших войск на всех направлениях.

Все знали, что дивизия сформирована для драки с немцами, для фронта. Что такое фронт, что такое война, большинство знало из скупых рассказов ветеранов – участников войны 1914-1919 годов. Многим война представлялась вроде мальчишеской забавы: постреляем немцев из укрытия, покидаем гранатами и героями возвратимся домой. Слышались веселые разговоры, смех и хвастливые выкрики: закидаем германца шапками и кислыми обабками, займем Берлин и с трофеями возвратимся домой.

Истинное положение было другим. Наспех сформированная дивизия из мобилизованных разновозрастных мужиков в возрасте от 23 до 36 лет (по объявленной мобилизации призывались с 1905 по 1918 годы включительно) вооружена была плохо, не хватало винтовок. Поэтому частично люди вооружались учебными осоавиахимовскими винтовками, не пригодными для стрельбы из-за просверленных дыр в патронниках, поломанных затворов или большой коррозии в стволах. С этим вооружением только семь вятских мужиков могли не бояться одного немецкого автоматчика. Действительно, один на один и котомки отдадим. Офицеры в шутку говорили: «На фронте оружие обменяем на немецкое. В первом же бою отнимем у немцев». О вооружении врага никто не имел представления.

Люди твердо верили в нашу пропаганду, что Красная Армия оснащена самым современным оружием, поэтому думали, что вооружение немцев выглядит точно таким же, как и в нашей дивизии. Всему и всем служила лошадь вот уже 130 лет со времен Отечественной войны 1812 года. В дивизии не было ни одного механического тягача. Вместе с нами на фронт ехали десятки вагонов с лошадьми.

Нашим воинским составам железной дорогой была предоставлена зеленая улица. На разъездах и полустанках нас ожидали встречные поезда, даже пассажирские, скорые и курьерские. Мы спешили на фронт.

В пять часов утра въехали на Московскую окружную дорогу. На одной из сортировочных станций получили горячий хлеб, боеприпасы. Напоили лошадей из московского водопровода и снова в путь. Выехали на прямую магистраль Москва-Ленинград. Навстречу нам побежали телефонные столбы, леса, поля, разъезды и полустанки, где нас ожидали встречные составы с обгорелыми остовами вагонов и разбитыми площадками платформ, до отказа заполненными беженцами – женщинами с детьми, стариками и подростками. Показались первые предвестники войны. На коротких остановках люди подходили к нашему составу, просили хлеба. На вопросы солдат: «Как там?» отвечали все как один: «Доедете – увидите».

Погода с самого утра хмурилась, и вот пошел мелкий летний теплый дождь. Он по-северному моросил. Тяжелые кучевые, вперемежку с перистыми облака медленно ползли по небу. В такую погоду хорошо спится. Москва была далеко позади, ехали уже 4 часа по прямой Октябрьской железной дороге. Завтрак разносили с большим опозданием. Наполненные кашей термосы принесли в вагоны на пятиминутной стоянке на небольшом полустанке. Снова поезд плавно набирал скорость. В офицерском вагоне повар в белом халате перетаскивал из купе в купе термос. Нараспев, по-вятски, говорил: «Вкусная горячая каша, покушайте, пожалуйста».

В это время по вагону ударила пулеметная очередь. Несколько человек застонали. Раздались три взрыва бомб с небольшим промежутком времени. Поезд затормозил, скрипя чугуном о чугун. Люди на ходу выскакивали из вагонов. На платформе в центре состава, загруженном 45-миллиметровыми пушками, стояли два спаренных четырехствольных зенитных пулемета. Пулеметчики приняли самолеты за свои. Неопытные, плохо проинструктированные люди за доверие расплатились жизнью. Оба расчета были уничтожены. У пулеметов лежали двое убитых и двое тяжелораненых, не сделав ни одного выстрела. Два "Юнкерса" развернулись и снова пошли на наш эшелон. Люди в панике побежали дальше от состава. Мы одновременно трое влезли на платформу, пулеметы находились в боевой готовности. Секунды – и стволы пулемета легли в направлении идущего на состав "Юнкерса", он был на мушке. Последовала длинная очередь из четырех стволов. Соседний пулемет поддерживал. Фашист не выдержал, повернул и ушел в сторону. Следом за ним пошел другой. Мы уже более уверенно, прицельно били по нему. Латунные оболочки пуль, наполненные свинцом, ударялись в фюзеляж самолета, в кабину летчика, сплющивались и бились на мелкие части, не причиняя вреда. Летчик не выдержал, свернул в сторону, направился к бежавшим по полю красноармейцам. Строчил из пулемета длинными очередями, бросал бомбы. В ответ была частая винтовочная стрельба. Самолеты скрылись в облаках. Рядом со мной у пулемета стоял лейтенант Пеликанов. Я с удивлением произнес: «Какими судьбами? Где твои джигиты и кони?» Пеликанов ехал со своим взводом, в офицерском вагоне не появлялся. «Все на своих местах, – ответил он. – Вот наглецы. Два самолета зашли так далеко в наш тыл. Где же наши? Почему их не призовут к порядку?» – с возмущением не говорил, а кричал он.

Для сбора людей в вагоны сам концертмейстер музвзвода так усердно дул в блестящую трубу, звуки его были слышны на несколько километров. Люди собирались медленно, с неохотой лезли в вагоны. Шуток не было слышно. Не доезжая 500 километров до фронта, фашист показал свои острые зубы. Убит машинист паровоза, кочегар ранен. Подмена тут же найдена. Поезд медленно тронулся. Через 15 минут остановка на полустанке. Из вагонов выносили убитых, укладывая их на мокрую лужайку в один ряд. Моросил дождь. Убитых было 15, раненых – 52. Тяжело был ранен командир 3 батальона, капитан Широков. Пуля навылет пробила ему грудную клетку. Он тяжело, с хрипом дышал. Влажный воздух наполнился запахом крови и мяса. Люди с содроганием сердца смотрели на первые жертвы. У многих на глазах появились слезы, сожалели об убитом друге, односельчанине и так далее.

Меня пригласил командир полка. В купе находились начальник штаба и комиссар. Командир полка объявил мне благодарность за отражение немецких самолетов. Без предисловия сказал: «Назначаю вас командиром третьего батальона». В душе я был рад, но свою радость показывать было неуместно. Насколько было возможно, сделал недовольный вид и попытался отказаться. «Товарищ полковник, я вчерашний сержант, военного образования не имею. За три с половиной месяца меня высоко подняли от сержанта до старшего лейтенанта. От командира отделения – до командира батальона. Не слишком ли много для меня?» «Но вы же уже командовали батальоном?» – перебил меня полковник. «Да, командовал, но это была другая обстановка. Не было офицерских кадров. Сейчас у вас и без меня достаточно высокообразованных кадров». Мой лепет, по-видимому, не понравился комиссару. Он грубо обрезал меня: «Вы поняли приказ командира полка?» «Так точно!» – ответил я. «Выполняйте!» «Есть выполнять!» – вытянулся я. «А сейчас садись. Говоришь, быстро идешь по служебной лестнице? Мы после первого боя будем писать представление о присвоении всем очередных званий. Ты уже показал себя, заносим тебя первым в список. Сейчас принимай батальон, ознакомься с личным составом».

Только я успел перейти в вагон к солдатам, состав медленно двинулся. Люди прислушивались к каждому звуку. Уловив звук любого мотора, трактора, самолета и даже близко идущей автомашины, создавали панику, прыгали на ходу поезда и разбегались в разные стороны. Состав вынужденно останавливали для сбора в вагоны. Прямо на перегоне по приказу командира полка эшелон остановили. Выстроили весь личный состав. Командир полка зачитал приказ Наркома обороны, что наша дивизия направляется на Ленинградский фронт. Новгород пал. Всеми силами немца должны были сдержать – не допустить к Ленинграду. Дальше последовал приказ по дивизии: за трусость, панику, прыгание на ходу с поезда без команд виновных считать за трусов и паникеров. По закону военного времени применять к ним огнестрельное оружие.

Зенитных пушек в составе не было. Солдатская смекалка и умелые руки приспособили станины к двум 45-миллиметровым пушкам. Их стволы не очень быстро (и требовалось много физической силы), но все же вращались в нужном направлении. При повторных еще двух налетах одиночных самолетов на состав эти две пушки сослужили большую службу. Совместно со спаренными зенитными пулеметами открывали заградительный огонь. Фашисты, не достигнув цели, скрывались за горизонтом. Напуганные люди при появлении звуков мотора паники не создавали, из вагонов на ходу поезда не выскакивали, но плохое настроение, подавленность и бессилие чувствовались во всем. Всюду слышалось справедливое возмущение: «Где же наши соколы, летающие быстрее, дальше и выше всех? Где же наши с мировыми знаками качества самолеты? Почему не призовут к порядку обнаглевших фашистов, хозяйничающих в нашем глубоком тылу как дома? Даже самолеты-одиночки летали уверенно, нагло, низко, на высоте птичьего полета». Шуток и песен в вагонах не было слышно. Боясь группового налета немецкой авиации, наш воинский железнодорожный состав был поставлен в тупик на маленьком разъезде, окруженном со всех сторон стеной леса, и тщательно замаскирован срубленными деревьями и сучками. Выходить из вагонов без разрешения командира полка было строго запрещено.

Настала ночь, по-летнему теплая. В мутной небесной дымке выглядывали тусклые звезды. Наш поезд плавно тронулся с места. Гудков паровоз не подавал. Даже главный кондуктор не применил своего свистка. Поезд не спешил, словно хотел продлить короткую июльскую ночь. Гулко стучали колеса на стыках рельс. Было уже к полуночи. Разговоры понемногу угомонились, слышался храп. Я лежал на жесткой средней полке офицерского вагона, старался уснуть, но скоро понял – не усну.

Вагон резко наклонило набок и тряхнуло на рельсах какого-то полустанка. Я встал, накинул шинель на плечи, вышел в тамбур. На полустанке нас ожидал встречный поезд, состоявший из пассажирских, товарных вагонов и платформ, обгорелых и искореженных. Все это было до отказа заполнено людьми: женщинами, стариками и детьми. Ехали и молодые мужчины. Наблюдая за этой печальной картиной, невольно думал о самом тяжелом, плохом. Поезд резко затормозил, на мгновение остановился и снова тронулся. В тамбур влез комиссар полка. Осветил меня ярким лучом света карманного фонарика. Проговорил: «О чем, старший лейтенант, задумался?» «Всякое, товарищ комиссар, в голову лезет», – ответил я. «Что именно?» «Я думал, что продвижение врага приостановлено на всех направлениях. Всюду наведен порядок со снабжением. Самое главное, наше командование воевать научилось. Все стабилизировалось. Встала страна огромная, встала на смертный бой. Весь народ включился в оборону страны. Женщины, старики и даже дети создают целые оборонительные комплексы. Железная лопата в руках полуголодных людей творит чудеса». «Все так и не так, товарищ Котриков, – тихо заговорил комиссар. – Разобраться в этой обстановке очень трудно. К нашему сожалению, пока ничего не стабилизировалось. Немцы продвигаются быстро. Наша еще до сих пор разрозненная армия должного сопротивления не оказывает. Гитлер собирается праздновать над нами победу в сентябре. Обстановка в настоящее время слишком сложная. Враг в ближайшее время будет остановлен и получит по заслугам за свои злодеяния. Помни слова Суворова: «Русаки всегда били пруссаков». Пошли спать, уже поздно, поживем – увидим». «У меня к вам много вопросов». «Завтра, товарищ Котриков». Он взял меня за рукав и вперед себя ввел в вагон. Я влез на свою полку, но уснуть не мог. Из памяти не мог устранить плачущих женщин, детей и стариков, провожающих на фронт своих близких. Сейчас они все дома. Большинство в своих родных деревнях ждут первой весточки с фронта. Их близкие, оплакиваемые, тесно прижавшись друг к другу, спят в стучащих по рельсам вагонах. Сон подкрался незаметно. Разбудил меня дежурный. «Котриков, принеси завтрак, пора самому есть и кормить людей».

Поезд снова стоял в тупике. Летнее солнце высоко висело над грешной землей, излучая свои живительные лучи. Я вышел из вагона. Командир полка с начальником штаба и комиссаром сидели под зеленым шатром сосны-исполина. О чем-то тихо говорили. Вокруг было чистое, безоблачное небо да необозримые лесные дебри и железная дорога, уходящая, казалось, в бесконечность. Лес был наполнен птичьим гомоном, запахами скошенной травы, сена. Хотелось бежать, дышать полной грудью свежим, чистым, наполненным лесными ароматами воздухом. Вдали показался поезд. Он медленно приближался, выпуская клубы дыма и пара. Шум вагонов вдалеке сливался во что-то единое, глухое. Поезд с каждой минутой увеличивался в размерах. Вот он выскочил на полустанок и с шумом пронесся мимо нашего состава.