Обычные наборы проводились в период с 1 ноября до 1 января. С 1 июня по 15 августа рекрутов депо сводили в единый лагерь, где им преподносились азы действия в составе целой роты или батальона. Наконец, к 1 октября команды направлялись из депо к сборным местам дивизий, а люди, отобранные для Гвардии, – прямо в Санкт-Петербург. Вместе с ними к полкам двигались и воинские команды депо. Вышедшие со сборных мест к войскам люди считались уже не рекрутами, а солдатами.

10 сентября 1811 г. при внутренних гарнизонных батальонах в Петрозаводске, Новгороде, Твери, Москве, Калуге, Туле, Орле, Курске, Харькове и Екатеринославе создали 10 новых запасных рекрутских депо 2-й линии (прежние депо были причислены к 1-й линии). Двадцать четыре депо 1-й линии были «прикреплены» к армейским пехотным дивизиям, от 3-й до 26-й следующим образом: к 3-й пехотной дивизии – Вяземское депо, к 4-й – Торопецкое, к 5-й – Холмское, к 6-й – Каргопольское, к 7-й – Стародубовское, к 8-й – Новомиргородское, к 9-й – Изюмское, к 10-й – Елисаветградское, к 11-й – Рославское, к 12-й – Ахтырское, к 13-й – Ивановское, к 14-й – Старорусское, к 15-й – Змиевское, к 16-й – Ольвиопольское, к 17-й – Вельское, к 18-й – Конотопское, к 19-й – Таганрогское, к 20-й – Азовское, к 21-й – Олонецкое, к 22-й – Чигиринское, к 23-й – Ельнинское, к 24-й —

Новгород-Северское, к 25-й – Подгощинское, к 26-й – Ромейское. Каждое депо теперь считалось резервной бригадой соответствующей дивизии и разделялось на 6 батальонов 3-ротного состава, в свою очередь, именующихся 4-ми резервными батальонами соответствующих полков. Штатная численность депо резко возросла: в каждом батальоне теперь числилось до 500 рекрутов; в состав депо также входили 4 эскадрона.

«Флейтщик» Московского гренадерского полка. Реконструкция.

Армия постоянно пополнялась и сыновьями находящихся на службе или уже уволенных солдат – военными кантонистами. Все дети мужского пола из солдатских семей с 7-летнего возраста забирались в учрежденные в царствование Императора Павла I военносиротские отделения при гарнизонах, где их учили строевой службе, грамоте, арифметике, «барабанщичьей науке» и игре на флейте. Родственники до 1808 г. по ходатайству могли оставлять сына и дома, но с обязательством обучить его всем упомянутым дисциплинам и в 18 лет выставить на службу в полк; впоследствии эта практика была признана неэффективной. Дети гвардейских солдат распределялись исключительно в Гвардию. В 1812 г. в армии числилось около 39 тысяч кантонистов, на службу из них было определено свыше 4 тысяч. В 1810 г. военное руководство обратило внимание на недостаточно активное, по его мнению, использование гвардейских кантонистов, которых при пехотных полках и батальонах Гвардии и в Гвардейском сиротском отделении насчитывалось 1794 человека. В выпущенном «Положении о военных кантонистах, находящихся при гвардейских полках» [30] предлагалось несколько возможных «профессий» для подростков 11–18 лет. Прежде всего кантонисты должны были заменить ротных цирюльников: в каждую роту приписывали двух кантонистов – 14 и 12 лет. Рота теперь могла «быстрее бриться» на квартирах, но в поход брали только старших по возрасту цирюльников. Ротные барабанщики и флейтщики также набирались из кантонистов не моложе 12 (флейтщики) и 14 (барабанщики) лет. Подобный опыт уже был наработан: в Лейб-гвардии Семеновском полку возраст большей части ротных музыкантов не превышал 14–16 лет, при этом многие из них участвовали в походе 1807 г. В каждом полку с 1810 г. устраивалась школа на 30 кантонистов, обучавшихся по нотам игре на флейте и барабане.

Солдат Павловского полка. Реконструкция. Фотография «Корфильм».

Лучшие ротные музыканты замещали освобождающиеся вакансии батальонных барабанщиков и полковых музыкантов; полкового барабанщика выбирали из батальонных. Другие школы при полках готовили ротных писарей; 36 кантонистов в 10–11 лет записывались в школу, а с 14 до 18 лет занимали должность писаря. Кроме того, кантонисты определялись в качестве цирюльников в госпиталя и отдавались в учение различным ремеслам (сроком на 5 лет). В 18 лет все кантонисты, не показавшие выдающихся способностей в своих профессиях, зачислялись в рядовые.

В марте 1811 г. были установлены новые правила комплектования нижними чинами гвардейских, гренадерских и кирасирских полков [27]. Все эти отборные части должны были пополняться по возможности уже проверенными на службе людьми, а не рекрутами, обучение которых требовало времени, а моральные качества довольно долго оставались неясными. Практика комплектования отборных частей подготовленными солдатами встречалась и раньше, но строгая система была установлена впервые. Для пополнения гвардейской пехоты все гренадерские, пехотные и егерские полки обязывались впредь ежегодно до 1 декабря направлять в столицу по 4 гренадера и по 2 стрелка, что в сумме давало 936 лучших солдат армии, «отличнейших поведением, ловкостию и знанием своего дела». Каждый из гренадерских полков получал пополнение из «приписанных» к нему двух дивизий; из каждого полка высылалось по 6 гренадеров и 9 стрелков. Хуже всего приходилось полкам 19-й и 20-й дивизий: каждая из них комплектовала целый гренадерский полк (соответственно Херсонский и Грузинский); кроме того, чины указанных двух полков пополняли Лейб-гренадерский полк (в 1-й и 2-й дивизиях, комплектующих лейб-гренадеров, было 11, а не 12 полков), а открывающиеся в них вакансии заполняли опять-таки из 19-й и 20-й дивизий. Таким образом, каждый гренадерский полк ежегодно высылал от себя по 6 лучших солдат; пехотный или егерский полк – по 21 солдату; полки 19-й и 20-й дивизий – по 36 солдат. Недостающее число людей в гренадерских полках разрешалось пополнять лучшими рекрутами. На комплектование Лейб-гренадерского полка были назначены 1-я и 2-я дивизии, Санкт-Петербургского гренадерского – 6-я и 21-я, Таврического – 3-я и 4-я, Екатеринославского – 17-я и 25-я, Павловского – 11-я и 23-я, гренадерского графа Аракчеева – 5-я и 14-я, Киевского – 10-я и 26-я, Астраханского – 9-я и 22-я, Малороссийского – 7-я и 24-я, Сибирского – 15-я и 13-я, Фанагорийского – 12-я и 18-я, Московского – 8-я и 18-я, Грузинского – 20-я, Херсонского – 19-я. О качественном уровне рядового состава гренадерских полков можно судить, например, по воспоминанию Н. А. Андреева, видевшего 2-ю гренадерскую дивизию в начале кампании: дивизия «была отличная, старые солдаты-усачи, их можно сравнить с гвардией 1805–1807 годов; уже после я по сие время подобных полков не видал ни одной роты и в гвардии» [87, стр. 181]. Во время войны эта стройная система естественным образом нарушилась, и отборные части комплектовались лучшими рекрутами. О действиях гвардейских новобранцев при штурме Полоцка 6 октября упоминал генерал-лейтенант граф П. X. Витгенштейн в своем рапорте императору: «Резерв пехоты гвардии… отличился при сем деле особенною храбростью, и рекруты, составляющие большую часть сего корпуса, просясь сами быть употребленными, старались неустрашимостью своею доказать, что они достойны счастья быть выбраны в защитники особы Вашего Императорского Величества».

6 июля 1812 г. правительство опубликовало манифест о сборе земского ополчения. В образованных трех округах очень быстро было собрано свыше 300 тысяч человек, часть из которых участвовала в боевых действиях вплоть до октября 1814 г. Немало ополченцев Московского ополчения в августе – октябре 1812 г. были причислены к армейским пехотным и егерским полкам, составляя при построениях третью шеренгу и выполняя различные хозяйственные функции.

Поступающие в полки новобранцы причислялись к капральствам, где старослужащие солдаты и унтер-офицеры помогали им постигать основы воинской службы и армейского быта. Русский унтер-офицерский корпус, получивший закалку в войнах конца XVIII – начала XIX века, представлял собой настоящую основу армии, причем очень качественную. Может быть, унтер-офицерам, как и всем нижним чинам, не всегда хватало инициативности, но боевой опыт и воинские навыки у большинства младшего командного состава присутствовали в избытке. Почти 80 % унтер-офицеров к 1812 г. имели выслугу свыше 8 лет, а каждый пятый начинал службу еще в славное екатерининское царствование. Три из пяти принимали участие в 6 и более (до 35–40) сражениях. Данные цифры были получены при анализе формулярных списков приблизительно 20 % унтер-офицеров – участников Бородинского сражения, но, по всей видимости, они достаточно верно характеризуют качественные показатели унтер-офицерского состава армии в целом [157]. Пополнение командных кадров в целом шло по трем направлениями: унтер-офицером мог стать молодой дворянин, выпускник учебного гренадерского батальона или отличившийся солдат. О дворянской службе мы поговорим несколько позже, а солдат из податных сословий мог получить повышение после 4-летней службы, хотя и здесь бывали исключения. Правила производства были определены еще в уставах Павла I:

«Если выбудет унтер-офицер недворянин, то вместо него представляет капитан той роты Шефу или полковому Командиру трех солдат на выбор, а оный наполняет наперед из нижних в верхние унтер-офицерские чины уже сам собою…

Не представлять в унтер-офицеры рядовых, которые бы четырех лет не выслужили и не хорошего поведения, не расторопных, а единственно только способных к письменным делам; ибо сие совсем побочное дело (действительно, грамотными были не более 40 % унтер-офицеров. – и.у.9…

Если отличится солдат храбростью своею перед другими, предпочитать такого и жаловать в старшие унтер-офицеры…

Если бы в которой роте не было достойных в унтер-офицеры, то брать Шефу или полковому Командиру способных из других рот» [75, стр. 194].

В 1812 г. в армии состояло 3 учебных гренадерских батальона, выпускающих ежегодно около 1000 подготовленных солдат; правда, часть из них обучалась владению музыкальными инструментами. В целом к началу войны количество специально подготовленных унтер-офицеров было незначительно.

«Хорошее поведение» и «достоинство» оценивались начальством не только в боевой обстановке. Подполковнику 1-го егерского полка М. М. Петрову на всю жизнь запомнился случай, произошедший 13 ноября 1812 г. при ночевке полка в деревне Кисели возле Шклова: «… Отворилась дверь корчмы… и вошел, в полной походной амуниции, зимней формы по шинели, но без ружья, известный в полку храбростию, искусною стрельбою и наилучшим поведением один из шести охранительных в сражениях особы полкового командира, гренадер-егерь Федор Алексеев. Повернувшись налево вполоборота, он подошел к полковому командиру (к полковнику М. И. Карпенко. – И. У.) и донес: «Ваше высокоблагородие, я сыскал здесь, в деревне, двух рекрутиков нашего полку запасного баталиона; они два родных брата, наемщики этой деревни, и были спрятаны в гумне их матери – в скирде соломы». – «Где эти бездельники, подлецы, подавай их сюда». – «Они здесь, на крыльце корчмы, и с матерью их, под присмотром двух товарищей моих, стрелков вашего высокоблагородия»

Сказав это, Алексеев отошел назад, растворил дверь и ввел в корчму беглецов, при которых была и мать-старуха… Дезертиры одеты были в мужицкие загрязненные короткие балахоны, опоясаны обрывками, обуты по изорванным онучишкам в шкуряные постолы; шеи их обвязаны были заватланными холщовыми платчишками; головная стрижка волос солдатской формы не совсем еще отросла; бороды давно небритые. В руках у них были войлочные белорусские тулейки.

Полковник Карпенков, желая усовестить беглецов и постращать укрывательницу мать их, зачал говорить: «Так-то вы, охочие наемщички, отслужили государю, присягнув с целованием святого креста и Евангелия, взяли с нанявших вас денежки, да и бежать с ними к родной матушке в гумно, на службу в полк мышей да крыс. А ты… так-то благословляла детушек своих в наемщики на службу царскую по присяге пред животворящим крестом и Евангелием; тотчас приняла беглецов-клятвопреступников в дом свой, чем бы, напомня им присягу и Божий гнев за нарушение клятвы, послать их явиться в свой полк. Вот они бы, по милосердию Господню, за твою правду и молитвы о них, отслужа верою и правдою, возвратились бы невредимыми к тебе, на радость и утешение в твоей старости, с крестами и медалями на грудях, вот такими, какие у него, – он показал на Алексеевы. – А теперь знаешь ли, до чего ты дожила? Их за то, что они взяли наемные деньги служить государю своему и бежали к тебе, родной безрассудной матушке, вот при твоих же глазах поставят спина с спиною – так вот, – сказав это, он столкнул беглецов спинами одного к другому, – и, чтобы не тратить лишней казенной пули на негодяев, одним выстрелом в груди обоих положат их срамную могилу; вот ты и плачься век сама на себя». Окончив эту речь, полковник отвернулся от беглецов, как тогда был противу него досадный ему провиантский чиновник, то он принялся опять шумливо уговаривать его выдать полку сухарей.

Этим временем Алексеев с беглецами и матерью их вышел вон из корчмы, полагая, что командир полка вполне рассудил его поимку и занялся уж не этакою дрянью, а продовольствием своих солдат, служащих государю верою и правдою. Провиантмейстер, оспоря полковника нашего, тоже пошел в свою станцию. Полковой командир, кропчась на несправедливость провиантского чиновника, ходил взад и вперед по длине корчмы. Вдруг раздался на улице, невдалеке от квартиры нашей, ружейный выстрел. Полковник изумился, говоря: «Что это такое значит?»

Я отвечал ему: «Это значит не менее нисколько того, что Алексеев исполнил свято командирское ваше предначертание». – «Как, да неужели он, дьявольский сын, и вправду это сделал? Избави его Господь, я и черт знает что с ним самим сделаю».

Тогда я, вставши с места моего, сказал ему тоном доклада по службе: «Господин полковник! Избави вас Бог, ежели вы хотя вид гнева вашего покажете храброму гренадеру, имеющему святую доверенность русского воина ко всякому вашему слову». – «Да я ведь только страшил этих беглецов и их мать». – «А он будто мог знать, что у вас на уме. Как бы то ни было, но ежели уж это совершилось, то я умоляю вас, г-н полковник, не откажите нам всем, подчиненным вашим, показать себя и в этом деле великодушным, оставя во всяком случае за собою добрую славу надежности слов ваших для подчиненных, не опасался никаких последствий худых от этого неумышленного…» При этом слове моем вошел в корчму гренадер Алексеев и сказал: «Исполнил, ваше высокоблагородие». Полковник спросил его робко: «Обоих?» – «Точно так, как изволили ваше высокоблагородие показывать: одною пулею». Полковник пожал плечами и сквозь прихлынувшие слезы еще сделал ему вопрос: «А мать их что?» – «Она воет над ними и…» «Ступай, ступай, в свое место», – сказал ему отрывисто полковой командир.

Гренадер Алексеев повернулся лихо и вышел из корчмы бодро, как ни в чем не былый. Полковник, стоя оцепенело, сложа руки на груди и выпав на выставленную вперед левую ногу, глядел на выходившее из корчмы свое любезное везде-храброе чадо.

Когда дверь корчмы затворилась и скрыла от глаз наших ужасного мстителя нарушения клятвы… полковник, тронутый до глубины сердца состраданием, всплеснув руками, сказал: «Всевышний Отец! Прости мне это нечаянное осуждение и казнь неумышленную малодушных преступников клятвы пред Тобою всуе данной и страдание безрассудной матери их – страдание вечное!» Но делать было нечего. Полковник немедля сел на мое место к столу и написал письмо к корпусному командиру своему графу Остерману, известив его искренне и подробно о происшествии, просил себе и гренадеру Алексееву прощения от вышнего начальства…

Чрез четыре дня полковой командир Карпенков получил на марше около местечка Белыничей, от графа Остермана между прочими предписаниями полку нашему и следующее: «…храброму усердному гренадеру Алексееву вручить от меня приложенные здесь пять червонцев и, ежели нет по службе его никаких препятствий, произвести в унтер-офицеры». Что и было тогда же исполнено вручением ему денег и нашивкою золотых галунов. Отслужа все кампании той войны, по возвращении в Россию он, по 20-летней службе и многим ранам, выпущен в отставку с пенсиею на знак отличия ордена Св. Георгия» [126, стр. 213–216].

Ульянов И. Э. в форме поручика Московского гренадерского полка. 1812 г. Реконструкция.

Офицерский корпус армии преимущественно комплектовался представителями потомственного дворянства. Дворяне, добровольно вступая в армию сразу в унтер-офицерском чине, должны были прослужить 3 года для получения первого офицерского звания, хотя в ряде случаев этот срок менялся. Дворяне также могли пройти курс профессиональной подготовки в ряде военно-учебных заведений. К началу царствования Александра это были 1-й и 2-й Кадетские корпуса, Шкловский кадетский корпус, Императорский Военно-Сиротский дом. Пажеский корпус, состоявший в Придворном ведомстве, только в 1802 г. был причислен к числу вузов. Шкловский корпус в 1807 г. перевели в Смоленск и назвали, соответственно, Смоленским. В 1812 г. «для образования в военную службу детей финляндских уроженцев» учредили Гаапаньемский Топографический корпус.

Дворянам с 16 лет и студентам университетов разрешено было вместо поступления на правах унтер-офицеров в полки проходить курс первоначального обучения в Дворянском полку при 2-м Кадетском корпусе. В полку дворяне в течение краткого времени знакомились с «порядком службы», учились строевым приемам и стрельбе, получали ряд познаний об обязанностях офицера. Только за время войны 1812 г. из Дворянского полка было произведено 17 выпусков, давших, среди прочих, 984 офицера армейской пехоты. Выпускникам Дворянского полка с 1810 г. из Кабинета Его Величества отпускали по 50 рублей на первоначальное обмундирование (хотя на эти деньги можно было приобрести лишь некоторые предметы офицерской экипировки).

По воспоминаниям Н. А. Андреева, в полку в первое время служили и старые, и малые, нередко отцы вместе с сыновьями. Учились все, кто не знал русской грамоты и первых четырех правил арифметики. В 1811 г. вместе с добровольцами из полка Андреев был произведен в офицерский чин и направлен в формирующийся 50-й Егерский полк 27-й пехотной дивизии [87, стр. 178].

Общее количество офицеров русской армии, получивших специальное образование, даже при учете весьма слабо образованных выпускников Дворянского полка, не превышало 22–23 % от общей численности офицерского корпуса.