Седой неспешно встал. Тут же выяснилось, что это, во-первых, богатырь (рост незнакомца оказался более двух с половиной метров), во-вторых, молодой, не старше семнадцати лет, судя по россыпи юношеских прыщей на лице, в-третьих, волосы не седые, а просто белые. Альбинос. Впрочем, у альбиносов глаза красные, а у этого оказались светло-светлосерые.

– Мир и тебе, дяденька, – отозвался богатырь, – Меня Илюхой зовут!

– А я – Иван… Иваныч! – представился Иван, давая понять, что он и старше, и опытнее.

Тут подошли и Рогнеда с Волком.

– Угощайтесь! – гостеприимно предложил Илья, показывая на медвежатину, – На всех хватит!

Угощение было принято с благодарностью. У хозяйственной Рогнеды даже горчица нашлась!

После трапезы Иван спросил:

– Откуда будешь, Илюша? Я тут в округе всех знаю, а тебя нет.

– С того берега я, с Ламереги, – охотно ответил тот, – Деревня такая. И фамилия наша оттого Мурманец. У нас там больше половины Мурманцы.

– Ого! Далеконько!

– Да я, это… батин баркас взял – и через Онегу сюда. Гуляю, вот. А в осенний призыв мне в армию идти, как раз восемнадцать стукнет.

– Так, до осени ещё целое лето с маем месяцем в придачу! – изумилась Рогнеда.

– Ну, и что? Погуляю-погуляю, поработаю где-нибудь! – беспечно махнул рукой (ручищей) Илья.

– А домой? – поинтересовался Волк, тщательно обгрызая медвежью лопатку.

Мурманец вздохнул и понурился:

– Не, домой не вернусь. Меня батя выпорол, ну, натурально, ремнём! Я не стерпел, да из дому и ушёл.

– Выпорол?! За что? – ахнул Иван, ибо должна была иметься очень веская причина, чтобы выпороть взрослого парня, – Чай, не старое время, не при царизме живём!

Илья уселся поудобнее и начал рассказывать:

– Батя самогонку добрую гонит и каждую весну варягам отвозит, на баркасе, то-есть. Здеся, в Карелии, озер-то много, а пограничников мало. Вот мы с ним в условленное место и привозили, да меняли на баранов али телят. У них, в Гиперборее, водку-то не продают, так что нашу самогонку из рук рвали! (Гиперборея – страна, расположенная на Скандинавском полуострове. Населена шведами, финнами и норвежцами, неофициально именуемыми Викингами или Варягами. Прим. Автора).

Илья помолчал, затем продолжил:

– Этой весной опять отправились. Восемьсот литров батя за зиму подготовил, насилу посуды нашлось разливать. Ну, варяги, значит, товар приняли, рассчитались честь по чести – четырнадцать барашков на баркас погрузили, а один мне пачку сигарет тайком сунул. Приплыли домой, я вечером за амбаром и закурил. А батя учуял! Как схватит меня за шкирку, как начнёт ремнём лупцевать! По заднице! Так обидно стало: ладно бы в ухо заехал, а он пороть, как маленького! Ну, я той же ночью и убежал…

– Понравилось, курить-то? – с интересом спросил Волк.

– Не понравилось, – буркнул несовершеннолетний богатырь.

Все примолкли, переваривая обед и услышанное. Из короба донёсся голос Осколка:

– Курение, это, вообще, что? Энергетическая подпитка?

Илья вздрогнул и заозирался:

– Это чтой-то? Кто?

Рогнеда представила ему товарища по борьбе с болотом:

– Это говорящий камень, Осколком зовут. Он с другой планеты прилетел.

Илья с интересом осмотрел валунчик, даже пальцем потрогал.

– Так, что насчёт курения? – повторил тот.

– Втягивают в себя дым некоторые граждане, а потом из ноздрей выпускают. Для удовольствия, – внёс ясность Иван.

– Но молодому человеку же не понравилось?

– Ну, кому нравится, а кому и нет.

Осколок задумчиво протянул:

– Змей Горыныч тоже из ноздрей дым пускал…

– Откуда ты знаешь? – скептически хмыкнул Волк.

– Видел.

– Ты можешь видеть?! – хором воскликнули Рогнеда с Иваном, – У тебя же глаз нет!

– А вот и могу! У меня эти… светочувствительные рецепторы, вот! – гордо заявил камень.

– А, Змей! Встретил я его намедни! – вмешался в разговор Илья, – Лежит на поляне, дремлет. Я ему: здравствуй, чудо-юдо, а он…

– А он, что? – подскочил Иван в ажитации.

– А он только глаз приоткрыл, дымом пыхнул и ничего не ответил. Невежливый, значит!

– А ты что?

– Я-то? Ушёл – и всё, – пожал плечами Илья, – А к вечеру медведя встретил. Тоже невежливого: рычать на меня взялся и лапой замахиваться.

– И ты его…?

– Дал ему по башке, чтоб не наглел.

– Дубиной?

– Кулаком. Он и с копыт. Сегодня, вот, пожарить решил. А тут, как раз, и вы подошли.

Иван лихорадочно соображал. Змей Горыныч совсем рядом! Правда, не ясно насчёт яиц, но, ведь, спросить же можно! Мурманца этого надо бы с собой взять, для представительности, ну, и для укрепы: вон, какой здоровенный, даже Змея Горыныча в случае чего поможет скрутить!

– Вот что, товарищ Мурманец, не желаете ли поступить на работу?

– Желаю! – заинтересованно отозвался тот, – А куда? И кем?

– В мою поисковую группу. Рабочим. Ну, и охранником.

– Нормально! И оружие дадут? – обрадовался Илья.

– Нет, несовершеннолетним оружие нельзя. Разве что, дубину.

– Согласен! А зарплата какая?

– Какая надо. Напишите сейчас заявление, я продиктую, и автобиографию. И анкету заполнить придётся.

Иван уклонился от вопроса о зарплате, ибо и сам не знал, сколько положено платить рабочим в полевой экспедиции, да ещё секретной. Потом в Управлении бухгалтеры разберутся. Впрочем, Илья не настаивал.

Процедура оформления затянулась часа на два. Внимательно прочитав заявление, анкету и автобиографию, Иван заставил нового члена группы дать подписку о неразглашении секретных государственных тайн.

Не успел он вытереть трудовой пот со лба, как к нему подступила Рогнеда:

– Как же так, Иван Иваныч? Товарища Мурманца на работу сразу взяли, едва встретили, а меня нет? Я так не согласна, я тоже зарплату хочу получать!

Пришлось повторить всю процедуру сначала, оформив девушку квартирмейстером. Закончили уже в сумерках. К Змею Горынычу идти было поздно. Дабы не пропало добро, поджарили ещё медвежатины и наелись от пуза. Волк, икая, отполз к воде и пил так долго, что всем показалось, будто уровень озера понизился.

Приехав в Широкую Здесю, агент византийского империализма Филатыч первым делом озаботился о легализации своего положения. Просто так слоняться по деревне нельзя, люди внимание обратят, да и участковый заинтересуется. Решил, что самое логичное – прикинуться дачниками. Зайдя на почту, он быстро выяснил у почтальона Печкина, что бабка Голицына перебралась к внучке на всё лето, правнуков пестовать.

– Изба ейная, стало быть, пустая, почему бы дачников не пустить? – рассудительно предположил почтальон, поправляя ремень сумки, – Я как раз в ту сторону иду, могу вас до Хрустального Чертога проводить.

– До чего?! – хором поразились шпионы.

Почтальон захихикал:

– Муж Натахин, Колька, хоромину отгрохал из пустых бутылок! Их тута навалом на каждом дворе, сдавать-то некуда. Вот и прозвали «Хрустальным Чертогом»!

Посмеялись.

Идти было недалеко, минут пятнадцать. Дом, преломляя лучи полуденного солнца, искрился и сиял всеми цветами радуги, поражая воображение башенками вокруг четырёхскатной крыши, арочными окнами, карнизами, фризами и (внимание!) колоннами! Прямо замок в миниатюре! Забор, впрочем, был деревянный.

На стук вышла ослепительно красивая, статная и дородная женщина лет тридцати.

– Нам бы гражданку Голицыну, Клавдию Михайловну, – вежливо приподнял кепку Филатыч.

– Я вас слушаю, – отозвалась бабка в кавычках.

Филатыч и Арнольд с Феликсом обалдели, аж челюсти отвесили. Почтальон же говорил, что она правнуков нянчит! Захлопнув рот, Филатыч перешел к делу:

– Я Иван Филатович Кеовин, а это мои помощники, Арнольд и Феликс. Нам сказали, вы на лето дачу можете сдать…

– Ах, дачу? Да, могу и сдать, ежели о цене договоримся, – улыбнулась женщина, показывая ямочки на тугих щеках.

У Филатыча потемнело в глазах.

– Какая же ваша цена будет? – с трудом вытолкнул он из себя.

– Тридцать рублей в месяц. Вам на сколько?

– Г-м, месяца на полтора… там видно будет.

– Сегодня заселяться хотите?

– Да, если можно.

– Почему нет? – снова улыбнулась Клавдия, и Филатыч почувствовал, как сердце его затрепетало, оборвалось и с шумом рухнуло в сапоги.

Заплатив аванс – двадцать рублей, они отправились к дому Клавдии. По дороге она взяла Филатыча под руку и ему совсем поплохело. От смущения у византийца заклинило мозги и он понес какую-то ерунду о командировке в Ленинград, о бюрократах, отказавшихся выделить рыбхозу новый катер… К счастью, быстро пришли.

Осмотрев добротный бревенчатый дом, заселились, в смысле Арнольд и Феликс заняли комнату с двумя койками – бывшую детскую, как пояснила Клавдия, а Филатыч оккупировал спальню.

– Ну, вот, живите, раз нравится! – поощрила их Клавдия, – А я побегу, пора Мишку с Машкой кормить.

– До свидания, Клавдия Михайловна, – светски наклонил голову Филатыч (хоть и вражеский, а, всё-таки, офицер!), – Только ключ оставьте, пожалуйста.

– Какой-такой ключ? – удивилась та, – Сроду у нас в деревне двери не запирались! Уйдете если куда, то палкой дверь подоприте, всякий и увидит, что дома никого нет.

– Э-э… ну, разумеется, – промямлил Филатыч.

Ночью он спал плохо. Милый образ маячил перед глазами и во сне, и не во сне.

«Красавица… Венера! Сколько же ей лет? Два мелких правнука… Семьдесят? Восемьдесят? Но, как? Наверняка без магии не обошлось…»

Старшему центуриону Костасу Ластиниди недавно исполнился сорок шестой год. Жил он бобылём, женат никогда не был. Да и какая может быть женитьба, если он в СССР уже шестнадцать лет безвылазно служит! Эх! Если бы только…

Утром, чуть свет, шпионов разбудил стук в окошко.

– Кто там? – вывихивая челюсть в зевке, окликнул визитёра Филатыч.

– Участковый уполномоченный.

Засуетившись, Филатыч набросил на голое тело телогрейку и отворил дверь. На пороге стоял немолодой человек в темно-синей милицейской форме с планшетом на ремешке через плечо.

– Здравствуйте. Младший лейтенант Ластиниди. Я насчет прописки.

Филатыч вздрогнул и выпучил глаза: фамилия его и в Греции была достаточно редкой, а тут, в глуши карельской встретил однофамильца!

– Да, конечно, товарищ лейтенант… Сейчас ребят подниму.

Проводив участкового в горницу, растолкал Арнольда и Феликса.

– Вот, товарищ лейтенант, паспорта.

– Э, зовите меня по имени-отчеству: Константин Витальевич, – добродушно ухмыльнулся милиционер.

Филатыч снова вздрогнул: полный, выходит, тёзка! Отца Вителлием звали!

Константин Витальевич тем временем внимательно рассматривал паспорта, читая каждую запись, каждый штамп.

– Значит, ленинградцы? А к нам какими судьбами?

– Да мы, это… в отпуске. А здесь хотим по болотам побродить, жуков половить, бабочек всяких. Мы – энтомологи-любители.

– А, понятно. Для науки, значит.

Участковый достал из планшета футлярчик с печатью, на которую старательно подышал, распространив лёгкий запах перегара, и оттиснул в каждый паспорт: «Прописан временно. Деревня Широкая Здеся». Расписался вечным пером и поставил число – 30 апреля 1964 года.

– Добро пожаловать, товарищи! Завтра на митинг приходите.

– На какой… митинг? – опешил Филатыч.

– Как это, на какой? Первое мая завтра! – нахмурился представитель власти.

– А! Да-да, конечно придём! Просто мы в деревне впервые первое мая празднуем. А у нас в Ленинграде митингов нет, там демонстрация. Вот я вас не сразу и понял, товарищ лейтенант, – многословно оправдался шпион, никогда ещё не бывший так близко к провалу.

Участковый попрощался и ушёл. Филатыч выругался по-русски нехорошими словами.

– Не надо так-то, шеф! Паспорта же не спалились? – сделал замечание шокированный Феликс.

– Причём тут паспорта! Завтра придётся на митинг переться, ещё один день потеряем!

Младший лейтенант, вернувшись в свой кабинет, настроил Серебряное Блюдечко на канал спецсвязи и, когда на поверхности появилось лицо начальника участковой службы района, подполковника Шерепетова, доложил:

– Вчера у меня, в Широкой Здесе, появилось трое. Прописка ленинградская. Говорят, что в отпуске, но намереваются полазить по нашим болотам, потому как являются энтомологами-любителями для науки.

– Молодец, Костя! Бдительность держишь на высоте! Присмотри за ними, – отозвался Шерепетов.

Ни он, ни младший лейтенант не были посвящены в тему Змея Горыныча. Просто начальство приказало докладывать обо всех незнакомцах, буде таковые появятся в Широкой Здесе, и проследить, что они будут делать.