Пролог

В лето от Сотворения Мира 6659-е на день памяти великомученика Памфила (1 марта) город Пунеж замер в недобром ожидании. Горожане затворились в своих избёнках, многие спрятались в погребах. Князь Изяслав, кряжистый муж лет сорока, стоял с малою дружиною на площадке надвратной башни. Дружинники (числом сорок шесть) тревожно поглядывали на небо, переминаясь с ноги на ногу. У всех за спиной имелись луки, собранные из турьих рогов. Такие только тренированным воинам натянуть по силам!

Время текло медленно, как мёд из горшка. Солнце давно уже встало и поднялось, как говорили в народе, на три дуба, а князь всё вглядывался в серое мартовское небо из-под длани, облачённой в кольчужную рукавицу. Наконец там появилась чёрная точка. Дружинники загомонили:

– Летит! Летит!

Без команды все натянули тетивы луков и наложили тяжёлые полуторааршинные стрелы. Одна такая пронизала зубра насквозь! Точка быстро увеличивалась в размере. Через двести ударов сердца князь уже мог разглядеть мерно машущие кожистые крылья. Ещё через столько же – уродливую харю Летучего Змея. Вскоре тот подлетел совсем близко и завис шагах в восьмидесяти от башни, выписывая восьмёрки. Крылья его были почти неподвижны. Парил, значит. Огромный, размах крыл аршин дванадесять.

– Готов ли, князь? – крикнул он громовым голосом, от которого шарахнулись кони на конюшне и залаяли-заскулили псы, – Нынче твой черёд! Подавай дéвицу-красавицу! Да чтоб ликом лепа, станом стройна, телом пышна!

– Не получишь ты ничего, Чудо-Юдо поганое! – слегка дрогнувшим голосом ответствовал князь, – Улетай по добру, по здорову, пока цел!

– Ну, смотри, Изя! – зарычал Змей так жутко, что даже камни со стены посыпались, – Не дашь – весь твой город огнём пожгу да попалю!

И выпустил из пасти сноп пламени длиной аршина в три. Для устрашения.

Князь выхватил меч и махнул им в сторону гада. Это был сигнал к стрельбе! Дружинники разом выпустили стрелы. Расстояние для опытных стрелков было пустяковое, все стрелы попали в цель… и отскочили от чешуй шкуры!

– Зажигательными! – скомандовал князь, надеясь подпалить шкуру.

Новый поток стрел, обмотанных горящей паклей… И снова бесполезно, никакого вреда уроду!

Тот захохотал скверным хохотом, от которого волосы у князя зашевелились под шлемом, и рявкнул:

– Ну, всё! Иду на вы!

На стену взбежала князева дщерь Береника, только зимой перешагнувшая из отрочества в девичество.

– Батюшка, родимый! Не надо! Не супротивничай! Пусть меня забирает, окаянный! Города-то жалко, люди погибнут!

– Как же я отдам своё кровное да любимое детище? – закручинился князь, – Может, посадскую какую?

– Нет! – прогромыхал Змей, – Мне эта люба!

– Стой, Береника! – хрипло взмолился Изяслав, но дева была далеко, в тридцати шагах, не задержать.

Красавица шагнула, остановилась на самом краешке стены. Ветер трепал её подол и опашень, норовил расплести косу. На миг стало тихо. А потом… потом княжна крикнула звонко, отчаянно:

– Прощай, батюшка родимый! Прощай, белый свет! Живот положиша за други своя!

Не колеблясь, закрыла очи, перекрестилась и бросилась со стены. Ловко подхватив её, сомлевшую, передними лапами на лету, чудище взмыло выше колокольни. До слуха донеслось:

– Передай князю Никите Китежскому: на другую весну его очередь! Тоже на Памфила!

Князь дрожащими руками снял шлем: он мешал вытереть слёзы, градом катящиеся из глаз. Старший дружинник покачал головой:

– Да ты седой весь, княже!

Рыцарь-храмовник, барон Леон де Воллэн де Монтескью, поправил плащ с вышитым крестом, пытаясь незаметно почесать спину. Не удалось, конечно, через доспехи. Столпившиеся за его спиной горожане Компьена негромко перешёптывались, поглядывая искоса на стоящую поодаль Жанну Верне, цветочницу, выбранную советом городских старшин в жертву дракону. В этом году Жанна оказалась самой красивой девой во всём арондисмане. В толпе шныряли торговцы лимонадом и пирожками, а также юркие личности, принимавшие пари на предстоящий бой. Толпа, предвкушая зрелище, бурлила и пузырилась азартом. Ставки были пять к одному за дракона.

Леон чувствовал себя уверенно. Изогнутый сарацинский меч был наточен до умопомрачительной остроты, рассекал плавающий в пруду волос. Боевое копьё с древком из упругого ясеня, обмотанное сыромятной бычьей шкурой, было надёжным: нипочём не сломается, хоть танцуй на нём. Но, главное – доспехи. Мастера-оружейники из Пуатье сделали их в точности похожими на железные, но, на самом деле, все детали были из Горного Льна (асбеста – прим. Автора), спрессованного и проклеенного, чтобы держать форму. Под доспехи Леон надел татарский ватный кафтан и ватные же штаны. Под шлемом с плюмажем и забралом тоже была баранья шапка и войлочная маска. Было жарко и потно, но рыцарь терпел.

Конь Джебраил был облачён соответствующим образом.

Ровно в полдень появился дракон. Толпа раздалась, шарахнувшись к краям площади.

Дракон, затрепетав крыльями, приземлился в двух туазах от Жанны. Та побледнела и закрыла глаза.

– О! Славную деву вы мне приготовили в этом году!

Он потянулся к девушке лапой.

– Аttendez, dégoûtant lézard!* – воскликнул барон, поднимая копьё, – Ты получишь девушку, только если победишь меня!

* Подожди, омерзительный ящер! – франц.

– А, ещё один! Безумству храбрых поём мы песню! – саркастически прорычал дракон, распахивая крылья, – Ну, давай, сразимся!

– Я имею честь напасть на тебя! – выкрикнул формальный вызов на поединок Леон и, опустив копьё, поскакал на врага, стоящего на всех четырёх лапах в двадцати туазах.

Тот, легко увернувшись от копья, взлетел. Барон, сорвав аплодисменты зрителей, поднял коня на дыбы и крутанулся на месте. Почти касаясь правым крылом мостовой, дракон совершил крутой вираж и устремился на рыцаря, с расстояния двух туазов выпустив струю огня. Леон, не пытаясь уклониться, закрылся щитом и ударил монстра копьём в глаз. Попал! В следующий миг его объяло пламенем, но, как он и предвидел, не обожгло. Толпа, увидев кровь на морде ящера, взревела.

С душераздирающим визгом тот пролетел мимо, развернулся. На сей раз атака была проведена не в лоб, а с высоты! Снова сноп пламени! В последний миг барон отбросил копьё и рубанул мечом по передней лапе. Меч не подвёл: чешуя шкуры поддалась и снова выступила кровь. Лапа повисла, наполовину перерубленная. Оглушительный рёв! В толпе многие, особенно слабые духом, упали на землю.

Леон ликовал: его изобретение оправдало себя! Он выдержал два удара огнём, превративших бы обычного рыцаря в головёшку! Он дважды ранил ящера! Теперь бы ещё один глаз ему выбить, а уж тогда…

Дракон, взлетев повыше, замер на миг, а затем бросился на рыцаря, как коршун на цыплёнка, причём, слева, дабы избежать удара мечом. Он не стал пытаться поразить его огнём. Нет, он просто схватил Леона тремя лапами и вырвал из седла! Толпа ахнула. Монстр тяжело поднимался по спирали в безоблачное небо. Взлетев выше шпиля собора Святого Петра, он разжал когти, и бедняга рыцарь грянулся о булыжники площади. Под его головой расплылась лужа крови.

– Ну, вот и всё! – триумфально расхохотался дракон, подхватывая Жанну за талию передней лапой, – Больше желающих нету? Тогда – au revoir!

Он улетел, но обещал вернуться…

В придорожной корчме «Карп и Русалка» жарко и душно, несмотря на осень. Шум, гам и суета. Народу много, в основном торговцы и гуртовщики. Хохот, ругань, богохульства. Две собаки грызутся на полу за объедки. Чад от подгоревшей тухловатой рыбы душит вонью. Свет почти не проникает сквозь слюдяные грязные оконца. За грубо сколоченным столом с оплывающей сальной свечой в деревянном подсвечнике несколько посетителей и хозяин Пишта, отвесив челюсти, слушают Клауса, пражского студента-медика, остановившегося на ночлег по пути из Вроцлава. Параллельно рассказу он пьёт от пуза (за их счёт!) доброе пиво Богемии и закусывает свежими кнедликами.

– … ну, значит, слышу третьего дня набат. Время раннее, только-только рассвело. Выхожу, а там… – он сделал долгий глоток из почётной оловянной кружки.

– Что? Что там? – нетерпеливо загомонили граждане Вроцлава.

– А там – дракон! За стрелку на башенных часах зацепился. Он в тот день должен был пани Бржихачкову забрать, бургомистрову дочь Ирму, значит. Ей жребий такой выпал, потому, что красивая. И девственница тоже. Дура, не догадалась попросить кого-нибудь, да хоть меня, войти в положение и помочь в женщину превратиться! Сразу от дракона и избавилась бы!

С сожалением вздохнув, Клаус отрезал себе жареной кровяной колбасы и с чавканьем принялся её пережёвывать. Все терпеливо ждали. Прожевав, студент продолжил:

– А дракон ночью прилетел, да на шпиль ратуши в темноте и напоролся! Одно крыло у него, значит, за шпиль проколото, а другое крыло, а, может и не крыло, а ляжка, за стрелку! Часы остановились, где механизму такую глупость провернуть, да и шпиль покосился… И орёт! Ой, слышали бы вы, добрые люди, как он орал!

– Как? – не замедлил жадно спросить Пишта.

– А вот так: ОГО-ГО, ВИНОГРАДНЫЙ ЖМЫХ!!! (выражение, эквивалентное русскому: «Ну, попал, шо песец!»)

От рёва дракона, мастерски имитированного студентом, слушатели потряслись и содрогнулись от ужаса и отвращения к сквернословию.

– А дальше-то, что? – жадно спросил Франтишек, торговец шерстью, придвигая Клаусу новую кружку.

Тот, не спеша, отпил, рыгнул и вытер усики рукавом:

– Дальше-то? Сбежались все, кто бегать мог, даже калеки безногие с паперти костёла, и давай в дракона камнями и дерьмом швыряться! Все булыжники из мостовой повыковыривали! Пан бургомистр и отец Алоизий посоветовались и послали дурачка Лешека с запиской к пану Бабичу, военному коменданту.

– А почему именно Лешека? – изумился портной Поспишил, – Ответственное же дело!

– А только он уйти с площади согласился от такого зрелища! За два крейцера. Дурачок же!

– За два крейцера и я бы сбегал… – пробормотал с другого конца стола хохол Данила.

Допив очередную кружку, Клаус продолжил:

– Пан комендант прискакал и говорит: да сжечь эту погань, нахрен, вместе с ратушей, вот и вся недолга! Ну, мы и принялись дрова да хворост таскать! Даже корчму Лейбы Жадкевича раскатали по брёвнышку, хоть он и возражал. Ну, пришлось дать ему в ухо, чтоб под ногами не путался. К полудню до половины ратушу дровами завалили, дракон уж и трепыхаться перестал, так, скулил только. Отец Алоизий, как положено, отслужил молебен об изгнании бесов, а палач Гойда хворост поджёг!

– Гойда? Я ж его знаю! – радостно воскликнул Миртил, пивовар, – Мой троюродный брат Карл на его свояченице Кларе женился полгода назад! Хорошая семья, благочестивая и зажиточная!

– Ещё бы! Палач, мало того, что на твёрдом окладе у муниципалитета, ещё за каждую казнь от города по восемь талеров получает, а также все пожитки казнённого! – подхватил с завистью гуртовщик Якоб.

Все надолго заспорили о ремесле палача. Сошлись на том, что зарабатывает он не так уж и много, зато регулярно, а, стало быть, имеется возможность крейцер-другой откладывать. Клаус, тем временем, жадно глотал пиво и колбасу, стараясь выпить и съесть как можно больше, пока слушатели не опомнились.

– А чем кончилось-то? – в конце концов спохватился корчмарь.

– Сгорела наша ратуша, – понурился Клаус, раздувшийся, как удав, – Вместе с часами, которые, говорят, четыре тысячи талеров стоили. Не восстановить!

– А дракон? – поинтересовался кто-то, уже без особого интереса.

– И дракон сгорел. Такие от него искры летели, прямо, фейерверк на день тезоименитства государя-императора!