Цитаты из книги «Далекое близкое»

пошел приторный флер-д’оранж… Романтизм совсем не в нашем духе. Нам показалось все это сентиментальностью и претила эта праздная помещичья среда. – А вот у меня есть «Илиада» Гомера, – говорит, осклабясь, Кириллыч, – как это вам покажется? Не попробовать ли?– Ха-ха! – развеселился от этой неожиданности Васильев. – Да ты несомненный антик! Какую книгу в дорогу берет!Нет, где же нам, заснем от этих шестистопных дактилей и спондеев; это ведь надо особенно как-то читать, нараспев, я не берусь. Если нас, – продолжал Васильев, – даже Тургенев не восхищает, так уж не до этой допотопности… А ну-ка дай «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…».Ничего не понимаю, нет. А ну дальше! И вдруг неожиданно совсем, слово за словом, стих за стихом, и мы не заметили, как нас втянула эта живая быль. Мы уже не могли оторваться

Вечера стали длиннее, и мы впервые подумали о чтении. У кого-то из нас нашлось много книг Писарева. Стали читать – нет, никакого интереса не представляла уже для нас его задорная талантливая полемика; а статьи критические, вроде «Пушкин и Белинский» нас даже обидели, и мы его бросили. Нашелся Тургенев. Вот, думали, где душу отведем, – увы! От книги

Эти две статуи, два типа, вероятно, были уже на положении рабов, уважаемых своими господами, и, вероятно, за свои заслуги они и увековечены в статуях по воле их господина. Левый – высокого роста красавец, должно быть блондин, с окладистой бородкой, представитель Севера… и его лицо неотразимо обвевает меня своими бесконечными грезами, неотступными грезами о крае родном. Да, он тоскует по родине… Ни великая культура Древнего Рима и его провинций с великолепными виллами, ни веселая жизнь южноязычников – ничто не может заменить ему бедных широких степей и теплых изб грубой родины… О, как загадочно и неисчерпаемо лицо с красивыми чертами этого русского ярославца!.. Другой – тип «моторного» человека: нос небольшой, картошкой; лицо озабочено делами двора; он некрасив, но что-то в нем напоминает и Крамского, и Льва Толстого; этот скиф был, разумеется, очень умный и дельный мажордом у патриция.

И эти славяне – одни из тех многих пленников, добыча тюркских всадников, которые угоняли наших предков в Константинополь и там, на невольничьем рынке, продавали их богатым патрициям. Многие славяне попадали в большую доверенность к своим господам и становились старшими и в домах над рабами, и особенно в морях, на галерах, над матросами и прикованными к веслам гребцами. В XVI веке у турок эти должности еще практиковались и остались в наших песнях и былинах казачества Запорожья. Песня о Самийле Кошке представляет очень ценный тип такого положения доверенного лица, до поры до времени дерущего шкуру со

Эти две превосходные статуи непременно должны быть скопированы или отлиты из гипса и помещены в наших скульптурных музеях… «Зачем?» – спросит читатель. «Эти два славянина необыкновенно интересны для нас, – отвечу я, – а для меня это родные братья Канина: та же глубина выражения лиц и те же черты чисто славянского типа». По стилю скульптура этих статуй относится к I веку до нашей эры. И эти славяне – одни из тех многих пленников, добыча тюркских всадников, которые угоняли наших предков в Константинополь и там, на невольничьем рынке, продавали их богатым патрициям. Многие славяне попадали в большую доверенность к своим господам и становились старшими и в домах над рабами, и особенно в морях, на галерах, над матросами и прикованными к веслам гребцами. В XVI веке у турок эти должности еще практиковались и остались в наших песнях и былинах казачества Запорожья. Песня о Самийле Кошке представляет очень ценный тип такого положения доверенного лица, до поры до времени дерущего шкуру со своих же братьев.

скифов очень напоминают казацкое платье, какое я еще в детстве знал на них. Эти две превосходные статуи непременно должны быть скопированы или отлиты из гипса и помещены в наших скульптурных музеях… «Зачем?» – спросит читатель. «Эти два славянина необыкновенно интересны для нас, – отвечу я, – а для меня это родные братья Канина: та же глубина выражения лиц и те же черты чисто славянского типа». По стилю скульптура этих статуй относится к I веку до нашей эры.

В Неаполитанском музее, при самом входе в вестибюль с улицы, помещены две статуи скифов – одна по правую, другая по левую руку. Фригийские колпаки на головах и порты на ногах сейчас же напоминают куль-обские вазы и плоские круглые блюда в нашем Эрмитаже. На вазах тех тонко выгравированы, так же и на круглом блюде, изображения скифов с лошадьми. Они ловят лошадь арканом, треножат ее ремнем точно так же, как и посейчас донские казаки ловят и треножат своих коней, и одежд

Кстати, стыдно признаться, никто и не поверит, что я впервые прочитал некрасовский «Парадный подъезд» только года два спустя после работы над картиной, после поездки на Волгу. И в самом деле, я не имел права не знать этих дивных строк о бурлаках. Все считают, что картина моя и произошла-то у меня как иллюстрация к бессмертным стихам Некрасова. Но это не так. Сообщаю только ради правды. В Неаполитанском музее, при самом входе в вестибюль с улицы, помещены две статуи скифов – одна по правую, другая по левую руку. Фригийские колпаки на головах и порты на ногах сейчас же напоминают куль-обские вазы и плоские круглые блюда в нашем Эрмитаже. На вазах тех тонко выгравированы, так же и на круглом блюде, изображения скифов с лошадьми. Они ловят лошадь арканом, треножат ее ремнем точно так же, как и посейчас донские казаки ловят и треножат своих коней, и одежды скифов очень напоминают казацкое платье, какое я еще в детстве знал на них.

Всего более шел к выражению лица Канина стих Некрасова: Кстати, стыдно признаться, никто и не поверит, что я впервые прочитал некрасовский «Парадный подъезд» только года два спустя после работы над картиной, после поездки на Волгу. И в самом деле, я не имел права не знать этих дивных строк о бурлаках. Все считают, что картина моя и произошла-то у меня как иллюстрация к бессмертным стихам Некрасова. Но это не так. Сообщаю только ради правды.

Была в лице его особая незлобивость человека, стоящего неизмеримо выше своей среды. Так, думалось мне, когда Эллада потеряла свою политическую независимость, богатые патриции железного Рима на рынках, где торговали рабами, покупали себе ученых-философов для воспитания своих детей. И вот философа, образованного на Платоне, Аристотеле, Сократе, Пифагоре, загнанного в общую яму или пещеру с беглыми преступниками-земляками, угоняли на Понт Эвксинский, и он лежал там на солнцепеке, пока кто-нибудь не покупал наконец его, шестидесятилетнего старика… Воображаю, сколько претерпевал такой праведник от всей грубой дворни, которая мстила ему за то, что он допускался в боярские покои оптиматов , ослеплявшие роскошью; разумеется, тогда его переодевали в чистую тунику, очищали от лохмотьев с паразитами…