Они замолчали: Ната разглядывала пейзаж, а Данислав – Нату. Ладонь лежала на ее талии. Потом он подумал-подумал – и прикоснулся к ней второй рукой, теперь ниже талии. На-та то ли не заметила, то ли сделала вид, что не замечает. Данислав опустил руки еще ниже, провел по бедрам…

Юбка на ней была короткая: когда он увез ее из инкубаторского поселка, где все ходили в комбинезонах или старомодной одежде, Ната, обнаружив, насколько далеко шагнула мода, стала одеваться, как героини голографического аниме-кавай. Сейчас на ней были серебристые колготки из очень тонкого пластика, мини-юбка и зеленая безрукавка. В волосах сидел крупный жук с золотистым панцирем и вытянутым тельцем такой формы, чтобы его удобно было брать в руку. К поясу юбки крепилась мини-сумочка, а в саму юбку была прошита напоминалка, высоким голоском говорившая с владелицей, если та что-то роняла или забывала. Такая одежда не то чтобы портила ее, но и не очень шла – главным образом потому, что девочкой-то Ната не выглядела. Она производила впечатление юной – и в то же время вполне зрелой женщины. Почувствовав под руками гладкую холодную поверхность колготок, Дан прижал к ней ладони и стал медленно задирать юбку. Ната тут же отвлеклась от созерцания пейзажа, обернулась и отодвинула его руки.

– На нас же смотрят, – сказала она укоризненно. Дан оглянулся: за окнами головы всех пассажиров мужского пола были повернуты в их сторону.

– Ну и что? Кому какое дело? Ты же не в своем инкубаторе. Сейчас ты никого не смутишь этим, даже если мы прямо здесь начнем…

– Нет! – сказала Ната, на которую, судя по всему, накатил один из ее приступов чопорности. – Не можешь потерпеть?

– Да ты пойми, это совершенно нормально, – принялся увещевать Данислав. – В университетских общежитиях даже нету раздельного проживания. Мальчиков и девочек селят не просто в общих корпусах, а в общих комнатах – по четыре-шесть человек, чтобы молодежь друг друга просвещала, понимаешь? – Говоря это, он медленно подступал к Нате, а она отступала, пока не уперлась спиной в ограждение.

– Мне так не нравится, – сказала она. – Не нравится, когда при этом на меня смотрят.

– Откуда ты знаешь? Ты что, делала это, когда на тебя смотрели?

Ната порозовела.

– Нет. Но я… я и так знаю. Это должно быть… – Она наморщила лоб. Недостаток словарного запаса, да и вообще умения обращаться со словами, выражать мысли и, главное, чувства заставлял ее часто морщить лоб. – Чтобы только вдвоем. Об этом не надо говорить и показывать это, и смотреть, потому что тогда… Ну, в общем…

– Исчезает таинство? – подсказал Данислав.

– Что? Да. Оно… Как ты сказал?

Так вот почему она не любила смотреть эротические фильмы, почему заставила его уйти с секс-шоу, на которое он ее когда-то повел, не любила даже разговоров на эту тему, хотя при всем этом в постели отнюдь не была пуританкой…

– Интимность пропадает, остается грубый секс, – пояснил Дан.

– Да… Что? Мне так не нравится. Тебе будет приятно, если… если мне не будет нравиться, когда мы это делаем?

Этот довод смутил его.

– Ну, нет, – сказал Данислав. – Нет, конечно, я не хочу делать это так, чтобы тебе не нравилось. Но хотя бы поцеловаться мы можем?

Раздался писк. На правом рукаве куртки Дана сидела свернувшаяся кольцом псевдоживая ящерица – биомеханический тонк. Данислав завел его недавно и уже хотел поменять, потому что, как выяснилось, это устройство раздражало его. А вот Нате подобное, наоборот, нравилось, забавляло – пришлось купить ей тонк-жука с игрушечным дизайном. Во лбу ящерки горел рубиновый глаз – жестикулярный датчик, и когда Данислав поднес к ней руку, она сама собой развернулась и прыгнула в ладонь.

– Да, Калем, – сказал Дан в щель под пружинным хвостом, то есть в динамик тонка. – Мы подъезжаем, скоро будем… Ага, давай…

Ната улыбалась. Дан положил руки ей на плечи и поцеловал.

* * *

Солнце горячим медом заливало тарелку наземной станции, окруженную покатыми стенами из пластистекла. Грузчик-колесничий с притороченной к животу тележкой похватал сумки и уложил себе под брюхо.

Хотя они не виделись уже много лет, Дан сразу узнал появившегося на дорожке чернявого черноглазого Калема. Старый друг тоже колесничий: до колен ноги почти нормальные, а ниже – два органических колеса. Многочасовая хирургическая операция – и кость сложной формы, что-то вроде перевернутой Y, подвижно закрепленная в колене, охватывает колесо наподобие велосипедной «вилки». В центре – сустав, сухожилия и прокачанные анаболиками «скользящие» веерные мышцы; к окружности тянется тугая, как оболочка барабана, желтая кожа; обод – широкий ногтевой валик и твердая «шина» из таких же ороговевших клеток, что и человеческие ногти. Три недели стационара, частичная перестройка нервной системы и вестибулярного аппарата, месяц ковыляния под бандажом – и кати куда хочешь.

Калем носил шорты, колеса оставались обнажены, хотя мода давно откликнулась на появление людей с модифицированными ногами: теперь для них делали так называемые шташины, брюки-зонтики, не скрывающие лишь нижнюю, касающуюся земли часть обода.

Шелестя и пощелкивая конечностями, Калем подкатился к Дану. Они обнялись.

– Это Ната, – представил Данислав, и бывший однокашник, а ныне – университетский преподаватель, схватил ее руку и энергично потряс. Он остался таким же порывистым и поверхностным, склонным легко воспринимать жизнь и избегать проблем. Дан заметил, что Ната слегка напряглась: в их поселке ни одного колесничего не было, она так до сих пор и не смогла привыкнуть. Калем же сиял улыбкой во все тридцать два покрытых белейшим кальцированным пластиком зуба.

Они пошли к воротам, грузчик покатил следом тележку с сумками.

– Видел тут, как по мосту пронеслась колонна мобилей! – звучным голосом вещал Калем. Как и у многих преподавателей, в его скулу был имплантирован «громик» – усилитель голоса. – Сигналили почем зря. Это те, что с вами на одном острове прилетели?

– Они. Там куча шишек. Прибыли на открытие нового общежития Красного Корпуса.

– То-то у нас с утра переполох, даже занятия некоторые отменили. Бюро шустрит, везде их солдатики носятся, все проверяют…

Бюро, как называли университетскую службу безопасности, не имело особых полномочий: ректоры не хотели, чтобы в городе окрепла силовая структура, которая когда-нибудь может выйти из-под контроля и начать играть в собственные игры. Полиции как таковой не было вообще; Бюро, состоящее в основном из отставных вояк и подчинявшееся напрямую проректору, обеспечивало безопасность во всей автономии. Здесь в общем было тихо: любые владельцы крупного бизнеса заинтересованы в притоке свежих молодых мозгов, и ни одной межкорпоративной войны на этой территории не случалось. Блюстителей порядка называли бюрами или, снисходительно, бюриками. Часто ими становились отчисленные за неуспеваемость студенты.

Выйдя за ворота, Дан встал, щурясь на солнце, охваченный внезапным приступом ностальгии. Низкие крыши и широкая полоса неба между ними, приглушенный шум токомобилей, прохожие, блеклые в дневном свете голограммные вывески…

Он никогда не понимал под Родиной историко-культурное наследие определенного этноса, как и государство, в котором родился, – тем более что и государств никаких не осталось, лишь Сотрудничества, объединения автономных областей, – и потому недоумевал, сталкиваясь с любым проявлением патриотизма. Патриотизм по отношению к чему? К стране? К территории какой-то автономии? Но это лишь кусок земной поверхности с определенными границами! Родиной для него были набор воспоминаний о местах, людях, ситуациях и свои чувства, со всем этим связанные. Некое ментальное облачко в голове, маленькая внутренняя отчизна. Вот к ней можно испытывать любовь, ностальгию – но, как и в одну и ту же реку, в эту отчизну нельзя вернуться. А сейчас… Нет, он не помнил этого места, тихой улицы за воротами станции струнной дороги, но какие-то смазанные временем картины из закоулков памяти вдруг всплыли в голове и наложились на окружающее, заставив Данислава остановиться, жмурясь, поглядеть по сторонам и замереть, не дыша: он пытался остановить мгновение, задержать это теплое, сладкое и печальное ощущение прошлого, сотканного из солнечного пуха и золотых пылинок…

– Ну что, такси поймаем? – спросил Калем, и затопившее Данислава детство – нереальное, не такое, каким в действительности оно было, но идеализированное его сознанием, – детство это исчезло.

Прохожих было мало, иногда почти бесшумно проезжали машины – широкие, чтобы на заднем сиденье могли поместиться несколько человек, и совсем узкие, для водителя и одного пассажира. Калем замахал рукой, останавливая челомобиль, и грузчик, выдвинув из тележки считыватель, хмуро сказал: «Пять кликов». Приложив подушечку большого пальца к фотоэмульсионному кружку считывателя, Данислав коснулся сенсора с цифрой 5 на табло. Один клик – условная единица, равная одному шагу по Большой Гипертекстовой Библиотеке, нажатию на одну из перекрестных ссылок. На самом деле платить за пользование электронным Гипертекстом не было необходимости, клик был лишь условной единицей, результатом общественной договоренности – символом единицы информации, которой оплачивались услуги и товары. Не имея под собой никаких материальных ценностей вроде золота (которое, как и драгоценные камни, ценностью быть давно перестало), клик тем не менее вполне успешно заменил деньги.

Считыватель застрекотал и втянулся обратно. Грузчик-колесничий вытащил сумки. Покосился на Калема, возле которого как раз остановилось такси, сунул ему что-то в ладонь, развернулся и укатил.

– Можно я впереди поеду? – попросила Ната. – Там лучше видно.

– Давай.

Она села рядом с толстым водителем, Дан и Калем устроились позади. Расстояние между сиденьями было достаточно широким, чтобы могли втиснуться колеса.

Водители такси не покидали свои машины до конца рабочей смены, а некоторые из них не вылезали неделями – оттого большинство таксистов страдали избыточным весом. Нижняя часть грузного тела была погружена в мягкий пластик шоферского гнезда. Функциями оно напоминало медицинское живокресло, только куда проще и дешевле – обеспечивало гигиеничный вывод естественных отправлений и через вживленные под ребра катетеры снабжало пищей. От приборной доски к телемоноклю на лице водителя тянулась гибкая белая спираль, по которой при каждом движении головы пробегали радужные кольца. Руки покоились в сенсорных пазах – специальных углублениях на приборной доске; движениями пальцев водитель управлял всеми системами, от включения и выключения фар до дверных фиксаторов. В большинстве автономий люди давно такси не водили, токомобили одной фирмы управлялись через Геовэб упрощенным подобием искусственного интеллекта или штатными программистами. Но в Университетах водителям удалось отстоять свои права и вытеснить автоматизированные такси-сети, которые в разное время пытались развить здесь бизнесмены. Ректоры челомобильщиков поддерживали – по их мнению, живые таксисты придавали автономии аромат старины.

– Давно в машинах не ездил… – хмыкнул Калем. – Все больше на своих двоих…

– Что он тебе дал? – спросил Данислав, когда челомобиль, еле слышно заурчав тесларатором, поехал.

Калем захихикал и хлопнул по карману.

– Я не смотрел. Прокламацию какую-нибудь, что ж еще. Потом выброшу. У них движение «За свободу колесников». Это они сами себя так называют – колесники, а слово «колесничие» считают оскорбительным.

Дан удивился:

– Почему? Глупости какие…

– Ага. Они говорят, что нормальные люди их притесняют, используя колесничих только на тяжелых работах, ну или на неквалифицированных каких-то.

– Но ты ведь – преподаватель.

– Так то-то и оно! Дело в… – Калем многозначительно постучал себя по лбу. – А не в… – Он хлопнул по роговому ободу колеса.

Ната молчала, приникнув к окну. За ним проносились обычные дома – бетонно-керамические стены, бронированные окна – и прохожие, в основном молодежь, пешая или в транспортных костюмах. Город студентов, учителей и обслуживающего персонала…

Наклонившись к Даниславу, Калем прошептал:

– Э, дорогой, красивая девка. В твоем вкусе, а?

– Ага, – пробормотал Дан.

– Свежая, – не унимался Калем. – Как цветок, только распустившийся… А ты, значит, садовник…

Он преподавал теоретическую физику, но увлекался поэзией, в которой, однако, ничего не смыслил, и часто использовал всякие банальные сравнения. Калем, обладатель мохнатых черных бровей и большого горбатого носа, имел арабо-грузинское происхождение. Грузины-то еще остались, что им сделается, а вот арабов сильно поубавилось после Второй среднеевразийской войны, когда объединившиеся славяне и японцы (в Японии как раз окончательно расшифровали карту человеческого ДНК и смекнули, какая последовательность аминокислот за какой ген отвечает) устроили гено-геноцид: совместно создали хитрый вирус и саданули им по множеству ключевых точек, за одно поколение стерев сотни миллионов врагов с лица планеты. Конечно, тогда вышел большой облом: ориентировались на генные комплексы, ответственные за определенный цвет кожи и волос, форму глаз и прочие специфические внешние параметры, – соответственно, не все арабы полегли, а из тех, кто полег, не все были арабами. Например, погибло много евреев – они с арабами похожи. Народу вымерло столько, что, собственно говоря, как раз после этого – вернее, после того как выжившие арабы одну атомную бомбу взорвали под Москвой, другую сбросили на Токио, а третьей рванули Ла-Манш, когда береговая охрана нейтральных французов выследила их мини-подлодку, – именно после этого крупномасштабная война, тотальная межплеменная резня и табуировалась в коллективном сознании так же, как в нем табуированы, допустим, убийство ребенка или инцест. Это, однако, парадоксальным образом привело к увеличению, чуть ли не легализации насилия на межличностном уровне. Затем в течение двух десятков лет сложились Сотрудничества, и планета изменилась до неузнаваемости.

Ну а Калему повезло – он арабом был лишь частично, его штамм «антиарабика» не тронул. Возможно, его спас шнобель выдающейся величины.

– Так куда ты нас везешь? – спросил Дан.

– Гостиница возле старых корпусов. Ты говорил, вы на вечеринку в Общежитие приехали?

– Ну да. Меня пригласили. Хотя я так и не понял, что такого в открытии какого-то общежития, почему из-за этого надо шум устраивать…

– Э нет! Заметь, Общежитие – с большой буквы. Оно ж строилось по проекту ребят с прикладного факультета. А клики «Электрикум Арт» дал. Это дом-умник, понимаешь? Киборгизированный… Тут уже и так, и сяк крутили – интельдом, домумник, зданум, умобитель… Как же так, думаем, «жопа есть, а слова нет»? Непорядок. В конце концов все же решили умнодомом назвать, хоть оно и банально. ЭА вокруг открытия большой шум хочет поднять. Они сейчас взялись за проект по строительству умнодомов и конкурируют в этом деле с «Фурнитурой».

– Да это ж старье, – возразил Данислав. – Сколько времени уже дома с прошивкой делают, на компьютерном управлении… «Фурнитура» вот что-то похожее клепает по заказам, я даже видел один. Похож на загородное бунгало, только движется. Чтоб отпуск проводить где-то за границей техносферы. Мы ехали по бану, а он мимо по лугу полз… как улитка какая. За ним еще след на траве неприятный, вроде мыло склизкое…

– Сам сказал, дорогой – по заказам. Они делают дома для богатых. К тому же движущиеся. А ЭА работает над проектом стационарных зданий.

– Ну и что тут такого принципиально нового? Наоборот, движущиеся дома… вроде как интереснее.

– Только для богачей. Экзотика такая. Они ж стоят раза в три дороже, потому что у них там качающиеся полы, вестибулярный аппарат сложный и навигационная система навороченная. Ну и потом, какой нормальный человек захочет жить в доме, который постоянно перемещается? Я б не захотел. Это чтобы на природе такой поставить… А в техносфере как? Старые дома с прошивкой – они именно старые, там технологии вековой давности. ЭА хочет сделать город, целиком состоящий из стационарных многоквартирных умнодомов. Поставить это дело на поток и снизить себестоимость, чтобы такое жилье могли обычные автономщики себе позволить. Хотя Общежитие – оно, конечно, сверхдорогое. Но это так, реклама. Громкий проект. Здесь, за чертой автономии, есть здоровенный квартал заброшенный. Кирпичные заводы там раньше были – помнишь еще, что такое кирпичи? Фабрики какие-то… Ну вот, они планируют, если с Общежитием все сладится, вложить средства в перестройку того района. Сделать для начала небольшой квартал компендиумов-умников, соединенных в общую систему через Геовэб… Ладно, сам увидишь… А, приехали!

Челомобиль встал. Не поворачивая лысой мягкой головы в бледных складках, водитель что-то еле слышно произнес, голос его полился из динамиков в потолке, будто заговорила сама машина:

– Десять кликов.

В спинке водительского гнезда откинулся щиток, показав щель приемника. Дан расплатился, и только после этого запертые дверцы раскрылись.

Они вышли на залитую солнцем улицу. Здания Желтого корпуса стояли на склоне холма, венчала его цилиндрическая постройка лаборатории физического факультета. Было здесь и несколько не принадлежащих Университетам домов, и на одном, пятиэтажном, висела чуть мерцающая голографическая вывеска: