Даже самое трудное время проходит и растворяется в прошлом. Пережитое, если даже и забывается, все равно остается ничего не значащим тусклым воспоминанием.
В тот день, когда я обзавелся трофейным японским кинжалом, мне пришлось пережить, как говаривали в цирке, настоящий смертельный номер. Он, как и многое другое, забылся, и сейчас пришел на память только потому, что принялся писать эти записки.
В тот вечер ко мне в типографию пришли соседские мальчишки. Мы стояли у входа, рассматривали подаренный тесак, болтали, смеялись. К нам подошел подвыпивший офицер.
– Чего столпились? А ну, разойдись! – закричал он.
– Тротуар широкий, идите своей дорогой. Места всем хватит, – ответил я довольно резко, подбадриваемый собственным оружием – оно висело у меня на животе на брючном ремне.
– А ну, пошли отсюда! – еще громче закричал офицер и вынул из кобуры пистолет.
– Сказали тебе – иди своей дорогой, а то наваляем…
Офицер шагнул ко мне, приставил наган к груди:
– Я сказал – проваливайте…
– Тоже мне раскомандовался в нашем городе, – подал голос кто-то из ребят.
– Ну, тогда смотри, – процедил офицер и нажал на спусковой крючок.
Щелчок отозвался в моей груди, но я был абсолютно спокоен. Не осознавал, что происходит, чем я только что рисковал.
К нему бросились его приятели, скрутили руки, оттащили в сторону. И только тогда я почувствовал, что ноги мои стали ватными. Что я только что мог получить пулю в грудь. Был на волосок от смерти. Да и мои ребята тоже едва в штаны не наклали.
Позже стало известно, что в тот день закончилась война с Японией и все, у кого было оружие, палили из него куда попало.
В меня, к счастью, не попало.
Ну, это дело минувших дней. Страшное происшествие скоро забылось. Жизнь потекла туда, куда ей и положено было течь.
Глупо умирать от страха перед смертью.
Сенека.
Жизнь стала мирной. И теперь уже приходить надо было точно к началу смены. Да и уходить на обед следовало. когда положено. Военную вольницу нужно было забыть. Верх взяла дисциплина, к которой мы, мальчишки, не были приучены.
В типографию стали возвращаться с фронта взрослые мужчины. Мы само собой, отодвинулись на задний план. Да какие мы пацаны! За годы войны успели подрасти, стали специалистами каждый в своем деле. А я и вообще не успел оглянуться, как пришло время получать паспорт. Я ждал его с большим нетерпением. Без паспорта меня не пускали на вечерние сеансы в кино и девчонки смотрели на меня из-за этого, как на сопляка.
Стал я собирать документы для милиции. В первую очередь, свидетельство о рождении.
Метрика у меня была знатная. На большом листе толстой бумаги. Потертая на сгибах. По ней можно было изучить всю мою родословную. Вплоть до того, какой цвет кожи был у моих дедушек и бабушек по отцовской и материнской линии.
Этот документ вместе с другими бумагами я отнес в милицию, в паспортный отдел. Офицер перебрал их и стал внимательно рассматривать метрику. Поднял на меня глаза:
– Что здесь написано?
– Это свидетельство о рождении…
– На каком языке?
– Португальском…
– Ты что, португалец?
– Нет…
– Ты чей? Где отец работает?
– В редакции газеты.
– Фамилия?
– Чья?
– Его, отца?
– Гейман.
– А твоя?
– Пятигорский.
– Ничего не пойму. Приходи через неделю, оформим.
Пришел через неделю.
– Еще не готово. Давай, заходи через полмесяца.
Потом мне говорили – паспорт будет готов через месяц, через два, а я все заходил и заходил…
Можно было бы терпеть еще больше – на кой ляд мне тот паспорт! Но так не терпелось почувствовать себя взрослым! Показать в кинотеатре, что имею полное право ходить на вечерние сеансы…
Поплакался отцу.
– Завтра пойдем в милицию вместе. Надо узнать, почему тебя маринуют.
На следующий день пришлось изрядно походили по кабинетам. Никто не мог объяснить, что у них случилось. Всюду говорили одно и то же:
– У нас случились трудности. Надо еще с месяц подождать.
И только когда Борис Григорьевич добрался до самого верха, там сообщили:
– Метрика на португальском языке. Ее не только в Биробиджане, но и в Хабаровске никому не перевести. Отправили в Москву, в министерство. А оттуда нет ответа. Послали несколько запросов. Отвечают: в ближайшие дни пришлем. Но не шлют. И вот лишь сейчас все, наконец, прояснилось: ваша метрика где-то затерялась. Там организовали целое следствие, но концов найти не могут.
– А что нам делать? – спросил отец.
– Ждать…
– Но если даже в министерстве концов найти не могут…
– Есть один выход из этого запутанного дела. Не уверен, захотите ли вы им воспользоваться…
– Объясните.
– У вас с мальчиком разные фамилии. Он ваш пасынок?
– Да.
– Если бы вы его усыновили, он получил бы другую фамилию и ваше отчество. Ему и вам выдали бы соответствующие документы. Тогда их было бы достаточно для получения паспорта. Без затерявшегося свидетельства о рождении.
Как вы к этому отнесетесь?
– Я должен посоветоваться с сыном…
В коридоре Борис Григорьевич рассказал мне о предложении милиционеров и спросил:
– Ну, как?
– Конечно, я согласен.
Через пару дней я пришел получать паспорт. Раскрыл его, начал читать и бросился к окошку;
– Здесь грубая ошибка. Я написал в анкете: мое имя Ильич. Его дали мне родители при рождении. А вы написали: Илья.
– Успокойся. У нас в стране так никого не зовут – это отчество. А настоящее имя – Илья. Мы посоветовались и решили, что и ты станешь Ильей. Все равно же фамилию поменял. Будешь теперь, как новенький.
Надеяться всегда лучше, чем отчаиваться.
Иоганн В. Гете.
Как бы там ни было, история эта на новеньком паспорте не закончилась.
Лет через двадцать получил я повестку: такого-то числа я должен явиться в ОВИР. Это отдел милиции, или госбезопасности? который занимался визами за рубеж, работой с иностранцами и всякими такими делами.
Я слегка оробел. Хотя в то время я никакого отношения к заграничным визам не имел, да и иностранцем я перестал числиться в начале тридцатых годов прошлого века. Но, как мне было известно, взаимоотношения с ОВИРом к добру не приводили. Многие люди натерпелись горя, теряли работу, бросали профессию, карьеру, становились безработными, с которыми в отделах кадров и разговаривать не хотели. Многих из них я знал, о некоторых писал до того, как с ними случилось такое несчастье.
Тем не менее, собрался с духом и пошел по повестке, не переставая думать, где я мог проколоться.
Человек в штатском встретил меня несурово. Задал несколько вопросов о моей жизни, семье, работе. Потом спросил:
– У вас когда-то были сложности с получением паспорта?
– Да, моего первого паспорта.
– И что же случилось?
Я рассказал историю о метрике, которую никто не мог перевести с португальского. О том, как мое свидетельство о рождении потерялось в Москве и поэтому я долго был без паспорта.
– И как все-таки вы оказались с паспортом?
Мне пришлось рассказать мою историю. Об отце Маркусе Пятигорском, который умер. О втором замужестве мамы и о том, что у меня появился новый отец.
– В милиции ему посоветовали усыновить меня, дать мне свою фамилию и отчество. Это позволило милиции выдать мне паспорт без потерявшейся метрики.
Хозяин кабинета улыбнулся, пожал мне руку:
– Спасибо, вы свободны.
Я оторопел. Не мог понять, зачем меня вызывали в ОВИР.
– Это все?
– Да, все.
– Извините, не могу ли я задать вам вопрос?
– Пожалуйста…
– Вы знаете, я журналист. Профессиональный журналист. Получаю гонорар за конкретную работу, которую выполняю. Сейчас я сделал работу для вас: перенес свои дела, пришел сюда, добросовестно ответил на ваши вопросы. Теперь скажите: вы можете заплатить мне за это гонорар?
Собеседник молча смотрел на меня. Он, наверное, прикидывал в уме – я сумасшедший или просто придурок.
– Я вас не понимаю, – произнес он наконец.
– Объясню. Не могли бы вы в качестве гонорара рассказать мне, зачем я к вам пришел?
Хозяин кабинета облегченно улыбнулся:
– Эти сведения не для разглашения, но вам скажу. Человек, который владел вашей метрикой, найден. Теперь она в безопасном месте. А вас я пригласил, чтобы понять, как ваш документ попал к постороннему человеку.
– Значит, у меня был двойник?
– Да, с вашей необычной историей жизни, с вашим именем Ильич и фамилией Пятигорский. Это все, что я мог вам сказать…
Я понял, что спрашивать больше услышанного бессмысленно. Мне оставалось только долгие годы моей жизни пребывать в неведении о загадочном приключении с моим паспортом.
Вы может смеяться, но это еще не финал запутанной истории свидетельства о рождении.
Лет через шестьдесят после моего хождения за паспортом поехал я в Рио-де-Жанейро к своим родственникам. Кто-то из них поинтересовался, почему я не Пятигорский и почему не Ильич. Пришлось рассказать о злоключениях с метрикой и обо всем, что после этого произошло.
Кармен – она вдова моего двоюродного брата – поохала, посокрушалась по поводу непрофессиональной русской милиции. На том дело и кончилось.
Прошло после этого года полтора. Я снова прилетел в Бразилию. По дороге из аэропорта Кармен сказала, что меня ждет занятный сюрприз.
Дома она протянула мне большой лист бумаги.
– Что это?
– Посмотри…
Я посмотрел и обомлел: моя метрика!
– Откуда она у тебя?
Кармен рассказала.
Ей было известно, что мои родители до депортации из Бразилии жили в пансионате в районе Капокабана. Это знаменитое место в Рио-де-Жанейро. Там кварталы богатых домов и известный на весь мир пляж Капокабана.
Так вот, Кармен решила, что я должен был родиться по месту жительства родителей на Капокабане. Пошла в местную мэрию и ей без всякой волокиты выдали копию моей метрики.
Сейчас она лежит у меня в архиве, как напоминание о страстях, которые вились вокруг нее десятки лет.
С людьми ты тайной не делись своей.
Ведь ты не знаешь, кто из них подлей.
Как сам ты поступаешь с божьей тварью,
Того же жди себе и от людей.
Омар Хайям.
В один прекрасный день Борису Григорьевичу позвонил из Хабаровска начальник краевого управления полиграфии.
– Борис, у нас тут сложная ситуация образовалась. Некому набирать краевую газету “Тихоокеанская звезда”. Положение настолько тяжелое, что я, наверное, не выберусь из него здоровым и невредимым.
– Сочувствую. Но чем я могу помочь?
– Срочно пришли сюда в командировку одного линотиписта.
– Но у нас же тоже газета. А линотипистов раз-два и обчелся.
– Не прибедняйся. У тебя вон какой орел есть, москвич. Всю войну на себе вынес. И сынок твой крепко подрос. Его и пришли в Хабаровск. Пусть в большом городе, в столице пооботрется. И людям поможет, и себя покажет.
Борис Григорьевич заколебался. С одной стороны, своя рубашка как бы ближе к телу. С другой, этот человек не раз во время войны сильно выручал нашу типографию…
– На сколько дней командировка?
– Скажу честно – не знаю. Набирать некому. Вопрос на контроле на самом верху. Пусть приезжает и садится за линотип. Дадут ему учеников. Выучит, и вернется домой.
– Может, мне с ним приехать?
– Зачем?
– Сын все-таки…
– Не паникуй. Он уже не ребенок. Иди, собирай вещи в дорогу.
В тот день кончилось мое детство. Началась взрослая жизнь.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке