Цитаты из книги «Люди, годы, жизнь. Не жалею о прожитом. Книги шестая и седьмая»

в 1909 году, когда я исписывал тетрадки скверными стихами, еще жили Толстой, Короленко, Франс, Стриндберг, Марк Твен, Джек Лондон, Блуа, Брандес, Синг, Жорес, Кропоткин, Бебель, Лафарг, Пеги, Верхарн, Роден, Дега, Мечников, Кох… Я не отрекаюсь ни от подростка, стриженного ежиком, который осуждал «отклонистов»

Люди, годы, жизнь» не роман, и я не мог переделать фабулу или изменить характер героя. Если я умолчал о некоторых событиях моей жизни, то о своих заблуждениях, о своем легкомыслии я говорил откровенно. В свое оправдание добавлю, что внутренние блуждания и противоречия пережили многие из моих современников; видимо, это было связано с эпохой

1953 год – первая страница новой части не только моей жизни, но и жизни нашего народа.

Из неприязни ко всякому культу личности, – писал Маркс, – я во время существования Интернационала никогда не допускал до огласки многочисленные обращения, в которых признавались мои заслуги и которыми мне надоедали из разных стран, – я даже никогда не отвечал на них, разве только изредка за них отчитывал

«Оттепель – теплая погода во время зимы или при наступлении весны, вызывающая таяние снега, льда»

Это казалось чудом, и не раз в те апрельские дни я вспоминал Ленина, его благородство и душевную чистоту.

Прошел всего месяц со дня смерти Сталина, но что‑то на свете переменилось.

Два дня спустя в той же «Правде» была напечатана передовая; в ней рассказывалось, что во главе Министерства государственной безопасности стоял Игнатьев, снятый теперь с работы, и что следствием по делу врачей руководил Рюмин, ныне арестованный

говорилось, что врачей незаконно обвинили, что они ни в чем не повинны и что их признания получены «путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия».

еще не потеряно. И потом, то, что осталось, то, что останется навсегда, – это наша гордость: мы знаем, что мы оба выше страха»… Нельзя сказать, что он