II

Дальше все завертелось, словно в самом чудовищном сне. Уже через пятнадцать минут после того, как «бостон» коснулся шасси бетона, застыл потрясенный пилот в помещении здешнего штаба перед командиром полка подполковником Мишиным и особистом майором Крушицким. И был Вася белым, как сама смерть.

Особист появился в Номе совсем недавно: странная птица, для чего сюда залетела, никто не знал. Держался Крушицкий чуть ли не на равных не только с комполка, но и самим командиром 1-й перегоночной дивизии. Вид майор имел болезненный: худой, губы тонкие, глаза лихорадочные, скулы так обтянуты кожей, что, кажется, она вот-вот на них и порвется. Кроме того, он часто кашлял. В полку пришли к выводу, что приписан Крушицкий к 1-й авиаперегоночной ввиду своей полной непригодности к фронту. Судя по всему, никакого отношения к авиации он прежде не имел, интересовался чисто земными вещами – летным бытом и экипировкой. Особо почему-то привлекали майора парашюты – несколько раз наблюдал он за тем, как укладываются парашютные сумки, задавая по ходу дела вопросы. Вел себя до поры до времени корректно, не выпячивался, обращался к личному составу вежливо и по уставу. То, что особист после известия об исчезновении штурмана совершенно потерял лицо (у майора задрожали пальцы, кроме того, он то и дело расстегивал и застегивал верхнюю пуговицу гимнастерки), не ускользнуло от внимания хранившего внешнее спокойствие фронтовика Мишина: правда, комполка отнес этот явный психоз на счет опасений майора за возможный крах своей карьеры. Но все равно подполковнику, несмотря на весь трагизм ситуации, показалось: особист что-то уж чересчур о пропавшем волнуется – несвойственное поведение для прежде достаточно сдержанного пришельца…

Вася столкнулся с гневом Крушицкого гораздо раньше. Хлипкий варяг зачем-то околачивался на полосе во время посадки «бостона» – словно ожидал прибытия. Когда выяснилось, что пропал штурман, Чиваркин там же, на полосе, едва не был особистом застрелен.

Майор и в кабинете подполковника не успокаивался:

– Сбежал?

Летчик как воды в рот набрал. В связи с последними высказываниями и последовавшей вслед за тем дракой старший лейтенант Демьянов вполне мог дезертировать, надеясь на содействие американских властей, – на флоте уже бывали подобные случаи с членами команд, прибывших принимать новые корабли. Не обнаружив товарища в кабине стрелка (а это были самые страшные мгновения в Васиной жизни), Чиваркин поначалу именно так и подумал. Но после первого шока, когда он обшарил глазами кабину, ему открылось одно существенное обстоятельство.

Начальство ждало разъяснений. В конце концов коммунист Чиваркин собрался, облизал губы и сказал особисту:

– Обходя грозовую тучу, я заложил вираж, во время которого штурман и вылетел. Колпак турели был распахнут.

– Почему?

– Что почему?

– Почему был распахнут колпак? – Особист схватился за виски и стал судорожно их массировать. И ответил сам себе: – Да нет же. Он дал стрекача, сукин сын. Выпрыгнул! Черт…

В этом «черт» звучало такое отчаяние, что Чиваркин невольно вздрогнул.

– Я думаю, Демьянов вылетел в момент моего виража, – с затруднением, словно выталкивал из себя что-то очень тяжелое, сказал Вася.

– Прекрати покрывать штурмана! – оборвал его особист Крушицкий, переходя на «ты». – Какого черта ты его покрываешь? Врешь – никакого виража не было. А если и был, то он мог выпрыгнуть раньше. Зачем ему понадобилось открывать колпак?

Повернувшись к Мишину, особист прохрипел:

– Обратите внимание, товарищ подполковник, на то, что Чиваркин сознательно лжет.

– Прежде всего, товарищ майор, давайте успокоимся, – примирительно сказал командир полка. – И выслушаем пилота.

– Он не сбежал, – доложил Чиваркин, обращаясь к Мишину. – Он вылетел. И вылетел именно по моей вине.

– Вася, а ты в этом уверен? – спросил комполка.

– Ботинок, товарищ подполковник, – вздохнул Чиваркин.

– Что ботинок?

– В кабине стрелка я нашел расшнурованный ботинок. Демьянов почему-то снял его. Он не собирался покидать кабину. Алешку выбросило.

– Но колпак-то он распахнул! – продолжал наседать на Васю Крушицкий.

Мишин сказал:

– Штурманы иногда распахивают колпак для того, чтобы определиться с местоположением. Я хочу вот о чем поразмышлять. Товарищ майор, как вы думаете, может ли находящийся в здравом уме и памяти человек, который, допустим, собирается совершить побег и наверняка заранее к нему готовится, выпрыгнуть в безлюдной гористой местности с одним только планшетом, имея на себе всего один ботинок, а другой для чего-то оставив в турели?

– Где обувь? – вскинулся Крушицкий.

– В кабине. Я ничего не трогал, – сказал Чиваркин.

– Это ты, Вася, правильно сделал, – задумчиво произнес Мишин, продувая отечественную папиросу. Затем, с помощью самодельной зажигалки-гильзы, которая прописалась в карманах его галифе еще с 41-го года, прикурил ее. – Товарищ майор, пойдемте-ка осмотрим самолет.

Троица отправилась на взлетную полосу: туда, где возле еще не остывшего «бостона» рассеянно топтались несколько техников. Не успел подполковник обратиться к обслуживающему персоналу, как Крушицкий, забежав вперед, приказал всем немедленно удалиться. Затем, когда техники послушно отправились с поля, вновь окликнул их, вновь к ним побежал, совершенно не заботясь о том, какое впечатление он произведет своей суетливостью, и тихо о чем-то поговорил с техническим составом, после чего самолетные чернорабочие одновременно приставили руки к головным уборам (кто к пилотке, а кто к совершенно неуставному берету) и весьма быстро очистили полосу.

Мишин приказу особиста удивился – хорошо знакомые с «Жучком» спецы, в случае необходимости, могли бы выступить консультантами, – но возражать не стал.

Крушицкий первым полез по технической лесенке к турели стрелка, сунул в кабину голову, быстро скатился вниз и молча отошел в сторону. На его лице отобразилась мучительная дума. Затем, нещадно дымя папиросой, место происшествия осмотрел комполка. За ним – для чего-то еще раз – несчастный Чиваркин. Новенький американский вещдок по-прежнему находился в кабине как напоминание о друге. Вася вспомнил, как всего несколько часов назад в уютной казарме базы Лэдд-Филд восторженно тыкал ему в нос этим проклятым ботинком несчастный Алешка; представил себе горно-лесистую пустыню, над которой «бостон» только что пролетел, – и Чиваркину стало совсем нехорошо.

Повисло угнетающее молчание. Мишин жевал очередную папиросу. Зажигалка совершенно расхотела работать, словно чувствовала напряжение, – напрасно подполковник ее тряс. Крушицкого ботинок больше не интересовал – особист о чем-то усиленно размышлял: так напрягся, что даже морщины на лбу разгладились.

«Загребут, – думал Чиваркин, уставившись в бетон и завидуя ползущему мимо беспечному, неторопливому жуку. – Как пить дать загребут. Будут трясти как грушу. Хорошо, если потом на фронт. А если законопатят? Лет на пять. Или на десять, без права переписки. Может, прослышали про наши с Лешкой разговоры?»

Ничего хорошего от будущего он не ждал.

Подполковник бросил бесполезную борьбу с фронтовым амулетом, безжалостно сдавил папиросу и сказал:

– Так или иначе – штурмана надо искать. Сообщу в штаб дивизии. Доложим американцам. Они поднимут амфибии – средств и возможностей у них для этого хватит…

И здесь особист повел себя совершенно уж странно: Крушицкий поперхнулся, замахал руками, как мельница, и подскочил к подполковнику. От волнения он перешел на сип:

– Какие американцы? Никаких американцев! Вы слышите? Никаких! Никакого штаба дивизии! Товарищ подполковник, это приказ. Дело чрезвычайно важное. Чрезвычайно… Только своими силами. Только своими… я сам свяжусь, я…

Мишин удивленно посмотрел на майора и медленно отчеканил:

– Во-первых, я обязан доложить о ЧП. Ситуация, на мой взгляд, ясна: человека надо искать. И чем скорее, тем лучше. Во-вторых…

Крушицкий не унимался:

– Товарищ подполковник! О ЧП наверх докладывать буду я. И докладывать в том случае, если в течение недели мы имеющимися здесь, на базе собственными средствами его не разыщем. Еще раз повторяю: искать будем своими силами. И чтобы ни одна муха об этом не знала. Ни одна…

– Без американцев вряд ли найдем, – ответил подполковник.

– Я же сказал: никаких американцев.

– Гидроплан нужен, – угрюмо твердил Мишин. – Без гидроплана нечего делать.

– А что у нас в наличии? – спросил майор.

Мишин вздохнул и ответил:

– У нас в наличии старенький латаный-перелатаный Ш-2. Слышали о таком? Смех один, а не машина. Двигатель уже тысячу раз перебирали. Все равно – едва тянет: два-три часа полета – нужно искать посадку. Перегревается. Почту еще можно доставить. Слетать туда-сюда. А у американцев, хочу напомнить, «каталины»: два «Прайд энд утни» – тысяча двести лошадок. Звери! Дальность полета – четыре тысячи километров… Что там Аляска – они готовы сутками над океаном висеть.

Однако майор Крушицкий был непробиваем:

– Товарищ подполковник, я достаточно ясно высказался. Если под рукой ничего больше нет, давайте свой Ш. Черта в ступе давайте, но только чтоб тихо…

И потащился бледный Чиваркин за обоими начальниками обратно в здание штаба, в кабинет Мишина, в котором и разложил подполковник на столе летную карту. Все на той карте пестрело значками и обозначениями, все там выглядело исключительно компактным, хотя Чиваркин, не раз летавший по маршруту, хорошо знал: каждый сантиметр обозначает такие расстояния, которые за день и на автомобиле не преодолеть, не то что пешком.

– Вася! Ты соберись, соберись, – вернул пилота из прострации командир. – Покажи, как шли.

И Вася, собравшись, показал как.

– Здесь чуть отклонились, – вспомнил. – Над пиком «пятнадцать-двенадцать». Точно знаю. Хорошо пик видел. Потом вернулись на трассу. Вот здесь, кажется, встретили грозовой фронт… Шли в облаках какое-то время…

Докладывая, Чиваркин немного успокоился. Вскоре уверенность его до того выросла, что летчик взял один из командирских карандашей, лежащих на столе, показывая предполагаемые отклонения. Спокойствие, с которым в отличие от майора, обкусавшего все ногти на пальцах, Мишин его выслушивал, подбадривая кивками, породило надежду: может быть, все образуется и, чем черт не шутит, отыщется в стогу сена, которым была для Чиваркина чужая, то ледяная, то чересчур жаркая Аляска, микроскопическая игла – непутевый штурман Демьянов. Возле еще одного ориентира – пика «пятнадцать-шестнадцать» – карандаш задержался.

– Кажется, здесь.

– Кажется? – откликнулся майор.

– Более подробные координаты дать не могу, но район точно этот.

– Около пятидесяти километров в радиусе, – присвистнул подполковник, обводя территорию вокруг пика жирным красным цветом. – Веселенькое дельце…

– После виража я обошел «пятнадцать-шестнадцать» слева, – вспомнил Чиваркин.

– И где, по-твоему, примерно он выпал?

– Думаю, слева от пика и вылетел…

– А высота?

– Не менее тысячи пятисот…

– Значит, открыть парашют мог?

– Мог, – с надеждой подтвердил Чиваркин. – Открыл… Товарищ, подполковник, разрешите, я полечу?

– А тебе, Вася, деваться некуда. «Жучок» твой на родину другие перегонят, а ты будешь искать своего штурмана, пока все с ним не прояснится.

– Сколько мест на вашей колымаге? – спросил подполковника Крушицкий.

– Гидроплан трехместный.

– Хорошо. Готовьте для меня сиденье.

– Боюсь, не выйдет, – отвечал комполка. – С пилотом обязательно должен лететь техник. Плюс место для спасенного. Если, конечно, операция завершится успешно.

– Ничего, – ответил майор. – Как-нибудь потеснимся.

– С собой нужно взять запас продуктов, – не уступал Мишин. – Медикаменты. Возможно, кое-какие запасные детали. Их тоже надо куда-то девать.

– Денете, – угрюмо сказал особист. – Привяжите к крыльям. Голь на выдумки хитра.

– Вот именно, голь, – вздохнул Мишин. – И все-таки, товарищ майор…

– Товарищ подполковник, – в свою очередь сказал майор. – Решение не обсуждается. Дело государственной важности.