– Каганович. И знаешь, как он рекомендовал меня вождю? Сказал, что я троцкист. Это же, считай, в то время смертный приговор. Но Сталин улыбнулся: вот пусть теперь троцкистов убирает. На должность утвердили. Моими руками хотели уничтожить всю старую большевистскую гвардию. Я старался не принимать участие в репрессиях. Они были революционерами, и я не понимал, почему старые проверенные временем люди вдруг стали врагами. Разве товарищ Ленин мог окружить себя врагами народа и предателями? Сталин направил меня на Украину первым секретарем. – «Не забывайте товарищ Хрущев, троцкисты враги народа». Так он дал понять, что моя жизнь будет зависеть исключительно от количества разоблаченных троцкистов. Что мне оставалось? Только начать чистку партаппарата. Мне крайне стыдно за те поступки, но было дико страшно, и я отчаянно боролся за жизнь. Лучшие военные кадры подготовил в свое время Троцкий, а всех, кому он дал дорогу, теперь беспощадно уничтожали. Сам, когда-то восхищался талантом этим человеком, но времена изменились, пришлось меняться и мне. Когда фашисты напали на страну, армия была обескровлена. Войска беспорядочно отступали. Мне поручили руководить обороной Киева. Но какой я полководец, всю жизнь занимался хозяйственной и партийной работой. Оборону столицы Украины провалил. Мне не хватило знаний и самостоятельности, без разрешения вождя было очень опасно что-то предпринимать, а Сталин редко общался с нами в первые месяцы войны. По моей вине несколько сотен тысяч человек оказались в окружении. Я не дал команду к отступлению, и все они попали в плен к врагу. – Хрущев закусил губы, ему было очень больно. – А что я мог сделать? Дать команду отступать? Меня бы первым к стенке поставили, как предателя и дезертира. Потом мне поручили вести наступление на Харьков в сорок втором. – Лицо Хрущева перекосила гримаса боли. – Тогда планировалось широкое наступление, но оно не было толком подготовлено, немцы нас переиграли, и армия попала в капкан. Жертвы были страшные. Думал, меня расстреляют за такой провал. Война это не мое. Какой из меня военный? И зачем только Сталин посылал меня на выполнение таких операций? Я сумел бежать, но армия погибла, скорее всего, меня бы поставили к стенке, но заступился Молотов, благодаря ему я остался жив. Мой сын Леонид воевал, был летчиком и бомбил Германию, его подбили и ранили, перебитый и контуженный он был доставлен в госпиталь. Там Леня от горя часто стал пить и в алкогольном угаре застрелил другого офицера. Сына отдали под трибунал. Я ходил к Сталину, умолял его не судить сына. Но вождь высокомерно спросил: ты за сына хлопочешь как отец или как член Политбюро? Что я мог сказать? Конечно, как отец. «Так скажи, как отец, что ты скажешь отцу того офицера, которого убил твой сын?» Сталин был непреклонен, и моего сына осудил трибунал. Его разжаловали и отправили в штрафной батальон. В первом же бою попал в плен. Когда немцы узнали, что он мой сын, его стали использовать в пропаганде. Немцы умели применять методы устрашения, и Леонид стал сотрудничать с фашистами. До Сталина дошли эти слухи. Вождь дал указание партизанам выкрасть Леню. А я опять пришел к Сталину. Мне было очень страшно, но я умолял простить сына. Сталин ничего не ответил. А вскоре я узнал, что партизаны, выкрав у немцев сына и по личному распоряжению Сталина расстреляли, как предателя. Я все-таки не последний человек в партии и можно было сделать исключение ради меня? Вождь устраивал праздники в честь побед на фронтах и меня просили исполнить гопак, украинский национальный танец. Что мне оставалось, плясал, хохоча и веселясь на полную катушку. А в душе все обливалось кровью. Иногда хотелось достать пистолет и пристрелить Сталина. Отомстить за сына. Но плясал, а все хохотали надо мной: во Никита кренделя выкидывает! Я убежал в уборную. Схватил полотенце и разрыдался как малое дитя. Сердце разрывалось от боли, душа не хотела жить, я оплакивал сына, которого не пощадил Сталин. Но меня опять позвали к вождю и, вытерев лицо, улыбаясь, опять побежал плясать свой проклятый гопак под гогот окружающих. Как мне стыдно за свою трусость! Но я же был не один такой. Посмотри, Молотов. Второй человек в стране, а жена сидела в лагере, умирая от голода и холода. А всероссийский староста Калинин – его вторая половина тоже была арестована, и он даже не заикнулся о ней перед Сталиным. Все жили в страхе. Каждый думал только о себе, и я тоже.

Хрущев опять перекосился от боли. Даже сейчас, спустя столько лет, она не отпускала его и по-прежнему теребила его незаживающие, кровоточащие раны. Никита помолчал.

– Война закончилась, опять пошли враги и шпионы, вновь полетели головы. Казалось, всем этому не будет конца. Но пятого марта мне сообщили, что Сталин умер. В душе было два чувства. Одно – облегчение: все кончился страх. А второе – ощущение неопределенности, что будет теперь? Я понял, что сидеть, сложа руки нельзя. Скоро начнется драка за трон. Собрал Политбюро. Все были подавлены, и только Берия выглядел бодрячком. Казалось, он не сильно переживал смерть вождя. Но все члены Политбюро со страхом смотрели на бывшего наркома НКВД. Лаврентий думал, что его сделают приемником Сталина, но перепуганная партийная верхушка предпочла видеть меня на вершине власти. Между собой они говорили: давай Никиту пока поставим, а то Берия придет к власти, и нам тогда несдобровать. Они считали меня за простака, танцующего гопак под всеобщий гогот. Члены Политбюро испугались заговора против Лаврентия, и только мне удалось убедить Жукова его арестовать – сумел грамотно сыграть на чувствах маршала. Берию арестовали прямо на заседании Политбюро, я убедил всех, что надо с ним быстро заканчивать, и вскоре его расстреляли. На двадцатом съезде выступил с докладом, в котором разоблачил Сталина, показал всю жестокость этого человека и те огромные потери, которые понесли партия и народ. Я выпустил почти всех политических заключенных, кроме, конечно, настоящих предателей и пособников фашистов. Старая сталинская команда не простила мне этого: они были тоже причастны к террору и всем ошибкам вождя. Они почти добилась того, чтобы меня сняли с должности, но Жуков вмешался в заседание пленума ЦК. Министр обороны встал на мою сторону, сказав свои знаменитые слова: «Без моего приказа ни один танк, самолет и солдат не сдвинется с места». Я победил и всех противников быстренько выгнал из партии. Но Жукова стал бояться больше огня. И когда он уехал с визитом в Болгарию, добился, чтобы его сняли со всех постов.

– Скажи, Никита, а ты мог бы меня спасти?

– Что за вопрос? Я всю жизнь посвятил, чтобы прославить тебя, сделать сильным и мощным. Но пойми, каково мне было? Война недавно закончилась, кругом разруха. Тут еще американцы стали угрожать, нужно было много оружия и огромную армию содержать. В Новочеркасске вспыхнул протесты, рабочие организовали массовые беспорядки. Местная милиция не могла успокоить людей. Пришлось вводить войска. Рабочие были, конечно, правы, но я боялся. Если не подавить бунт, он мог перекинуться на другие города, и тогда бы советская власть могла просто рухнуть. А допустить этого было никак нельзя. Людей уговаривали разойтись по домам и приступить к работе, но они не пошли на компромисс. Лучше умрем, но больше жить в нищете не хотим. Тогда я отдал приказ стрелять. – Лицо Хрущева опять перекосилось от боли. – Не знаю, почему пошел на такой гнусный поступок, но у меня не было выбора, тем более все окружение только и говорило, что нужно показать им силу. Стреляли в Новочеркасске, а пули, летевшие в рабочих, били мне в грудь. Я был в Кремле. Но крики и стоны умирающих людей, стояли у меня в ушах. Прекрасно понимал, что так нельзя, но страх за советскую власть взял вверх.

Хрущев закрыл лицо руками, его плечи мелко подергивали. Он рыдал как маленький ребенок, и было видно, какую страшную боль вызывают эти воспоминания. Я стоял рядом и молчал. Наконец он успокоился.

– Это было самое трудное для меня время. После этого я понял, что надо многое менять. С американцами были большие проблемы, поехал туда с визитом договариваться о мире. Народу было тяжело выдерживать огромные затраты на оборону. Да, ради народа сократил армию, срезал финансирование, а сэкономленные средства пустил на благо людей. Запретил строить помпезные дома для элиты и внедрил крупнопанельное строительство, и у людей появилась возможность иметь отдельные квартиры. В Америке видел, как живут люди, и понял, что идем мы не тем путем. Хотим построить коммунизм, а живем в нищете. Я поставил задачу догнать и перегнать Америку. Это было очень трудно сделать. Но, тем не менее, через двенадцать лет после окончания войны мы запустили первый в мире спутник. Ты представляешь, голодная страна, которая еще залечивала раны войны, стала первой космической державой! Как тобой тогда гордился весь наш народ, да что наш, вся планета восхищалась. Через четыре года мы запустили в космос первого человека. И Юрия Гагарина весь мир носил на руках. Это был твой триумф. Но нужно было накормить людей. Я дал указание осваивать целину. Честно думал только о народе. Но что могло вырасти там, в заброшенных далеких краях? Хотел посадить везде кукурузу, но она не пошла. Наш климат не для нее. Опять перебои с зерном. Люди стали проявлять недовольство. Я человек эмоциональный, а окружение стало специально манипулировать мной, не сдержанный, и пошли ошибки за ошибками. К тому же хотел благодарности от народа, а он все был недоволен. Конечно, были срывы. Против меня пошли интриги. За спиной договорились – и в шестьдесят четвертом сняли со всех постов. Им было стыдно смотреть мне в глаза, но я принял их поступок со спокойствием. «То, что вы меня, вот так открыто, на пленуме, прямым голосованием снимаете с высшего поста – это и есть моя заслуга. При Сталине вас всех бы просто расстреляли без суда и следствия». Я ушел с высоко поднятой головой. Главное, разрушил страх, который насаждал всем в свое время вождь. Этот страх еще долго будет сидеть в людях. Но я сломал его, пусть не до конца, но сломал и, наверное – это мой главный поступок в жизни.

Хрущев замолчал. Я стоял рядом и тоже молчал. Через полчаса спросил:

– Никита, так ты все-таки мог меня спасти или нет?

Хрущев смотрел влажными от слез глазами.

– Нет. Хотя делал все, что от меня зависело.

– Почему ты не мог спасти?

– Дело не во мне. Все, что заложил Сталин, было ошибочным, и путь этот был не совсем правильный. Его нужно было менять, я это понимал, но пришлось бы менять систему, а к этому был не готов.

– А кто мог меня спасти?

Хрущев задумался, было видно, как он перебирает в памяти знакомые лица. Глаза не высказывали ничего, просто пустота. Но вдруг что-то заблестело в его взгляде.

– Спасти тебя не способен был никто. Единственный, на кого ты мог рассчитывать. Один человек. Хрущев замолчал, перебирая, что-то в памяти. – Он не производил впечатления величия и мощи, его мало кто боялся. Скромный работник, можно сказать, серый, любил держаться в стороне, всегда строгий, улыбался редко. Но умен. Ох, как был умен! Его в свое время Сталин где-то в Ленинграде отыскал. После репрессий тридцать седьмого года специалистов практически не осталось, а руководить кому-то надо было. Сталин сделал ставку на молодежь, не все были толковые, но этот – талант. Умел просто творить чудеса. Говорил мало, сразу вникал в проблему, молниеносно находил лучшие пути решения – и мыслил. Ох, как мыслил! Когда я взошел на трон, всех этих сталинских выкормышей, знаешь, как ненавидел? Всех старался убрать подальше. И этого тоже. Но потом понял, какой бесценный помощник оказался рядом. Таких организаторов больше не видел. Он многое хотел изменить, но я его тормозил. Своими идеями он рушил мои планы, страшно сердился на него, но выгонять не хотел, понимал, что лучшего не найду никогда. Он работал по четырнадцать часов, я всегда отправлял его туда, где было трудней всего, казалось все, не справится, но, к моему удивлению, задачи были решены на твердую пятерку. Если честно, его не любил, чувствовал себя с ним некомфортно, понимал, насколько он мощнее меня и способней. Не самое приятное ощущение чувствовать свою ущербность рядом с более умным и ярким человеком. Не любил его, но для дела он был незаменим. Только он мог спасти тебя. Больше никто. – Тут Хрущев вдруг спохватился. – Ой, мне же надо еще свою Калиновку посмотреть, там моя родина.

И со свойственным ему темпераментом пулей покинул меня. Я даже не успел сказать ему до свидания.

Да энергии у него очень много. Жаль, что она часто уходила в эмоции. Я прекрасно понимал, как тяжело приходится людям, которые хотят провести реформы, но все еще не избавились от пут прошлого. Это трагедия многих реформаторов. Дух Хрущева стремительно уплывал вдаль, а я смотрел ему в след. Кто же мог меня спасти? Я не успел получить ответ, но мне очень хотелось узнать, кто этот загадочный человек, который был способен вылечить болезнь, от которой я умер. Слышал от Брежнева, что талантливым организатором был Берия. Может, он имел в виду его? Но Хрущев явно говорил про другого человека. Надо найти бывшего наркома НКВД и побеседовать с ним. Говорят, что он очень коварный человек, но духам нет смысла обманывать и плести интриги, здесь на небесах мы все равны.