Тоскливым серым ранним утром промозглого осеннего дня к подъезду ветхого двухэтажного дома подкатила синяя пассажирская «Газель» с чёрными тонированными стёклами. Из машины вышла группа из четырёх человек: женщина лет тридцати и три крепких мужчины постарше. Форменная одежда мужчин придавала особую официальность их визиту. Даже со стороны виделось: вряд ли кому будет по душе подобная процессия, направляющаяся лично к нему. Замусоленная кожаная папка уже не понятного цвета в руках женщины, три здоровых лба в форме… Подобные компании не приходят с добрыми намерениями, скажем, для того, чтобы поздравить с праздником… Тем более если это происходит так рано, так неожиданно и врасплох. Группа людей прошла в подъезд, старая лестница скрипела и стонала под тяжёлыми ботинками. Топот ног разнёсся по всему дому. Перед одной из квартир второго этажа они остановились. Забывшая про покраску дверь, протёртый порог, засаленное грязное пятно вокруг дверной ручки. От двери, сквозь щели тянуло запахом смеси перегара, прокуренного помещения и спёртого, сырого воздуха. Этот синюшный запах наполнил весь подъезд. Женщина нажала на кнопку звонка. Тишина. Звонок не работал. Провод в полуметре от кнопки был перерезан. Дальше визитёры стали будить обитателей нужной квартиры стуком. Сначала тихо. Не дождавшись ответа из-за двери, они стали барабанить по ней кулаками. Ранним утром слышимость превосходная. За дверью послышалось движение. За ней явно кто-то был. И этот кто-то на цыпочках отошёл от двери, после чего вновь наступила тишина. Один из мужчин в форме вышел на улицу и встал под окном, дабы исключить возможность побега через него. За дверями было всё так же тихо. Стук в дверь продолжили более яростно.

– Если сейчас же не откроете, то мы вынуждены будем выломать двери, – пригрозила женщина.

Продолжали беспрестанно стучать, наконец послышалось шарканье тапочек об пол с другой стороны двери, и они услышали хриплый, заспанный женский голос:

– Чё надо?

– Откройте судебным приставам, – ответили ей.

– Чё надо? – она была так пьяна, что не поняла: кто пришёл и что от неё хотят.

– Откройте дверь, – приказным тоном сказала женщина с кожаной папкой.

– Щяс… – глухо проговорил пьяный голос за дверью.

Время прихода приставы выбрали не случайно. Опыт работы уже научил их. Когда, как не ранним утром можно застать в более или менее понимающем состоянии постоянно пьяного человека.

– Да где же они… Щяс! – кричала она, долго возилась у двери, ушла в комнату, где слышалось недовольное ворчание – она что-то бубнила себе под нос, кричала сына, никто ей не отвечал, она материлась, вернулась к дверям, принялась шарить по карманам, пока не послышался звон ключей.

– Щяс открою, – твердила она, долго не могла попасть ключами в замочную скважину, тупо тыкала в область замка и, наконец, попала. Послышался поворот ключа, и дверь распахнулась.

Расставив ноги на ширину плеч для пущей устойчивости, перед ними стояла пьяная баба лет сорока. На самом деле, судя по документам в папке, ей должно быть только двадцать девять. На одной её ноге надет шерстяной, вязаный носок, подшитый снизу грубой материей, прикрывающей дырявую потертость. На второй ноге носка и вовсе не наблюдалось, одни только хлопчатобумажные колготки с вытянутыми, обвисшими коленями. На голое тело надета выцветшая, вязаная кофточка былого зелёного цвета, превращённая временем и стиркой в цвет хаки. Местами распускающиеся зацепы прошиты черными нитями. Сбоку красовался след в виде треугольника от оставленного утюга. Распухшие с трещинами губы. Жирные в сосульки волосы. Сквозь щелки распухших глаз она смотрела на непрошеных гостей. Она разочаровалась. Это был кто-то чужой и не с водкой.

– Чё надо? – ворчала она, её ещё шатало, она держала себя за дверь.

Не дожидаясь приглашения, визитёры прошли в квартиру. Женщина остановилась перед ней. Раскрыла папку и достала листок с каким-то текстом, печатями и подписями. Размахивая бумажкой перед лицом, она говорила:

– Это постановление на лишения вас материнства. Где ваш сын? – спрашивала визитёрша.

– А я почём знаю, – она совсем не понимала, что от неё хотят, она силилась соображать, и до неё лишь дошло, что они вовсе и не к ней пришли, а к сыну заявились. – Опять чё натворил? – спросила она. – Вчера был, вечером видала: убёг куда-то с утра, прощелыга.

Один из приставов подошёл к окну, отдёрнул штору, посмотрел вниз и остался доволен. Его коллега сторожил под окнами. Он вспомнил крадущиеся шаги за дверью. «Это была не она, – подумал он. – Он должен быть дома», – сделал он вывод.

– Он должен быть в квартире. Сбежать он не мог, – проговорил он.

Среди мужчин он был старший.

Комната в квартире имела привычный для приставов вид притона. Пол давно не мыт, его, может быть, если только подметали, и то – иногда, не чаще, чем хозяйка пребывала в трезвом виде. Со стен местами отваливалась штукатурка, обнажая решётку рёбер стен. Под потолком без люстры болтается на электропроводке одинокая лампа. Диван без покрывала, с подушкой и одеялом. Старый сервант с одной дешевой вазой на полке и разным непонятным хламом за стеклом. Стол. Два стула. Прожжённое кресло. Чёрно-белый телевизор в углу на табуретке. Провод вместо антенны тянулся к гардине, на ней – только тюль во всё окно. На кухне один стол с болтающейся дверцей и полная раковина немытой посуды. В туалете видавшая виды чугунная ванна. Нерабочий унитаз с трещиной на всю высоту. Нужда справлялась в ведро рядом и затем прикрывалась крышкой. По мере наполнения ведро выносили на улицу. В маленькой, дальней комнате порядка наблюдалось больше. Кровать заправлена бельём, не отбеленным, но стираным, не глаженным, пожелтевшим, но чистым. Письменный стол, на нём стопка книг. В углу, под накидкой, подольская швейная машина. Шифоньер. На окне тюль и шторы. Прятаться в квартире было негде.

– Если в туалете удочек нет, то он уже на реке, – говорила хозяйка.

Она была сильно пьяна. На столе ещё стояла бутылка водки, початая наполовину. Шатаясь, она благополучно пересекла комнату наискосок к дивану. Совершенно не отдавая себе отчета о происходящем в её квартире, она завалилась на диван, поджала под себя ноги, натянула на голову одеяло, и уже через секунду по комнате разнеслось пьяное сопение.

Удочки были на месте – в туалете за дверью. Искать было негде. Старший из приставов направился прямиком к шифоньеру и распахнул дверцы. На плечиках висела старая, пока ещё не нужная зимняя одежда, под ней свален разный прочий хлам. Разворошив его с правого угла, он обнаружил сорокалитровую флягу. В левом он нашёл то, что искал. Андрей, сын спящей в беспамятстве в другой комнате пьяной бабы, одиннадцати лет от роду, свернувшись калачиком, прятался под тряпками. Его испуганные глаза дико стреляли с коротко стриженой головы.

– Вот ты где. Давай, выбирайся, – приказал он ему.

Без особого рвения пацан выбрался из шифоньера и вышел в большую комнату. Увидев его, пришедшая с папкой женщина изобразила на лице глубокое умиление и заговорила сладким голосом:

– Андрюшенька, – воскликнула она, – что ж ты прячешься! Мы же добра тебе желаем. Понимать должен… А ты прячешься. Мы сейчас с тобой поедем, и ты какое-то время, до своего совершеннолетия, будешь жить в другом месте, под присмотром государства.

Пацан склонил голову набок и, из-под бровей, с испугом, смотрел не неё. С ней он был знаком. Она уже не единожды беседовала с ним. Это была Татьяна Ивановна – инспектор детской комнаты милиции.

– Не хочу я жить в другом месте, – на глаза его наворачивались слёзы, он вытирал их рукавом, – я же ни чего не сделал! – кричал он.

Он бросал взгляды на диван, как на спасение, он искал защиты матери, но с дивана был слышен только пьяный сап.

– Там тебе будет лучше, – утверждала Татьяна Ивановна.

Она попыталась взять его за руку. Парень вырвался и кинулся к дверям. Путь ему преградил один из приставов. Он схватил его за шкирку, подкинул подмышку и понёс в «Газель». Пацан, как мог, сопротивлялся, брыкался, пинался, кусался, но справиться с силой взрослого мужчины не мог.

– Татьяна Ивановна, – умолял он, – я же не хулиганю, я исправился, у меня уже нет двоек, спросите у отца Серафима! – надрывался он. – Хочу дома, с мамкой! – он захлёбывался и бился в истерике. – Мне не будет там лучше! Я попрошу, мамка бросит пить, я уговорю её… я хочу с ней! – ревел он.

Пацана втолкнули в машину. Люди в форме забрались в неё следом за ним. «Газель» дала газ и уехала.

Надежда прошла мимо деда Федота, кивнула ему и уже было направилась к административному корпусу, как в спину ей прозвучало:

– Имею оперативную информацию, – докладывал дед Федот.

– На этот раз кто провинился? – повернулась и спрашивала она.

– «Пришибленный», – говорил вахтёр.

– Опять он! – удивлялась Надежда.

– Опять, – кивал дед.

– И?.. – спрашивала она.

– Вещи ему за сигареты и сладости младшенькие стирают, – отвечал Федот.

– Зараза… – тихо сказала она.

– Во-во, – кивал дед.

Надежда негодовала. В последнее время Сметанин доставляет ей слишком много хлопот. Это ей не нравилось. «Он чувствует моё покровительство. И нагло пользуется. Он же просто использует меня, – шла и думала она. – Кто-то всё это на вид выносит. Кому-то он занозой сидит».

Вечером «Сметана» драил полы. Ленка шла мимо.

– Тряпку лучше полощи, – указывала она, – разводы вон, какие остаются, – заботливо замечала Ленка.

Не могла она пройти мимо и не съязвить. Выше сил её это было. «Сметана» с тряпкой ей бальзам на душу лил.

* * *

Весть о том, что в детском доме появился новичок, как и подобает закону физики, по которому живут звуки, разнеслась со скоростью звука. На новичка ходили посмотреть, как на товар. Оценивающе осматривали и уходили. Не принято в детских домах сближаться на первых порах. Принято присмотреться, прицениться, да он и сам должен себе цену показать. Со временем только кто-то возьмёт его в свою компанию. Как обживётся. Как покажет себя. От того-то и будет зависеть его будущее в этих стенах. Не по своей воле он сюда попал, но выживать и считаться с местными порядками придется. Неразлучная троица так же незамедлительно пришла поглядеть на пополнение. Даже скучно. Ничего необычного. Одно и то же. Спившаяся мамаша, лишенная материнства. Сынок полный обормот. Таких, как он – полный детский дом. Ещё он поразил их. Вылитый «Сметана»! Рост, тот же овал лица. Противный и белобрысый. Бубнит что-то невнятное, бессмысленное. Даже походка – они его уже ненавидели – какая-то вкрадчивая и предательская. Какая-то уже натренированная.

– Хоть что-то путное бы появилось, – ворча, покинули они жилой корпус.

Они сидели на улице в беседке, когда увидели самого «Сметану». Тот шёл от административного здания. Заметив компанию, он хотел было свернуть в сторону и обойти их стороной, но поздно, его заметили:

– О, идёт! – брезгливо говорила Ленка. – Стучал на кого-то… вон, как светится.

«Сметана» старался идти непринуждённо, высокомерно, не обращая на них внимания, показать, что он их совершенно не боится, он неприкосновенен, он под крылом администрации. Кичился этим открыто. Но так увлёкся, что запнулся и едва не растянулся перед друзьями на асфальте.

– Чтоб ты лоб себе расшиб! – бросила Ленка.

«Сметана» ей что-то ответить хотел, но промолчал. Трусовато и молча он сдержал свою злость до лучших времён. Он обязательно им отомстит. «Придёт время. Я их проучу», – сверкал он глазами, охваченный бессилием.

– Чё зыркаешь!? – не унималась Ленка. – Зенки повыпадут. Иди давай, там тебе дружка привезли.

Не могла она молчать при виде его.

* * *

С утра Надежда сделала все необходимые распоряжения и раздала все указания. К двенадцати у неё высвободилось время. И теперь он сидела в своём кабинете. До обеда оставалось ещё немного времени. Решив потратить его с пользой, она принялась за дело. Беспорядок в бумагах давно не давал ей покоя. Никому не нужные уже, отслужившие службу на ниве бюрократии листочки она комкала и бросала в корзину подле стола. Ещё нужные она складывала в папки, подшивала их или откладывала в сторонку до востребования. Она никого не ждала. Тем неожиданней оказался визит незнакомца. Он был разъярён. Она слышала его ещё задолго до его появления перед ней. Его крик доносился ещё с улицы, спустя какое-то время дверь распахнулась, и он влетел в её кабинет разъярённым быком. Толстый, потный, раскрасневшийся, в дорогом костюме, белой рубашке, расстегнутой по вороту под ослабленным галстуком. Он махал руками и низвергал на окружающих нечленораздельные ругательства.

– Я им покажу, – рычал он, – они у меня увидят, где раки зимуют!! Никакого покоя от них нету! – возмущался пришелец.

Надежда отложила бумаги и спокойно смотрела на мужчину.

– Кто мне восстановит мою машину?! – ревел он. – Я её даже застраховать не успел! Ваши беспризорники меня разорили!!

– Сядьте, – жёстко попросила она. Её едва не вывело из себя поведение мужчины.

– Сядьте?!! – взревел он на неё. – Да я сам их всех попересажаю! Одного посадил, и этих пересажу!!

– Сядьте! – строго прикрикнула на него Надежда, начиная терять над собой контроль.

Она узнала его. Это был тот коммерсант, которого когда-то обокрал Холодов.

– Сядьте и объясните, пожалуйста, – сдерживала она себя, – в чём, собственно, дело. Что случилось?

– Случилось! – рычал он. – Да они уже у вас совсем обнаглели! Мало того, что они по три раза в неделю колёса прокалывают, сразу все четыре зараз, – он махал руками, брызгал слюной с матом через каждое слово, – сегодня моё терпение лопнуло!! Они подчистую уничтожили мою машину! Я её только неделю как купил! Кто мне её восстановит?!!

Многоярусный мат дополнял колорита в негодование мужчины. Надежда не выдержала:

– Я попрошу вас контролировать свой лексикон, – попросила она сдержанно, – всё-таки здесь детское заведение, а не пивная.

Посетитель, не спрашивая, совершенно бесцеремонно схватил со стола графин, налил в стакан воды и осушил его одним махом. Пододвинув под себя стул, сел, склонил голову и снизу вверх спрашивал Надежду:

– Кто мне восстановит мой автомобиль, я вас спрашиваю?

Надежда выслушала мужчину. Он вызывал у неё отвращение.

– Не обязательно, что это были мои воспитанники.

– Кто же ещё! – вспылил он.

– Мало ли, – пожала она плечами.

– Дык они ж, – заикался он, – наглые, наблюдали, умилялись, когда у меня мост вырвало! После чего скрылись. Их же видели!!

Надежда постукивала колпачком ручки о стол.

– Как они выглядели? – спросила она.

– Два крепких парня и конопатая девка, – отвечал мужчина.

«Компания Холодова», – поняла Надежда.

– Я разберусь, – заверила она. – Заявление подавать в милицию будете?

– Уже подал! – бросил он.

– Хорошо, – кивнула она, – в таком случае попрошу меня больше, пожалуйста, не отвлекать от дел по этому вопросу, – давала она понять мужчине, что разговор окончен. – Милиция разберётся.

Надо отметить, что претензии к её воспитанникам не совсем беспочвенны, даже правомерны. Это – очередное ЧП в её заведении. Тень на неё – как на плохого руководителя, никчёмного педагога. Это её беспокоило больше всего. Недоглядела. Со стороны пришедшего не прекращались ругательства без разбора, теперь уже и в её адрес.

– Их надо держать в ежовых рукавицах, – кричал он, – не занимаетесь детьми! Пораспустили их тут! У меня бы они шага боялись ступить! Наберут директоров!! Не хотят работать! За что деньги вам платят!

Выслушивала она молча.

– Оставьте, пожалуйста, мой кабинет, – наконец спокойно попросила Надежда.

Только к концу разговора она отчётливо различила, что у мужчины с психикой не совсем всё в порядке и стала вести себя подобающе сложившейся ситуации.

– Если виноватые есть, заплатим, – уверяла она.

– Заплатят они… – ворчал посетитель.

– У меня много дел, – намекала Надежда.

Нежелательный посетитель хлопнул дверью и ушёл. Надежда перевела дух. Она устала от общения с ним. Недолго сидела, о чём-то размышляя, после чего попросила секретаря вызвать к ней всю подозреваемую компанию.

Их нашли быстро. Только за ними закрылась дверь, Надежда спросила:

– Это что за выходки? – сурово сверлила она их взглядом.

– Какие выходки? – спросил Игорь.

– А вы не знаете? – усмехнулась она их наглости.

– Не знаем, – спокойно говорил Игорь.

Друзья дружно пожимали плечами.

– Мстить задумали… – она встала и подошла ближе к детям.

– Кому? – говорил Олег.

Она прошлась вдоль кабинета туда-обратно и остановилась.

– Ну, хватит! – ударила ладонью по столу. – Кто теперь восстановит повреждённую вами машину? В тюрьму захотели? Вслед за своим дружком? Вас видели! В милиции уже есть на вас заявление.

– Какую машину? Какое заявление? – не понимали дети.

– Вы тут из меня дурочку-то не делайте! Где вы были сегодня утром?

Уверенность детей все же смутила её.

– В библиотеке, всё утро, в читальном зале, – в один голос отвечали они. – Спросите у Нины Фёдоровны.

– Я спрошу, я-то спрошу! – совсем ничего не понимала она. Надежда была твёрдо уверена, что месть коммерсанту – это их рук дело. – Я так с вас спрошу!

Она открыла дверь и с порога приказала:

– Вызовите ко мне Нину Фёдоровну.

Дети виновато переминались с ноги на ногу. Весь их вид говорил за них. Они совершенно не понимают, о чём идёт речь.

– Ох, если это вы! – трясла она перед ними указательным пальцем. – Вы у меня поплачете! Ишь чё, мстить они вздумали!

– Да не мстили мы никому! – вставила Ленка.

– Не мстили, – передразнила её директор. – Выясним вот, мстили или нет…

Дверь отворилась и в кабинет вошла Нина Фёдоровна.

– Были они у вас сегодня? – тут же спросила её директор.

– Как же, всё утро штаны протирали.

Говорила она с таким видом, словно сегодня они помешали случиться чему-то очень важному в её жизни, и что это очень для неё важное теперь из-за них не случится больше никогда. Должно было исчезнуть то, что до сей поры мешало ей жить. И теперь уже не исчезнет. И всему виной – они. Эти, ещё пока недочеловеки. От неё прямо таки излучалось: эх, если бы не их сидение в библиотеке… Она так выразительно подтвердила их алиби, что даже дети заулыбались. Надежда же пребывала в замешательстве.

– Хорошо, вы свободны, – отпустила она её.

После ухода библиотекаря надежда прошла к себе за стол и, не смотря на детей, произнесла:

– Вы тоже.

«Даже если это всё-таки они, – думала она, – то против этого алиби не устоит никакое обвинение».

Скрип тормозов отвлёк её. Она выглянула в окно. У ворот стоял милицейский уазик. Два милиционера шли к ней по аллее.

* * *

Поместите в железную бочку несколько крыс. Самая сильная съест других. Так выращивают крысоеда.

Воспитанники присматривались к Андрею с расстояния. Не отталкивали и не приближали, любили и не любили, уважали и не уважали, понимали и не понимали, «навидели» и ненавидели. Относились – никак. Присматривались… Просто оттого, что он есть такой… Уж совсем какой-то неинтересный…

Андрей и не стремился с кем-то сойтись. Привык… Он всегда был один. Одиночество не было для него чем-то новым. Пристальные взгляды не смущали. Он далёк от многого, чем они жили. Впрочем, тоже для него не явившегося чем-то новым. Просто, здесь всё виднее. Достать покурить, нанюхаться клея, выпить водки, украсть, накуриться анаши, попробовать наркотик посильнее. И потом бравировать тем, что он пробовал запретное. Смог попробовать! Вот я какой! Всё это он и дома видел, но там оно как-то расползалось по поверхности и было не так заметно. Здесь всё это всплывало где угодно. Стремления жить тем же у него не было.